Николай Новиков - У истоков великой музыки

• Название: У истоков великой музыки
• Автор: Николай Новиков
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1989
• ISBN: 5-289-00464-5

Все биографы М. П. Мусоргского единодушно утверждают, что свои бессмертные произведения он создавал под впечатлением народной жизни, которую наблюдал на родине, в Псковском крае. Однако псковский период жизни оставался в биографии великого композитора "белым пятном". По неизведанной тропе к истокам творчества М. П. Мусоргского прошел автор этой повести - журналист и краевед-исследователь Николай Новиков.

 Книга интересна не только для историка, искусствоведа, музыканта, но и для широкого круга читателей, в том числе для туристов, посещающих Псковский край.

---

 За то, что в печати я поддержал идею сохранить Карево, И. В. Васильев не раз жаловался на меня, но в редакции отнеслись к жалобам разумно. Однако деревню не восстанавливали.

 К сожалению, критик Стасов оказался провидцем, когда написал: "Признание великости таланта и исторического значения нередко происходит у нас спустя долгое время... Примеров тому слишком много... Давно ли воздвигнуты памятники Пушкину и Глинке... Конечно, Мусоргскому предстоит та же участь".

 Сказано это было больше века назад. Но Нестеренко от своей идеи не отступался. И меня подбадривал. В ответ на мои сомнения в ходе работы над рукописью он писал: "Нельзя бросать начатое, можно сказать, предначертанное... Никто за Модеста Петровича не смог дописать и доделать "Саламбо", "Женитьбу", "Хованщину" и "Сорочинскую", несмотря на то, что брались за это люди с чистой душой и большими талантами. И рукопись о родине Мусоргского никто не допишет. Так что будем веселее смотреть и идти "вперед, к новым берегам"!!! Необходимо еще глубже искать и изучать корни явления, имя которому - Мусоргский".  

Поиски клада

 Наступил момент, когда моя работа по сбору материалов зашла в тупик. Чем внимательнее перечитывал биографическую литературу и дотошнее расспрашивал старожилов, тем больше появлялось загадок и противоречий. И теперь понятнее стали слова Александра Блока, кропотливо собиравшего сведения о жизни великого поэта, автора "Демона": "Почвы для исследования Лермонтова нет - биография нищенская, остается провидеть... Когда роют клад, прежде разбирают смысл шифра. Лермонтовский клад стоит трудов".

 А где и как было искать клад Мусоргского? Об этом я не раз пытался заговорить с работниками музея, его директором Ермаковой. Татьяна Семеновна вела себя странно: или таинственно улыбалась, или переводила разговор на другое. Казалось, она скрывает от меня тайну потому, что, занимаясь розысками самодеятельно, я как бы подрывал авторитет штатных работников. Теперь же я благодарю судьбу - ревность музейщиков лишь подзадорила на самостоятельные поиски, тем более что они и сами не знали никакой тайны.

 Каждый год во время отпуска я заглядывал в архивы Москвы, Ленинграда, Ярославля, но ничего существенного не обнаруживал. Это и понятно - наскоком открытий не сделаешь, кроме желания необходимы еще упорство и немалое время.

 В Великих Луках, родном моем городе, есть филиал областного архива. Расположен он буквально под боком, в сотне шагов от дома. Однако останавливало предупреждение маститых биографов Мусоргского: "Обращение в хранилища Пскова и Великих Лук... не дало результатов".

 А может быть, заезжие исследователи искали не слишком усердно?

 Директор Великолукского архива Константин Иванович Карпов тоже считал, что надо более внимательно пересмотреть старинные документы - копнуть глубже.

 В октябре 1982 года я пошел на улицу Лизы Чайкиной, где стоит самый красивый в нашем городе дом с белыми колоннами. Константин Иванович провел по залам хранилища, от пола до потолка заставленным стеллажами с кипами документов. Для ориентации в этом бумажном море имелся список фондов в нескольких томах. Я выбрал наугад какое-то старинное дело из Торопецкого уезда. Принесли связку бумаг, довольно объемистую. Просидел часа два и не разобрал ни слова - почерк был мудреный, с завитушками, со старинным написанием. "Нет, эта работа не для меня",- с огорчением подумал я и собирался уже вежливо покинуть дом. В это время подошел старший методист Анатолий Иванович Сизов и поинтересовался, как идут дела. Я в отчаянии махнул рукой.

 - К почеркам привыкнете, надо только взять рукописи более позднего периода,- успокоил Анатолий Иванович.- И зовите нас, не стесняйтесь. А для начала просмотрите 39-й фонд Псковской духовной консистории. Вас какой период интересует?

