Леонид Золотарев - Люди без имени

• Название: Люди без имени
• Автор: Леонид Золотарев
• Жанр: Биографии и Мемуары

Роман «Люди без имени» написан в конце 40-х и начале 50-х годов прошлого столетия Леонидом Михайловичем Золотаревым и нигде не публиковался, рукописи хранились в архивах семьи. Для автора, как и для миллионов русских людей, Отечественная война стала не только отражением национальной трагедии и национального триумфа, но и фактом собственной биографии…

---

— Поищи лучше! Если не найдешь, то непременно она зарезана русскими. Сделайте обыск — мясо изъять!

Перерыв весь лагерь, повар и охрана не обнаружили ни живой свиньи, ни куска мяса.

— Подлец! — сказал барон. — Свинья не иголка, если бы она зашла в зону к русским, то какие-нибудь следы остались бы. Ты свинью продал немцам — деньги пропил, а сейчас сваливаешь вину на русских. На восемь часов под мешок! Стоимость свиньи будет удержана из вашей зарплаты.

Когда повар отстаивал последние часы, стоя между столбами турника, из зоны пленных ему показали настоящие свиные уши. Повар от злости затрясся и пошевелился, за что два часа не были засчитаны, и ему пришлось простоять лишних два часа под мешком.

Не кто иной, как Громов, когда его обманул финн на две буханки хлеба, украл у него шахтерский костюм и продал ему же. За костюм он мог получить пятьдесят, шестьдесят буханок хлеба и по крайней мере не одну тысячу марок, но Громов не сделал этого — он только проучил финна и получил причитающиеся ему.

И когда Громов услышал реплику рыжего солдата, в его памяти мгновенно воскресла вся унизительная и трудная жизнь плена. Ему стало обидно за себя, но вдвойне за друга, которого так презрительно оскорбил солдат, не зная того, что этот голодный русский обладает громадной духовной силой, перед которой уже преклоняются половина солдат охраны, большинство шахтеров, и скажи он слово военнопленным, они разорвут рыжего солдата на части. Но Громов знал, что если бы даже и Маевский слышал оскорбление в свой адрес, он не ответил бы грубостью, лишь бы только усмехнулся и, отвернувшись, презрительно сморщил лицо. Михаил знал, что Маевский не одобрит его поведения, но такая уж была натура у Громова, что он не мог простить солдату. Воспользовавшись незнанием русского языка солдата, он прочитал ему мораль: — Тебе смешно — голодный русский грызет кость? Мне печально и обидно видеть русского с обглоданной костью в руках, но не смешно: я испытал голод сам! Но запомни, рыжая голова, что этой костью я сделаю посмешище из тебя! Ты будешь плакать — над тобой будут смеяться! Обглоданную кость не раз увидишь во сне!

И, приблизившись к рыжему охраннику, Громов сказал: — Слышишь, как русский играет на свистульке, сделанной из лошадиной кости? А ты, дурак, думаешь, что он грызет.

У глуховатого рыжего солдата, не имевшего слуха и музыкальных способностей, разгорелась страсть к музыке. Он решил, что русский в самом деле сделал свистульку и весело играет на ней. За кусок хлеба ее можно купить. Они быстро сошлись в цене: двадцать марок, пачка папирос и буханка хлеба. Леонид слег в постель. Шаров не отходил от больного, помогая ему чем мог.

Громов не отдал кости охраннику, объяснив, что она еще не готова: мастер болеет, а ему нет времени. Рыжий оставил его в бараке для окончания работ со свистулькой, не взяв на работу, а сам распространил слух среди охраны, что ему удалось приобрести чудесную вещь русского мастера. Любопытные под всякими предлогами приходили в барак. Громов прятал кость от посетителей и заявлял, что она продана, а делать другие — нет материала и времени.

Он старательно прожег на кости несколько дырочек, немного обточив, завернул в бумагу. Охранник схватил сверток и побежал в барак. За ним устремилось десятка два любопытных солдат. Раздался дружный хохот охраны, когда рыжий развернул бумагу. Все увидели обыкновенный лошадиный мосол. Удивлен и рыжий. Он давно мечтал посмотреть сверхъестественную свистульку.

— Пусть она не красива, но послушайте, как чудно играет! — успокаивал не столько других, сколько себя рыжий солдат.

Он приложил губы к кости и усердно принялся дуть. Чудного свиста не получилось. Охрана смеялась. Рыжий понял, что его обманул русский. Сделать что-либо пленному он не мог: боялся барона. Сконфуженный, он вышел из барака и забросил кость. Ее разыскали, и на разводе под дружный хохот всей охраны дежурный вручил ему.

— Возьми в тундру! Будешь играть!

— Возьми! Возьми! Веселее будет! — поддакивали другие.

Пока кость не затерялась, он был жертвой веселой шутки русского. Над ним смеялись и доводили его до истерики, вдобавок рыжий простоял два часа под мешком.

