Алексей Савчук - Прямой дождь

• Название: Прямой дождь
• Автор: Алексей Савчук
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1980

Украинский писатель Алексей Савчук много лет работает в художественно-документальном жанре. Его перу принадлежат две повести о В. И. Ленине — «Месяц февраль» и «Острый почерк», книга очерков о талантливых украинских селекционерах академиках Ф. Г. Кириченко и П. Ф. Гаркавом, повесть об известном помологе Л. П. Симиренко. Двумя изданиями вышла на Украине документальная повесть «Григорий Иванович» — о Петровском.

В повести «Прямой дождь», переработанной и дополненной автором для Политиздата, нарисован образ Григория Ивановича Петровского — выдающегося представителя рабочего класса.

Автор рассказывает о юности Петровского, о его подпольной работе, о деятельности как депутата IV Государственной думы от рабочих Екатеринославской губернии, об участии его в первом Советском правительстве республики, о работе на Украине председателем ВУЦИК. Повесть, получившая широкий отклик читателей и прессы, выходит вторым изданием.

---

На следующий день фон Шеффле уехал, оставив вместо себя барона Тизенгаузена.

8

Из политических ссыльных и местной молодежи создавались вооруженные дружины. Собрали охотничьи ружья, револьверы, раздобыли несколько винтовок. Выставили охрану в казначействе, на почте и телеграфе.

Максим Аммосов нашел Петровского в клубе приказчиков, ставшем центром революции в Якутске. Наряду с областным управлением, которым руководил вице-губернатор Тизенгаузен, здесь теперь расположился новый орган власти — Комитет общественной безопасности.

— Григорий Иванович, — взволнованно обратился к Петровскому Аммосов, — Тизенгаузен вызвал войска. Что делать?

— Успокойся, друг, — положил Петровский руку на плечо юноши. — Пойдем!

Они вошли в комнату, и Григорий Иванович взял телефонную трубку:

— Пожалуйста, барона Тизенгаузена.

— Кто просит?

— Петровский.

— Минутку, — ответили на другом конце провода. Длинная пауза. Видимо, секретарь докладывал Тизенгаузену и тот не знал, как ему быть. Петровский ждал. Аммосов смотрел на его спокойное лицо и удивлялся выдержке этого человека.

— Я слушаю, — наконец откликнулся барон.

— У меня к вам дело, барон, — поздоровавшись, сказал Петровский. — Мне сообщили, что в областное управление вызваны солдаты… Зачем вы это сделали?

Тон у Петровского твердый, требовательный.

— Вы знаете, господин Петровский, какое сейчас неспокойное время. Я остался на посту губернатора…

— Знаю, — коротко бросил Григорий Иванович.

— …а потому отвечаю за порядок. Я вызвал солдат, чтобы предупредить бесчинства… Нужно установить вооруженную охрану на телеграфе, почте и в казначействе, а также в других государственных учреждениях…

— Вы зря беспокоитесь, барон: бесчинств не будет. Мы уже повсюду выставили свою охрану… Да, да, вооруженную… Советую вам вернуть солдат в казармы.

На противоположном конце провода надолго умолкли, затем трубка, вздохнув, ответила:

— Хорошо, я отошлю обратно…

Максим с восхищением смотрел на Петровского.

— Спасибо, — сказал Григорий Иванович. — Кстати, барон, сегодня в клубе приказчиков собрание, просим вас присутствовать. Мы также приглашаем полицмейстера Рубцова и полковника Попова. Будете? Вот и отлично. Ждем. — И он повесил трубку. — Все, товарищ Аммосов. Солдат он отошлет обратно… Но все же их надо проконтролировать.

— Есть, — ответил Аммосов и кинулся на улицу.

Когда Тизенгаузен положил трубку, его охватило отчаяние. Он видел, что из-под его ног уходит почва, что его власть утрачивает всякий смысл. Он был зол на себя, на тревожное время, на фон Шеффле, который так ловко улизнул. К чертям все! Будь что будет! Ведь и он сам немало натерпелся тут, на задворках империи, которая уже развалилась.

9

В зале клуба приказчиков собралось столько народу, что и яблоку негде было упасть. Через настежь распахнутые двери врывался холодный воздух, но в зале все равно было душно.

На сцене за длинным столом, накрытым красной скатертью, президиум собрания. Председатель Комитета общественной безопасности Петровский в наглухо застегнутой куртке, подтянут, за стеклами очков сияют карие глаза. Рядом с ним Орджоникидзе, Ярославский и группа молодых якутов.

В переднем ряду в парадном виц-мундире и при шпаге восседает вице-губернатор барон Тизенгаузен, тут же поблескивают офицерскими погонами полицмейстер Рубцов и начальник местного гарнизона полковник Попов. Рубцов заметно нервничает, а Попов внешне спокоен, лишь чаще, чем обычно, поглаживает седую козлиную бородку. Собственно, чего ему волноваться. Он свое дело знает. Приказал ни одного солдата не выпускать из казарм, даже заколотил досками дыры в заборах, поставил на дежурство офицеров. Словом, как и подобает старому опытному начальнику, предусмотрел все, чтобы противостоять неожиданностям.