 Я назвал год рождения Мусоргского. Через несколько минут Анатолий Иванович принес огромную связку. На обложке надпись: "Исповедные росписи церквей городов Торопца и Холма и церквей погостов Торопецкого и Холмского уездов". В связке были прошнурованы рукописные тетради отдельно по каждой церкви. Я осторожно переворачивал пожелтевшие лиеты, пока на 813-й странице не увидел то, что искал,- погост Пошивкино. Не без труда разобрал суть заглавия: "Книга данная из Торопецкого Духовного Правления погоста Пошивкина Одигитриевския церкви Священнослужителям для вписания в оную приходских всякого звания людей, кто из них сего 1839-го года были у исповеди и Св. Причастия и кто не были и за каким винословием". Перевернул еще несколько страниц и увидел... "сельцо Карево"! И какое же охватило волнение, когда прочитал такие строки: "Помещик коллежский секретарь Петр Алексеев Мусарский" (фамилия была написана именно так) и далее: "Его жена Иулия Ивановна, дети их: Филарет - 3 года, Модест - 10 месяцев". Здесь же поименный перечень дворовых людей, живших на усадьбе, и всех крестьян с их домочадцами - в деревнях, принадлежащих Мусоргским. В эту же "книгу" были записаны и владения ближайших соседей "малолетних помещиков Под- жио" и "полковника Петра Челищева", а также подробные сведения о священнослужителях церкви с их семьями, включая тещу, тетку вдовую. Запись была сделана рукой пономаря Василия Федоровича Бабинина "Генваря 12 дня 1840 года".

 Эти сведения открывали новую страницу в биографии Мусоргского! И теперь уже каждодневно я старался выкроить хоть часок, чтобы забежать в архив. Решил пересмотреть "Исповедные росписи" за ранний период - до рождения Модеста. Начал спускаться вниз по годам: тридцать восьмой, тридцать седьмой, тридцать шестой, а когда дошел до 1835-го, обнаружилось, что Мусоргские исчезли из Карева. Куда? Переехали на жительство в столицу? Но тогда была бы пометка: "За отлучкою в Санкт-Петербург", которую делали даже при выезде крестьян и дворовых. Отправились путешествовать? Слишком надолго. Удивляло еще и то, что Карево находилось как на острове: сразу за усадьбой - деревни, принадлежащие другим помещикам. Неясно было, где находились владения, которые значились за отцом композитора по родословной, составленной Каратыгиным. Выходит, торжествовал я рано - жизнь так устроена, что после праздника приходят будни с новыми заботами и огорчениями. И все-таки продолжал поиски.

 Решил просматривать списки других погостов, а их только в Торопецком уезде более пятидесяти. В тот момент не знал, что именно "Исповедные росписи" откроют многие тайны земли и рода Мусоргских почти за три века. По этим рукописным книгам можно было проследить жизнь каждого жителя погоста от рождения до смерти. А погост являлся на Руси своеобразным административным центром - приходом. В конце каждого года все жители, начиная с семилетнего возраста, должны были побывать на исповеди в церкви. Исключение составляли больные и немощные, которых батюшка исповедовал на дому. В словаре Владимира Ивановича Даля сказано: "Исповедь - таинство покаяния, устное признание грехов своих перед духовником".

 Александра Ивановна Прокошенко рассказывала: "С детства перед исповедью всегда волновалась, боялась утаить от батюшки даже мелкие проступки, считала, что боженька все узнает и накажет. Восемьдесят лет прожила, а обмануть, солгать до сих пор не могу..."

 Священник каждой церкви, исповедуя своих прихожан, знал их плохие и хорошие стороны, заботы, огорчения, сомнения. Для исследователя "Исповедные росписи" - бесценный документ, в котором указывалось название деревни с поименным перечнем жителей, количество дворов, расстояние до церкви, состояние дороги. Эти документы многое открывали, но связки весом по пуду приходилось носить в читальный зал с третьего этажа. Обычно я делал выписку и тут же просил принести очередной том. Испытывая неловкость от того, что женщинам приходится таскать груз по лестницам, я стал им помогать. Это увидел Константин Иванович и разрешил работать прямо в хранилище. Позже он доверил оставаться в архиве во внеурочное время, и это решение в основном помогло в поисках "клада" Мусоргского. Я научился ориентироваться, где лежит какой том, быстро расшнуровывать связки и в иной день успевал пересмотреть больше сотни, как их называют, единиц хранения. В архиве имелись еще два важных источника информации: "Клировые ведомости" и "Метрические книги".

 Метрические записи делались по периодам человеческого бытия: часть первая - "о родившихся", вторая - "о бракосочетавшихся", третья - "о умерших". Перелистывая страницы этих книг, я невольно испытывал грусть: сколько же людей исчезло с земли, кануло в Лету, не оставив даже следов.

 Я брал с полки очередной фолиант и уже по почерку узнавал безвестных для истории летописцев: священников, дьячков, пономарей. А ведь именно они писали малую историю сел, деревень, хуторов, из которой складывалась большая история России. У одних почерк был корявый, у других - небрежный, третьи пропускали буквы... Встречались и образцовые, где каллиграфически усердно выведен каждый знак. Иные записи выцвели - наверное, чернила разводились пожиже, другие были так отчетливы, словно написаны час назад. Кое-где на листах сохранились капельки воска, жирные отпечатки пальцев, пушинки от гусиного пера. А один раз между страницами оказался парашютик одуванчика... Двести лет назад залетел он в окно церкви, когда, склонясь над столом, регистратор скрипел пером! С тех пор эту книгу никто не открывал. От рукописей до сих пор пахло ладаном - такой вековой устойчивостью обладала тлевшая когда-то в кадиле благовонная смола.