Борис Рыжий - В кварталах дальних и печальных

• Название: В кварталах дальних и печальных
• Автор: Борис Рыжий
• Издательство: Искусство-XXI век
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-98051-092-3

Борис Рыжий (1974–2001) родился поэтом. За его короткую поэтическую жизнь на свет появилось более 1000 стихотворений. В сборнике «В кварталах дальних и печальных» представлены стихи 1992–2001 годов. Читая их, понимаешь, почему творчество Бориса Рыжего оценивают столь полярно, называя его поэтом рубежа эпох, певцом «лихих 90-х» и даже «последним советским поэтом». А между тем он — Поэт вне рамок и времени, «для всех и всегда». Десятилетие, прошедшее после его гибели, принесло ему небывалые для нашего не поэтического времени известность и признание. Строки его стихотворений разошлись цитатами и афоризмами по блогам и ЖЖ, десятки его стихов положены на музыку, о нем снимают фильмы, в театре «Мастерская П.Фоменко» идет культовый спектакль «Рыжий».

Предлагаемый сборник, включающий также прозаическое произведение «Роттердамский дневник», адресован любителям и ценителям современной поэзии.

В стихах сохранена пунктуация и орфография автора.

---

«Я улыбнусь, махну рукой…»

Я улыбнусь, махну рукой,
подобно Юрию Гагарину,
Какое чудо мне подарено,
а к чуду — ключик золотой.

Винты свистят, мотор ревет,
я выхожу на взлет задворками.
Убойными тремя семерками
заряжен чудо-пулемет.

Я в штопор, словно идиот,
вхожу, но выхожу из штопора,
крыло пробитое заштопаю,
пускаюсь заново в полет.

В невероятный черный день,
я буду сбит огромным ангелом,
и, полыхнув зеленым факелом,
я рухну в синюю сирень.

В малюсенький, священный двор,
где детство надрывало пузико.
Из шлемофона хлещет музыка,
и слезы застилают взор.

1998

«Не вставай, я сам его укрою…»

Не вставай, я сам его укрою,
спи, пока осенняя звезда
светит над твоею головою
и гудят сырые провода.

Звоном тишину сопровождают,
но стоит такая тишина,
словно где-то четко понимают,
будто чья-то участь решена.

Этот звон растягивая, снова
стягивая, можно разглядеть
музыку, забыться, вставить слово,
про себя печальное напеть.

Про звезду осеннюю, дорогу,
синие пустые небеса,
про цыганку на пути к острогу,
про чужие черные глаза.

И глаза закрытые Артема
видят сон о том, что навсегда
я пришел и не уйду из дома…
И горит осенняя звезда.

1998

«Есть в днях осенних как бы недомолвка…»

Есть в днях осенних как бы недомолвка,
намек печальный есть в осенних днях,
но у меня достаточно сноровки
сказать «пустяк», махнуть рукой — пустяк.

Шурует дождь, намокли тротуары,
последний лист кружится и летит.
Под эти тары-бары-растабары
седой бродяга на скамейке спит.

Еще не смерть, а упражненье в смерти,
да вот уже рифмует рифмоплет,
кто понаивней «черти», а «в конверте»
кто похитрей. Хочу наоборот.

Вот подступает смутное желанье
купить дешевой водочки такой,
да сочинить на вечное прощанье
о том, как жили-были, боже мой.

Да под гитару со шпаной по парку
на три аккорда горя развести.
Пошли по парку, завернули в арку,
да под гитарку: «не грусти — прости».

1998

«Когда менты мне репу расшибут…»

Когда менты мне репу расшибут,
лишив меня и разума, и чести,
за хмель, за матерок, за то, что тут —
ЗДЕСЬ САТЬ НЕЛЬЗЯ! МОЛЧАТЬ!
СТОЯТЬ НА МЕСТЕ!
Тогда бесшумно вырвется вовне,
потянется по сумрачным кварталам
былое или снившееся мне —
затейливым и тихим карнавалом:
Наташа. Саша. Лёша. Алексей.
Пьеро, сложивший лодочкой ладони.
Шарманщик в окруженье голубей.
Русалки. Гномы. Ангелы и кони.
Головорезы. Карлики. Льстецы.
Училки. Прапора с военкомата.
Киношные смешные мертвецы,
исчадье пластилинового ада.
Денис Давыдов. Батюшков смешной.
Некрасов желчный.
Вяземский усталый.
Весталка, что склонялась надо мной,
и фея, что меня оберегала.
И проч., и проч., и проч., и проч., и проч.
Я сам не знаю то, что знает память.
Идите к черту, удаляйтесь в ночь.
От силы две строфы могу добавить.
Три женщины. Три школьницы. Одна
с косичками, другая в платье строгом.
Закрашена у третьей седина.
За всех троих отвечу перед Богом.
Мы умерли. Озвучит сей предмет
музыкою, что мной была любима,
за три рубля запроданный кларнет
безвестного Синявина Вадима.