Встал Петровский, поднял руку. Все смолкли.

— Господин Тизенгаузен, прошу вас сюда, — обратился к барону Григорий Иванович, приглашая его на сцену.

Тизенгаузен, помешкав, поднялся. Хотя он человек не робкого десятка, его лицо побледнело, складки у рта обозначились резче.

— А что я должен делать? — растерянно спрашивает он.

— Говорить, — отвечает Петровский. — Мы хотим знать ваше отношение к теперешним событиям.

— Я не оратор, Григорий Иванович. — Все отметили, что он обратился к Петровскому по имени-отчеству и произнес их подчеркнуто уважительно. — Я лишь исполнитель и привык действовать согласно распоряжениям и инструкциям.

— Вы знаете не хуже нас, что старого правительства не существует.

— Знаю. Однако есть новое правительство, от которого я жду указаний. Я собой не распоряжаюсь…

— Не понимаю, каких указаний ожидать? — не выдержал Орджоникидзе.

Из зала полетели реплики:

— Да что с ним говорить!

— Нечего слушать чепуху!

— Тише, товарищи, — повысил голос Петровский. — Что ж, барон, если вам нечего сказать, садитесь.

В глубокой тишине барон возвратился на свое место.

Петровский продолжил:

— Вы, барон, напрасно надеетесь на восстановление царского правительства. Позорная страница трехсотлетнего царствования дома Романовых закрылась навечно. Не продержится долго и правительство князя Львова. Поднялся трудовой народ Петрограда и Москвы, Донбасса и Урала, Екатеринослава и Иванова, поднялись армия и флот, восстали все угнетенные народы России… Никому и никогда уже не удастся восстановить прогнивший самодержавный строй. Если же вы собираетесь поддерживать контрреволюционное правительство, мы будем вынуждены применить к вам соответствующие меры…

— Правильно! — раздалось со всех сторон.

— Тише, товарищи. Теперь послушаем, что скажут полицмейстер Рубцов и полковник Попов… Прошу, господин Рубцов.

Поднялся Рубцов, но его опередил Тизенгаузен:

— Мне вы позволите сказать?

— Пожалуйста.

Барон тяжело поднялся на сцену, помолчав, начал говорить:

— Мне сейчас очень трудно. За короткий срок я многое передумал…

Он не лгал. После отъезда губернатора фон Шеффле барон как бы заново пересмотрел всю свою жизнь. Блестящий офицер, эскадроном которого на парадах восхищался царь. Неудачный роман с фрейлиной, супругой весьма влиятельного придворного сановника… А затем отъезд из Петербурга — сперва в Нижний Новгород, потом сюда, в эту тюрьму без решеток… Его оторвали от петербургского света, от всего, что он любил… Его дети были вынуждены учиться в захолустной гимназии. Он понимал, что последние события могут совершенно изменить его жизнь… Якутск надоел ему до такой степени, что он был готов на все.

— Господа, граждане новой России! Свергнуто ненавистное царское правительство, которое все живое и разумное топтало грубым солдатским сапогом. Мне, быть может, и не пристало говорить подобные слова… Возможно… — Он обернулся к президиуму: — Все сидящие здесь люди достойны самого большого уважения, ими вправе гордиться народ, а они вынуждены прозябать здесь, растрачивать свои силы в этом богом забытом краю…

Рубцов оторопело уставился на оратора, будто хотел убедиться, что это говорит тот самый вице-губернатор, барон Тизенгаузен, который всегда являлся образцом служения царю. Рубцов не удивился бы, услышь он подобные слова из уст Петровского, Орджоникидзе, Ярославского, но от барона… Рубцова не столько тревожило перевоплощение барона, сколько то, что сейчас после него должен говорить он сам. На низком лбу Рубцова выступили капли пота, он часто вытирал лицо и шею носовым платком. Растерянно смотрел на барона, на президиум и с ужасом ждал своей очереди. Молил бога, чтобы сперва дали слово Попову. Теперь он уже ничего не понимал из того, что говорил и что делал Тизенгаузен. А тот почему-то стал отстегивать шпагу, снял ее и подошел к президиуму:

— Мне ненавистно правительство, которому я вынужден был служить. Теперь я с чистым сердцем передаю власть в руки избранника народа, депутата Государственной думы Григория Ивановича Петровского. — Барон торжественно протянул шпагу Петровскому и под громкие аплодисменты сошел со сцены.

Произошло то, чего больше всего опасался полицмейстер: Петровский назвал его имя. Хотя Рубцов все время ждал этого, его бросило в холодный пот, он побелел. «Что говорить?» — лихорадочно соображал он. В президиуме сидели те, кого еще вчера он мог одним мановением руки отправить на тот свет. К счастью, он никого не обидел, никого из них. Даже с Петровским обошелся корректно: только сутки держал в тюрьме, а на другой день отдал на поруки.

Рубцов поднимался на трибуну, как на эшафот. Заговорил неуверенно, заикаясь:

— Что я могу сказать?.. Я… я… тоже служил… Служил, потому что нужно было существовать… У меня ж-ж-жена, д-д-дети. Но я никого не притеснял, разве я кого-нибудь об-бидел?