Алексей Савчук - Прямой дождь

• Название: Прямой дождь
• Автор: Алексей Савчук
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1980

Украинский писатель Алексей Савчук много лет работает в художественно-документальном жанре. Его перу принадлежат две повести о В. И. Ленине — «Месяц февраль» и «Острый почерк», книга очерков о талантливых украинских селекционерах академиках Ф. Г. Кириченко и П. Ф. Гаркавом, повесть об известном помологе Л. П. Симиренко. Двумя изданиями вышла на Украине документальная повесть «Григорий Иванович» — о Петровском.

В повести «Прямой дождь», переработанной и дополненной автором для Политиздата, нарисован образ Григория Ивановича Петровского — выдающегося представителя рабочего класса.

Автор рассказывает о юности Петровского, о его подпольной работе, о деятельности как депутата IV Государственной думы от рабочих Екатеринославской губернии, об участии его в первом Советском правительстве республики, о работе на Украине председателем ВУЦИК. Повесть, получившая широкий отклик читателей и прессы, выходит вторым изданием.

---

Все решали сейчас минуты, смекалка и находчивость.

К Муранову подошел невысокий, с выпученными, как у совы, глазами агент тайной полиции.

— Не прикасайтесь ко мне! — строго сказал Муранов. Встретив решительный отпор, жандармы заколебались.

— Обыщите, — небрежно кинул приставу ротмистр.

— Обыщите вы, — буркнул пристав, стоя с вытянутыми по швам руками и не трогаясь с места.

— По инструкции я имею право приказывать, — сердито сказал ротмистр.

— Не знаю такой инструкции, — огрызнулся пристав. Спор между офицерами ни к чему не привел, и один из них отправился к начальству за указаниями.

— Прошу, господа, никуда не выходить, — приказал второй и поставил около депутатов двух полицейских.

У Муранова в кармане записная книжка с адресами товарищей, названиями заводов и организаций, которые он посетил, с краткими заметками о нелегальной работе на Урале. Книжку необходимо уничтожить. Но как? Муранов направился было к двери.

— Не выходить!

— Мне по надобности…

Жандарм, стоявший у двери, заколебался, и, воспользовавшись этим, Муранов решительно вышел из комнаты. За ним следом выскользнул шпик. Запершись в туалете, Муранов бросил записную книжку в яму.

Наступила ночь, а офицер не возвращался. Возмущенные депутаты потребовали, чтобы их освободили, наконец грозились пожаловаться на произвол полиции и жандармерии.

Отпустили их только на рассвете. Шпики окружили пятерку депутатов тесным кольцом и сопровождали ее до самой Думы.

Долго пришлось ждать Родзянко. Наконец он появился. Вместе с председателем депутаты вошли в Таврический дворец. Агенты охранки вынуждены были остаться на своих постах и мокнуть под дождем.

— Господин председатель, — обратился Петровский к Родзянко. — Этой ночью полиция учинила небывалое самоуправство. Мы настоятельно требуем принять необходимые меры. — И Петровский рассказал обо всем, что случилось в Озерках.

Родзянко обещал послать запрос в правительство и объявить протест от имени Думы.

Григорий Иванович возвратился домой.

— Не волнуйся, все в порядке. Задержали, но, как видишь, отпустили, — ответил он на встревоженный взгляд жены.

— Я так и знала… Только задремала, приснились лошади в черных лентах… Они мне всегда снятся перед бедой… Ведь социал-демократическую фракцию Второй Думы все-таки сослали в Сибирь.

Григории Иванович, уставший, с темными кругами под глазами, никак не мог успокоить жену. Трудно произносить слова утешения, если сам в них не веришь!

Они явились поздно вечером, когда Григорий Иванович уже собирался лечь. Забарабанили изо всех сил в дверь. Проснулись испуганные дети. Протирая заспанные глаза, заплакала Тоня. Петя и Леня, насупившись, смотрели, как по квартире шныряют жандармы, заглядывают в каждый угол, как ворошат на отцовском столе бумаги.

Григории Иванович уже ничего не говорил о депутатской неприкосновенности. Он не сомневался, что об их аресте известно и правительству и царю. Теперь апеллировать можно только к трудовому народу.

Петровского вывели под усиленной охраной жандармов.

В квартире, как после погрома: разбросаны книги и бумаги, раскрыты чемоданы, высыпано на пол содержимое ящиков стола, беспорядочно сдвинуты стулья…

Молча сидят дети. Тоня прижимает к себе ветку сломанного фикуса, который они привезли еще из Мариуполя, и горько всхлипывает. Доменика ласково говорит дочке:

— Не плачь, мы посадим эту ветку, будем поливать, она непременно вырастет и превратится в большое красивое дерево…

18

Хмурое утро 9 ноября 1914 года. Темные, низкие тучи затянули небо над Петроградом.

