Ианте Бротиган - Смерть не заразна

• Название: Смерть не заразна
• Автор: Ианте Бротиган
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5-352-00911-4

Мемуарный роман дочери Ричарда Бротигана, великого рассказчика, последнего американского классика, которого признают своим учителем Харуки Мураками и Эрленд Лу.

---

Спальню я себе выбрала маленькую, зато в несколько окон. О своем выборе я пожалела лишь однажды, когда прочла «Дракулу» Брэма Стокера. Несколько ночей кряду мне потом мерещилось, будто в эти окна заглядывают вампиры. Как только я стала владелицей новой комнаты, будущее начало рисоваться в радужных красках. Пусть когда-то мне приходилось спать в буквальном смысле под отцовским столом, здесь я была сама себе хозяйка, и сама комната мне очень нравилась. Я украшала ее вазами, куда складывала собранные на берегу камни и наливала воды, чтобы они не потускнели. Ставила скромные букетики из горных цветов. По утрам, спросонок, я любила разглядывать огромных ночных мотыльков, уснувших на защитной сетке на моей двери. Мотыльков я стала фотографировать. А однажды бегала с камерой по лугу, который был сразу за нашим домом, пытаясь сфотографировать молнию. Внизу, в долине, часто шли грозы, отчего мы не раз оставались без электричества, и грозовые тучи медленно ползли к нам со стороны Ливингстона, по ночам освещая молниями двор. В Монтане я полюбила ожидание грозы и запах начинавшегося дождя.

Однажды утром, еще из постели, я услышала где-то в доме негромкий стук и, поднявшись, решила выяснить, в чем дело. Мне показалось, будто звуки неслись из кладовой. Я открыла ее и обнаружила гнездо с бельчатами. Бельчата меня не боялись, я играла с ними, фотографировала, но заставить сидеть их на месте было невозможно, они все время выскакивали из фокуса, и снимки получились смазанные. Едва я от них отошла, как явилась встревоженная мать и увела детей. Без бельчат дом сразу осиротел.

Рядом с домом росли тополя, и на одном поселилась ворона. Когда у нее были птенцы и мы проходили мимо, она пикировала прямо на нас. В июне с тополей летит белый пух. В августе их подсохшие листья нежно шелестят на ветру. На это ранчо приезжала каждое лето с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать, и до двадцати.

Жить в Монтане без автомобиля было непросто. Раньше, в Сан-Франциско, если отцу нужно было за город, он везде добирался автобусом. Еще раньше, в юности, выходил на шоссе и голосовал. В сороковых и в пятидесятых это был пусть не слишком удобный, но тем не менее довольно приемлемый способ передвижения. Однако за несколько десятилетий все переменилось. Отец боялся, что я последую его примеру и попытаюсь добираться попуткой, и рассказал мне историю про одну хорошую девушку, которая жила на ранчо, как-то ехала по дороге, увидела человека, который копался в моторе, остановилась помочь, а он ее убил. Потом у него в кармане нашли ее отрубленные пальцы.

Отец успел подружиться с таксистами и диспетчерами из местной компании, и все же часто его поездки зависели от знакомых. Впрочем, отец был человек обаятельный, и знакомые оказывали ему охотно эту услугу.

В городской местной библиотеке можно было взять только один абонемент — либо взрослый, либо подростковый. Я не глядя выбрала взрослый. Родители никогда не занимались подбором моих книг. Они считали чтение процессом творческим, и потому мне полагалось самой искать собственный путь. Для них обоих книги не были ни приятным развлечением, ни способом уйти от действительности. Наоборот, именно благодаря книгам каждый из них обрел собственный взгляд на мир и нашел способ преодолеть те ограничивающие обстоятельства, в каких оказался от рождения. Путь отца был через поэзию, на маму больше повлияла русская литература, в особенности Достоевский. Ей в конце концов удалось найти себя, занявшись общественной деятельностью.

Читать я научилась задолго до школы. Мама начала меня учить в том возрасте, в каком научилась сама, и было мне тогда четыре года. Читала я на удивление быстро. Стопку книг, взятых в библиотеке, я могла проглотить за неделю. Меня никогда не спрашивали, взяла ли я «Нэнси Дрю»[27] или Толстого. Никогда и никак не комментировали мой выбор. Но я чувствовала, что их молчание объясняется не равнодушием, а серьезным отношением и к книгам, и к жизни.