— Вы убедились, господа, — сказал Громов, — смеяться можно над каждым.

26. Разгром

Много друзей потерял Какко Олави на фронте. Одни погибли, другие, искалеченные, направлены в госпиталь, а там не на радость семье — на иждивение. Среди них были и его единомышленники, которые не хотели войны, был и рьяные заступники ее. Всех их сближала обстановка, бои наступление, а главное — шинели стального цвета — расходились лишь в убеждениях, но снаряды и пули не щадили никого. Жалко было и тех и других: одних как людей, преждевременно переставших жить; других, как своих единомышленников, которые упорно протестовали против войны, а после гибели их Олави с еще большим упорством вселял в солдатские головы мысль о прекращения войны, так как знал, что не исключена возможность и его смерти, но то что для него было жизненной правдой — не погибнет: оставшиеся в живых друзья понесут ее дальше.

О погибших скорбели, вспоминали, затем их заменяли новым пополнением, преимущественно стариками и молодежью, едва успевшей достичь призывного возраста. Роты оставались ротами, полки полками, и по-прежнему существовал фронт, раскинувшийся от Финского залива до Баренцева моря. На карте он выглядел просто: красная линия, извивающаяся змейкой с юга на север, образует всевозможные зигзаги, на которых условными обозначениями помечены люди, сведенные в подразделения, и стрелки, куда они должны устремляться, оставляя на своем пути тысячи человеческих жизней, не помеченные ни на одной карте генерального штаба.

Рота лейтенанта Блинова также пополнялась несколько раз. Сам он по-прежнему пьянствовал, поэтому не жалел о завещаниях отца, мирно покоившихся в полевой сумке фельдфебеля Кукушкина. Очнувшись от беспробудного пьянства, он писал отцу, требуя все новых предсмертных завещаний: «Все то, что тебе когда-либо принадлежало, все то, что никогда не было твоим, пусть это даже будут медведи Северного полюса, на бумаге, заверенной нотариально, они сослужат мне большую пользу»…, писал он отцу.

И умирающий отец, насколько позволяла память и фантазия, писал и писал …

Все это попадало в надежные руки Кукушкина, который неведомо откуда и каким путем ухитрялся доставать водку. Прозвище стяжателя-крохобора не угнетало Кукушкино, так как он знал, что получит десятую долю от завещаний Блинова и будет миллионером.

Лейтенант Блинов был умным и способным офицером. Нельзя было отнять у него и храбрость. Для продвижения по службе мешала русская фамилия и зависть офицеров, не обладавших его способностями, но имевших известные фамилии и протеже в штабах. Оставаясь все время ротным командиром, он ощущал на себе недоверие офицеров и высшего начальства, находил утешение в водке. Пьяный, он был очень буйный. Офицеры, зная его решительный характер, боялись подходить к нему. С солдатами был очень добр. Напившись, орал во все горло русские песни, плясал, играл на гитаре.

Узнав от денщика Тойно, что Какко Олави понимает по-русски, Блинов пригласил его к себе. И скоро Какко стал невольным соучастником его пьяных оргий. С одной стороны это позволяло Олави узнавать все новости, настроение офицеров и солдат и использовать в своей работе, учиться русскому языку, с другой стороны, отражалось вредно, вызывая недоверие товарищей.

В один из таких вечеров, когда пьяный Блинов бил в ладоши и, притопывая ногой, кричал, что было у него духа: — Гоп мои гричаники! Гоп…! [4]— а до смерти напуганный Кукушкин плясал в присядку, в землянку вошел Арва.

Олави обрадовался, узнав Арву, с которым вместе служили в учебном батальоне.

Почитав направление Арвы в роту, Блинов дико засмеялся:- Не вышел из тебя хороший жандарм. Не оправдал доверия. — Затем налил стакан водки, выпил половину, остальную протянул Арве и сказал: — Но и черт с ним — жандарм не профессия. — И обратился к фельдфебелю: — Кукушкин, пару бутылок! Живо прохвост! Пора бы догадаться самому — гостей надо встречать по-русски.

А утром Блинов, не жалея глотки, поднимал солдат в наступление, гнал их в атаку, и, как выражались все в роте, сам лез к черту на рога. Вот почему начальство не запрещало его пьянки, а, наоборот, поощряло буйства Блинова, так как после них он делался зол, искал смерти и не жалел солдат.

Когда Блинов отдыхал от плясок и настойчиво требовал от Кукушкина завещания, что в случае победы, он должен взять его в кучера, а в случае смерти гроб Кукушкина должен быть оклеен завещаниями, Арва рассказывал:

— Был я начальником лесного лагеря. Русские произвели на меня самое хорошее впечатление, но обращение с ними варварское, питание отвратительное. Если они еще живут, то это объясняется присущей выносливостью русского народа. Тверже и выносливее людей я ни кого и нигде не встречал.