По грязным, скользким улицам в сером, промозглом тумане торопятся в свои департаменты, зябко поеживаясь, чиновники, барская прислуга с корзинами в руках спешит за провизией, настороженно, точно нахохленные вороны, стоят в длинных черных шинелях городовые, из подъездов выглядывают дворники в фартуках…

Идет четвертый месяц войны. Приподнятое настроение первых военных дней, уверенность в скорой и громкой победе исчезли, уступив место унынию, страху и чувству безнадежности.

Вдоль Невского носятся посипевшие от холода мальчишки и, зажимая под мышками пачки газет, громко выкрикивают:

— Всемирная сенсация! Спешите купить газету!

— Арест депутатов Думы!

— Пойманы немецкие шпионы!

— Большевики за решеткой!

— Это может случиться только в такой дикой стране, как Россия! — возмущается какой-то человек.

— Ах ты, крамольник! — слышится в ответ. Каждый на свой лад воспринимает и оценивает необыкновенное известие…

Рабочих депутатов поместили в камеры дома предварительного заключения на Шпалерной. Петровский понимал: правительство сделает все, чтобы не только оторвать их от рабочего люда, но и добиться для них самого строгого наказания. Оно постарается использовать суд и нанести большевистской партии жесточайший удар. Уже вопросы следователя по особо важным делам Сулевского сказали Григорию Ивановичу многое: судебные власти собираются обвинить рабочих депутатов в самом тяжком преступлении военного времени — измене родине.

Обидно, что дневник попал в черные руки царских приспешников и они теперь будут глумиться над его заметками…

В Зимнем дворце, в приемной, в ожидании свидания с императором дремал председатель Совета министров семидесятипятилетний статс-секретарь Иван Логгинович Горемыкин. Из кабинета бесшумно выскользнул адъютант, наклонился к уху премьера и прошептал:

— У его величества государя императора барон Фредерикс.

Значит, ждать придется долго.

В 1897 году Николай II назначил барона Фредерикса министром императорского двора, и вот уже целых семнадцать лет они неразлучны. Барон стал одним из ближайших советников царя, умело приспособившись к характеру безвольного, неуравновешенного и жестокого монарха.

Царь знал, что в приемной его ждет Горемыкин, догадывался, что он опять станет бубнить о фронтах, внутренних беспорядках, о социал-демократической рабочей фракции IV Государственной думы… Как ему осточертели все эти Думы! Две он уже разогнал и полагает — своевременно… Теперешняя Дума — четвертая по счету. Выборы в нее были столь умно и хитро обставлены, так тонко продуман избирательный закон, что туда попала лишь небольшая горстка рабочих — самого неспокойного элемента. Но даже эта небольшая группа портила все… В конце концов пятерка большевистских депутатов доигралась и очутилась за решеткой. Повесить бы этих голубчиков… Горемыкин настаивает на военном трибунале, а главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич, несмотря на свои твердые монархические убеждения, против… Все потому, что идет война. Он, самодержец, должен сказать свое решающее слово. А как ты его скажешь, если даже Александра Федоровна колеблется и Распутин молчит…

— Помните, ваше императорское величество, — говорит флигель-адъютант барон Фредерикс, старичок с молодцевато выпяченной грудью, в мундире, подбитом ватой и увешанном крестами и медалями, — как ваш матушка Мария Федоровна ехаль в седле? Ехаль отшень корошо. Отшень. Я любовал, как ровно торчал голова ваш матушка. Ваш матушка был храбрый, не боялся конь… А ваш батюшка не отшень любил конь… И его конь боялся, он был громад телом, мне трудно было подобрать конь… А матушка ваш любил седло, и вы, ваше императорское величество, ездил корошо, настоящий кавалергард…

Последние слова царь выслушал с особым удовольствием: он гордился своей службой в кавалергардском полку, любил кавалерийскую форму и частенько красовался в ней. Слова Фредерикса ласкали и тешили душу императора, отвлекали от надоедливых государственных забот, придворных интриг и правительственных сплетен, которые именовались делами.

Горемыкин терпеливо ждал приема. Он ревностно служил русскому престолу, постоянно ощущая царскую благосклонность. Облюбовал для себя роскошный дом, который продавал генерал-адъютант Безобразов на Моховой улице, и, получив в подарок семьсот тысяч рублей из государственной казны, приобрел его. Сверх того ему вручили двести тысяч на обстановку для апартаментов.

Но вот вопрос о думских депутатах гвоздем сидел в голове и не давал покоя…

Тот позорный день и теперь ранит его душу. Помнит, как светлым осенним днем он подъехал в коляске к решетчатой железной ограде Таврического дворца, где заседала IV Дума. В белоколонный зал уже явились министры, чтобы услышать речь нового главы правительства. Дворец был окружен конной полицией, оберегавшей народных избранников, перед которыми он, только что ставший председателем Совета министров, пожелал выступить и поделиться мыслями о будущей работе правительства его императорского величества. Ему услужливо прокладывали дорогу, а в отдалении хмуро стояли толпы рабочих…