Айвен Сандерсон - Сокровища животного мира

• Название: Сокровища животного мира
• Автор: Айвен Сандерсон
• Жанр: Биология

Книга известного американского ученого, совершившего экспеди­цию в глубинные районы Западной Африки, описывает богатейший животный мир континента, в том числе животных, ранее почти неизвестных науке.

Рисуя широкие картины природы, автор рассказывает о встречах с представителями местного населения. Он сумел заглянуть в охраня­емый от глаз посторонних людей мир африканских обычаев и культов. Забавные приключения, острые ситуации, пережитые автором, придают повествованию необычайно занимательный характер.

Для широкого круга читателей.

ББК 28.685

С18

РЕДАКЦИИ ГЕОГРАФИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Ivan Т. Sanderson

ANIMAL TREASURE

New York 1966

Перевод с английского М. Н. Ковалевой

Предисловие доктора биологических наук профессора В. Е. Флинта

Рецензент кандидат биологических наук Н. Н. Дроздов

1905020000-070

С 004(01)-87

КБ-47-17-1986

© Перевод на русский язык. Предисловие. Оформление. Издательство «Мысль». 1987

---

Это был своеобразный мир, зеленый и плоский, полно­стью отрешенный от всего земного. Мы с Беном были в нем такими же чужаками, как эскимосы. Здесь с еще большей силой, чем в торжественной тишине нижнего яруса, похожего на сумрачный храм, я почувствовал себя отрешенным от суеты человеческого мира. Бен тоже по-своему это ощущал, и ему хотелось поделиться чувствами: увидев что-нибудь необыкновенное, он то и дело ахал от восторга.

Его восторг, кстати, едва не погубил нас, когда стая бананоедов, паривших над лесными вершинами, внезапно налетела на нас, оглушив криками и клекотом, и понеслась дальше. Эти несимпатичные птицы с тощими шеями, выпучен­ными глазами и громадными веерообразными хвостами веч­но поднимают дикий шум, а потом, хлопая крыльями, вылетают из-под деревьев и повторяют свои выходки в другом месте. Их налет едва не сбросил на землю моего спутника.

Над нашими головами парили и кружили разнообразные коршуны и орлы; то один то другой внезапно срывался в головокружительное пике и нырял в зеленую глубину крон.

Просидев в засаде больше часа, мы ни минуты не скучали, но вот Бен заметил какое-то движение в листве ближайшего дерева. Вскоре с помощью бинокля мы разгля­дели маленькую белочку. Она была слишком далеко, вне выстрела, и нам оставалось только наблюдать в полной тишине, надеясь, что зверек постепенно двинется в нашу сторону. Она сновала по невероятно прихотливым маршру­там, как это свойственно белкам. Для начала белка раз пять или шесть пробежалась по ветке туда и обратно, прежде чем решилась поглодать листочек, потом перескочила на другой сук и распласталась на нем, словно хотела, чтобы ее приняли за кусочек дерева. Как же не сунуть нос в каждую щелочку, не обследовать со всех сторон каждый укромный уголок! Она взбежала на самую верхушку оголенного дерева, но тут заметила, что прямо над ней парит большой коршун, и с криком пустилась бежать обратно вниз. После бесконечных метаний во всех направлениях белка наконец оказалась достаточно близко, и я увидел, что это еще одно зеленое с желтым животное. Я тут же принял решение: ничего не по­делаешь, полному радости существу придется стать одним из холодных научных доказательств. Обхватив ногами сук, я велел Бену поддерживать меня сзади. Прогремел выстрел. Белочка камнем свалилась на землю.

Я послал Бена подобрать добычу и остался в одиноче­стве с биноклем, сумкой для добычи, ружьем и прочим снаряжением. Мы договорились не окликать друг друга, чтобы не спугнуть остальных животных.

Бена долго не было, и я решил переменить положение, чтобы посмотреть, куда он запропастился. Оказалось, дело это чрезвычайно головоломное: ведь я был обвешан снаря­жением как вьючный мул. Всем известно: влезть на дерево легче, чем спуститься, но древесные траверсы предельно трудны. Наконец я переместился настолько, что увидел далеко внизу спину Бена, и стал нащупывать опору попроч­нее — тут-то я и пережил самые ужасные пять минут в своей жизни.

