Мирослав Зикмунд - Перевёрнутый полумесяц

• Название: Перевёрнутый полумесяц
• Автор: Мирослав Зикмунд
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1963

Мирослав Зикмунд, Иржи Ганзелка — имена, полюбившиеся советскому читателю. Известные чешские путешественники, зоркие и талантливые писатели, М. Зикмунд и И. Ганзелка познакомили мир с жизнью отдаленнейших уголков самых романтических материков Земли — Африки и Южной Америки. Их книги «Африка грез и действительности» — три тома репортажа и фотографий об Африке — и четыре книги о Южной Америке: «Там, за рекою, — Аргентина», «Через Кордильеры», «К охотникам за черепами» и «Меж двух океанов» — были встречены читателями тепло, с большим удовлетворением.

И вот, отправляясь в апреле 1959 года в новое путешествие, рассчитанное на пять лет, в путешествие по странам Азии, Мирослав Зикмунд и Иржи Ганзелка предложили издательству «Молодая гвардия» свой репортаж об этой экспедиции.

«Перевернутый полумесяц» — первая книга о путешествии по странам Азии И. Ганзелки, М. Зикмунда и их новых товарищей Ольдржиха Халупы и Роберта Вита. На «татрах-805» они через европейские страны — Австрию, Югославию, Албанию, Болгарию — проехали в Турцию, затем пересекли всю ее с запада на восток и через Сирию проследовали в Ливан. Своими впечатлениями о новом путешествии они делятся с читателями в «Перевернутом полумесяце».

---

Наси правильно понял, что «вы» во второй половине фразы — это не множественное число местоимения и не вежливое выканье. Это множественное национальное, и, стало быть, речь идет о чести.

— Но ведь блюдо не имело бы тогда никакого вкуса, никакого аромата, — героически защищается он. — Мне У вас пришлось привыкать к кнедликам со сливами, и они мне стали нравиться только спустя год…

Будь что будет, но мы продолжаем покупать черный хлеб.

И с нетерпением ждем, когда разобьем лагерь на Поградецком озере, предвкушая, как накупим «высококачественного сырья», как усядемся все вместе вокруг полевой кухни и будем смотреть на Роберта, который приготовит кушанья, где не будет ни грамма бараньего жира…

— А ведь можно сделать кнедлики со сливами, — мечтательно вздохнул Ярослав Новотный.

О чем умалчивает карта

Если альпинист посмотрит на карту южной Албании, у него возникнет сто самых заманчивых планов. Он увидит себя на земле обетованной, среди величественных гор, по которым еще не ступала нога человека и которые ждут своего открывателя.

Но если на ту же самую карту взглянет человек, предоставленный рулю и четырем колесам автомобиля, он на какое-то время потеряет дар речи, возьмет в руку карандаш и линейку.

От порта Влёры до Поградца, вблизи югославской границы, по прямой — ровно сто десять километров. На хорошей машине и по приличной дороге это расстояние можно с комфортом преодолеть максимум за полтора часа. Но в данном случае у автомобиля должны были бы вырасти крылья. Исключая узкую ленточку дороги у моря и в долине двух рек, карта отпугивает полосами темно-коричневого цвета, занимающими почти всю площадь и расположенными с севера на юг. Как раз поперек нашего пути. Нитка дороги водит карандаш по карте так, словно играет с ним в жмурки. Сначала она ведет его на юго-восток, к самому краю Албании — к Саранде. Потом делает небольшой шаг к востоку, за Музиной круто поворачивает и устремляется на северо-запад мимо знаменитой Гьирокастры до Тепелене. Сюда тоже можно было бы попасть из Влёры напрямик, особенно если бы удалось сменить сотню лошадиных сил под капотом на одну под седлом. Из Тепелене опять прыжок на восток, снова поворот «кругом» и снова на юго-восток, почти за греческую границу. Это так далеко, что Поградец теперь оказывается прямо на севере, приблизительно на таком же расстоянии, что и от Влёры, где как раз и началась эта головоломка. И пока карандаш доберется до цели, весь путь составит четыреста тридцать километров, в четыре раза больше, чем по прямой. При этом он обойдет десять горных хребтов и вдобавок проползет под одиннадцатым — греческим Грамосом, который жмется к самой границе.

В четыре раза больше, чем но прямой, и, вероятно, в тридцать раз дольше по времени. Вместо полутора часов — четыре дня, так как щедрость карты весьма условна. Столкновение карты с живым миром подобно встрече счетовода с поэтом. Карта ничего не говорит о бурных ливнях на горных дорогах и о хрустальных шапках на вершинах гор. Она ничего не знает о лунной горе Тепелене, вправленной в кольцо гор, точно бриллиант в перстень, не знает о прелести горных лесов, о вереницах мулов, груженных пиломатериалами, о библейских долинах, где с незапамятных времен весь род сообща работал в поле.

И никогда не вспомнит карта о чудесных мелких деталях природы: о горных садах зверобоя, сычуга и шалфея, о золотой красе коровяка и яновца.

Карта называет деревню Борове, но умалчивает, что это албанская Лидице, пожалуй, более страшная, чем наша. Шестого июля 1943 года нацисты убили здесь сто семьдесят невинных людей, мужчин, парней, матерей, девушек и даже грудных младенцев. Ослепленные жаждой крови, фашисты истребили даже скот в хлевах, овец, собак, кур. Карта не знает, что в тот день Борове погибла целиком.