1998

«Не забухал, а первый раз напился…»

Не забухал, а первый раз напился
и загулял —
под «Скорпионз» к ее щеке склонился,
поцеловал.

Чего я ждал? Пощечины с размаху
да по виску,
и на ее плечо, как бы на плаху,
поклал башку.

Но понял вдруг, трезвея, цепенея,
жизнь вообще
и в частности, она умнее.
А что еще?

А то еще, что, вопреки злословью,
она проста.
И если, пьян, с последнею любовью
к щеке уста

прижал и все, и взял рукою руку —
она поймет.
И, предвкушая вечную разлуку,
не оттолкнет.

1998

«Разломаю сигареты, хмуро…»

Разломаю сигареты,
хмуро трубочку набью —
как там русские поэты
машут шашками в бою?

Вот из града Петрограда
мне приходит телеграф.
Восклицаю: — О, досада! —
в клочья ленту разорвав.

Чтоб на месте разобраться,
кто зачинщик и когда,
да разжаловать засранца
в рядовые навсегда,

На сукна зеленом фоне
орденов жемчужный ряд —
в бронированном вагоне
еду в город Петроград.

Только нервы пересилю,
вновь хватаюсь за виски.
Если б тиф! «Педерастия
косит гвардии полки».

1998

«Оркестр играет на трубе…»

Оркестр играет на трубе.
И ты идешь почти вслепую
от пункта А до пункта Б
под мрачную и духовую.

Тюрьма стеной окружена,
и гражданам свободной воли
оттуда музыка слышна.
И ты поморщился от боли.

А ты по холоду идешь
в пальто осеннем нараспашку.
Ты папиросу достаешь
и хмуро делаешь затяжку.

Но снова ухает труба,
всё рассыпается на части
от пункта Б до пункта А.
И ты поморщился от счастья.

Как будто только что убёг,
зарезал суку в коридоре.
Вэвэшник выстрелил в висок,
и ты лежишь на косогоре.

И путь-дорога далека.
И пахнет прелою листвою.
И пролетают облака
над непокрытой головою.

1998

«Мотивы, знакомые с детства…»

Мотивы, знакомые с детства,
про алое пламя зари,
про гибель про цели и средства,
про Родину, черт побери.

Опять выползают на сушу,
маячат в трамвайном окне.
Спаси мою бедную душу
и память оставь обо мне.

Чтоб жили по вечному праву
все те, кто для жизни рожден,
вали меня навзничь в канаву,
омой мое сердце дождем.

Так зелено и бестолково,
но так хорошо, твою мать,
как будто последнее слово
мне сволочи дали сказать.

1998

«Пройди по улице с небритой физиономией…»

Пройди по улице с небритой
физиономией сам-друг,
нет-нет, наткнешься на открытый
канализационный люк.

А ну-ка глянь туда, там тоже
расположилась жизнь со всем
хозяйством: три-четыре рожи
пьют спирт, дебильные совсем.

И некий сдвиг на этих лицах
опасным сходством поразит
с тем, что тебе ночами снится,
что за спиной твоей стоит.

…Создай, и все переиначат.
Найдут добро, отыщут зло.
Как под землей живут и плачут,
Как в небе тихо и светло!

1998

«Спит мое детство, положило ручку…»

Спит мое детство, положило ручку,
ах, да под щечку.
А я ищу фломастер, авторучку —
поставить точку

под повестью, романом и поэмой,
или сонетом.
Зачем твой сон не стал моею темой?
Там за рассветом

идет рассвет. И бабочки летают.
Они летают.
И ни хрена они не понимают,
что умирают.

Возможно, впрочем, ты уже допетрил,
лизнув губою
травинку — с ними музыка и ветер.
А смерть — с тобою.

Тогда твой сон трагически окрашен
таким предметом:
ты навсегда бессилен, но бесстрашен.
С сачком при этом.

1998

«Флаги красн., скамейки — синие…»