Я, всегда читавшая что ни попадя, быстро прочла на ранчо все. Отец перевез из Сан-Франциско в Монтану только часть своей библиотеки, и книг там было немного. Кроме книг в Сан-Франциско остались и старые мимеожурналы. (Это были самодельные журналы, размноженные на мимеографе и вручную скрепленные, дешевые, ходившие по рукам в шестидесятых и в начале семидесятых. Названия у них были потрясающие, например «Сумма», «Сдача» или «Ну-ну».) Я быстро прочла все книги, которые нашлись у Джима Гаррисона, Уильяма Хьортсберга[28] и Тома Макгуэйна, а потом взялась читать вообще все подряд. Даже рукописи, присланные отцу на рецензию. Что-то мне понравилось, например «Уотершипский холм» Ричарда Адамса.[29] Позднее отец хвастал друзьям, будто это я распознала в Адамсе бестселлер. Я прочла «Хелтер Скелтер» Курта Джентри,[30] а потом опять, как после «Дракулы», несколько дней умирала по вечерам от страха. На следующий год, в конце осени, Курт приехал к нам в гости вместе с женой, теперь бывшей. Та его жена здорово умела копировать жевунов из фильма «Волшебник Страны Оз», чем привела меня в восторг. Отец к этому ее таланту отнесся куда сдержанней.

Как-то раз в то первое лето я решила положить конец отцовскому пьянству и вечером, когда он ушел в гости, уничтожила весь его запас дорогого виски «Джордж Диккель». Поддавшись порыву, я доставала из кухонного буфета бутылку за бутылкой, объемом в кварту, и выливала в раковину. Действовала я быстро, потому что отец мог вернуться в любую минуту, а я, конечно же, понимала, что ему не понравится то, чем я занимаюсь. К концу уже все в кухне пропиталось запахом виски. Но отец явился домой настолько пьяный, что ничего не заметил, а потом решил, будто сам все выпил. Через несколько дней я написала в своей тетрадке двустишие: «Папа, ты замечательный, если пьешь вино или пиво, / но от бутылки виски ведешь себя некрасиво». Отец продолжал кататься в город, откуда привозил коробками «Джорджа Диккеля» и «Джека Дэниелза». Он стал впадать в ярость. Напивался до беспамятства. Говорил о самоубийстве. Я позвонила маме, но не смогла объяснить, что происходит. Мама перезвонила ему на следующее утро, но он уже протрезвел и не помнил, что делал и говорил накануне, а мне вспоминать не хотелось. Я, всю жизнь жившая между двумя мирами, в то лето почувствовала это особенно остро. Мама приучила меня никогда не обсуждать отца, и потому, когда она попыталась выяснить у меня, в чем дело, я легко ушла от ответа. Сама я понимала только одно: отцу угрожает опасность — наверное, на моем месте так рассудил бы и взрослый человек.

С мужеством, которому до сих пор удивляюсь сама, я решила поговорить с отцом. Я сказала, что, по-моему, он стал пить слишком много. Я привыкла выкладывать ему все, что меня беспокоит, но в тот раз он пришел в ярость. Несколько дней подряд потом, напившись, он по целому вечеру невесть что орал, оскорбляя меня как попало, и я, слушая этот бред, поняла бессмысленность затеянного мной разговора. Он никогда на меня не кричал, редко повышала голос и мама. Я была совсем не взрослой и не знала, как отвечать на его пьяные вопли. Я не знала, что делать, и в конце концов решила, будто корень всех бед в его детстве. Во всем виновата бабушка. Я подумала: наверное, я на нее похожа и напоминаю ему о ней. Наверное, поэтому он на меня и злится.

— Нет, у вас с ней ничего общего, — сказал отец.

— Наверное, тогда ты хотел, чтобы я была мальчиком.

Он удивился:

— Я очень рад, что ты не мальчик. Я всегда хотел девочку.

Пьяный, он все чаще впадал в ярость.

Как-то раз, со стаканом в руке, он уселся перед дверью ванной, мешая мне выйти, распекая на все лады:

— Ты сама подумай, как ты себя ведешь. Как только дорастешь до восемнадцати, ничего больше не получишь. На меня тогда не рассчитывай.

Помню, я смотрела на него и, думала: с кем он разговаривает? Наконец мне удалось вырваться, и я в грозу убежала из дома. Остановилась я лишь на конском пастбище, села, уткнулась в колени и заплакала. Отец вышел и стал меня звать. Голос у него был испуганный. Я не вернулась. Гроза переползла за реку, на другую сторону долины, там стихла, пошел мелкий дождь. Ко мне подошла моя лошадь, и я, спрятав лицо в пыльной гриве, обняла ее теплую шею.

Больше отец на меня не кричал — до тех самых пор, пока в двадцать один год я не решила выйти замуж.

В то лето на один вопрос он мне все же ответил — на вопрос, почему он пьет. Мы сидели на заднем крыльце, был закат. И отец, потягивая из стакана белое вино, сказал, что каждый человек думает, как умеет, и он тоже думает, как умеет, но иногда от напряжения голову будто стягивает стальной паутиной и это невыносимо, ну а алкоголь — единственный ему известный способ ее снять.

Потом несколько дней подряд он рассказывал о своем детстве невероятно грустные вещи. Рассказывал, как рос во время Депрессии, как матери со всеми детьми, с ним и сестрами, часто приходилось переезжать.