И не может знать карта, что чем дальше углубляется человек в горы, тем все более маленьким кажется он самому себе. Когда над головой его громоздится два с половиной километра скал, названных на карте Немерчка, то у него просто дух захватывает.

На карте Европы Албания ютится в укромном уголке Адриатики, но она все равно что Кордильеры. Тот, кто вдоль и поперек прошел от албанских Альп до Грамоса, имеет право сказать так.

Бессловесная тварь

Леса вокруг Лесковика…

Панорама гор, могучих, как и на севере Албании, и тем не менее других. Там, на севере, горы враждебны, страшны, они деспотичны, словно злой сказочный великан. Горы вокруг Лесковика ничуть не меньше. Они тоже сверкают снежными вершинами, под ними человек тоже чувствует себя беспомощным червячком, но эти горы не нагоняют страха. Даже при своих гигантских размерах они остаются приветливыми и ласковыми. Они успокаивают шумом леса и горных рек, позволяют отдохнуть на просеках, эхом разносят звон колокольчиков.

Машины спускаются по пыльной дороге в долину. На склоне звенит колокольчиками огромное стадо овец и коз. Сплошной рекой течет оно за пастухом. Это стоит заснять на кинопленку. Но как догнать стадо? Минута, потраченная на подготовку камеры, экспонометра и сумки с пленкой, — время небольшое. Но за эту минуту половина стада скрылась, уйдя просекой куда-то за гору. Эй, пастух, подожди! Подожди минутку! Если бы он понимал чешский язык… Нет, пастух дружески машет нам рукой и идет себе дальше.

Мы бежим за ним, размахивая аппаратами. Наконец он понял и остановился. Но стадо продолжает течь дальше неудержимо, как лавина. Может, его остановит пастушеская собака? Беги, беги за стадом!

И это называется овчарка? Это сторожевая собака? Вертя хвостом, она ложится на брюхо и, словно тут вообще нет никакого стада, вымаливает, чтобы ее приласкали, погладили. С этой минуты собака не сводит с нас глаз, скулит и лижет нам руки, крутится под ногами, как будто рядом и нет пастуха. А тем временем стадо скрывается из виду; последним переваливает через гребень старый козел с длиннющими кручеными рогами, широко расставленными, словно телевизионная антенна. Однако пастух охотно встает перед камерой с ружьем на плече, и лицо его принимает каменное, торжественное выражение. Нет, брат, из этого ничего не получится, нам нужны твои овцы и ты вместе с ними. Надо спешить, а то мы их не догоним.

Пастух понял, о чем идет речь, и не спеша побрел следом за нами, еле-еле переставляя ноги. А когда мы, наконец, забрались наверх, нам пришлось смириться с судьбой: снять ничего не удастся.

Вся котловина среди леса позванивает колокольчиками. Этот звон слышится отовсюду. Половина стада забралась в молодой подлесок, другая половина разбрелась по вырубкам.

И в этот момент в долине раздался странный звук. Это что-то крикнул пастух. Никто на свете не сумеет описать тот звук. В долине разом наступила мертвая тишина. Замолкли колокольчики, козы и овцы замерли прислушиваясь.

Нет, нет, все в нас протестует: проснись, ведь это нам только кажется!

Пастух снова обратился к стаду со своей удивительной речью и закончил ее, потушив, точно колыбельную над заснувшим ребенком. Со скал и из подлеска медленно, неторопливо потянулись овцы. Они еще пощипывают траву, но их становится все больше и больше.

Тогда пастух позвал в третий раз. И над долиной загремел ответ всего стада, и снова наступила тишина, только лес возвращает эхо. И еще раз, и еще — крик пастуха и хором ответ живого моря…

Овцы уже давно свободны и преспокойно пасутся в долине. А мы все еще стоим и не шелохнемся, будто вросли в землю. Этот человек действительно разговаривал с бессловесной тварью, они понимают друг друга.

Пастух улыбается: «Вот видите, все мы собрались вместе, стоило ли спешить!» И вторично показывает пальцем на кинокамеру.

Ах да, ведь мы хотели заснять на пленку кусочек будничной жизни. Мы хотели снять обычного человека, пастуха с албанских гор.

Глава восьмая Рассказы с озера

Оно велико и прозрачно, как море. Оно так велико, что по нему даже можно узнать, что наша Земля — шар. С севера на юг оно протянулось на тридцать километров, с востока на запад — на пятнадцать. Тюремной стеной окружили его горы, горы скрыты и под гладью его. Это озеро, которое принадлежит двум странам, двум городам, и у него два имени.

Югославы называют его Охридским озером и приглашают туристов на свои пляжи у города Охрида. Для албанцев это озеро Поградецкое, и их туристы обитают в городе Поградце. Два города через выпуклую поверхность озера видят лишь верхние этажи друг друга днем, а ночью пускают друг другу по воде отблески уличных огней. Жизнь идет только по берегам, не отваживаясь забираться на середину озера, ибо где-то там проходит государственная граница.

«Живы, спокойной ночи!»

— Эй, подождите, друзья, остановитесь!..