Я ухватился за сухой сук, и пальцы сомкнулись с другой стороны на чем-то холодном и скользком. В ту же секунду на мое запястье скользнула живая петля яркого изумрудно­зеленого цвета. Я молниеносно отдернул руку, едва не потеряв равновесие, и испустил не поддающийся описанию звук — по крайней мере Бен впоследствии описать его не смог. Затем я обнаружил, что смотрю прямо в закинутое кверху лицо Бена, стоящего далеко внизу. Сумка сползла мне на шею, ружье, заряженное и снятое с предохранителя, зацепилось за что-то наверху у меня за спиной. Сверхчелове­ческим усилием я извернулся и уселся обратно на сук, оказавшись носом к носу с узкой, зеленой с желтым головкой, на которой сверкали самые огромные, блестящие и черные глаза, какие мне когда-либо приходилось видеть у змеи. В голове пронеслось: «Змеиная кинозвезда» — в таких случаях всегда лезут в голову какие-то глупости.

Некоторое время мы со змеей качались в такт друг другу, пока я выпутывал ружье и сам выпутывался из кисеи собственного сачка, а черный язычок змеи все время мелькал перед моим лицом.

Наконец я освободил сачок и тут же взмахнул им над блестящей головкой, которая отпрянула в сторону невообра­зимо быстро. Затем началась игра, похожая на сидячие пятнашки, и я снова чуть было не свалился. Когда игра, как мне показалось, слишком затянулась, я ухитрился зацепить сачком голову и переднюю часть змеиного туловища, но оно все тянулось и тянулось, будто на много метров, причем все время бешено извивалось. Последним усилием я провел по ветке сачком и отбросил его вместе со змеей. Когда сачок падал, змея упала в листву, наполовину скрывшись из виду.

Я с лихорадочной поспешностью вскарабкался на более надежную ветку, вытащил из-за пояса ружье — а это было очень непросто, учитывая нестандартную длину его ствола, — вложил патроны и выпалил в сачок. Он постепенно сполз вниз, и что-то тяжелое с треском свалилось почти к ногам Бена.

Уже спустя больше года после нашего возвращения в Англию, когда мы приступили к изучению нашей коллекции змей, я узнал, что моя змеиная красавица (Gastropyxis senoragdina) совершенно безобидна, как цыпленок. Но все же трудно быть уверенным в своих зоологических познаниях, когда балансируешь на верхушке дерева, да и вообще, имея дело со змеями, разумнее не рисковать.

Туманные горы

Гориллы и шимпанзе

Э-гой, э-гой, эго-ома,

Ианагбо,

Э-гой, э-гой этинко Ианагбо,

Э-гой, э-гой-МБУ!

Эхо рождалось в глубине леса, словно в пещере с каменными колоннами-стволами. Пронзительный голос Анонго далеко впереди заводил «э-гой», и раз за разом его подхватывал и передавал по цепочке целый хор — от фаль­цета до баса. «Ианагбо» звучало и над нашими головами, и внизу, под ногами. Мы зычно дружным хором орали «Э-гой, э-гой-МБУ!». Затем на несколько минут мы умолкали, и только непрерывный перестук крупных капель, шлёпающихся на широкие листья, да покашливание уставшего носильщика нарушали мертвую тишину.

Медленно, но неуклонно все экспедиционные пожитки — наш микрокосмос — ползли вверх, к небу, — должно быть, так пробиваются из земли к воздуху и свету мелкие насекомые. Тропа была похожа на великанскую лестницу: громадные валуны, нагроможденные друг на друга, обросли мхом и оставались холодными и безжизненными в вечных сумерках леса — вздыбленное подножие не знающей времени, не ведающей перемен гигантской зеленой стены, окутанной испарениями. Еще несколько шагов — и чьи-то босые пятки оказываются на уровне ваших глаз. Затем наступает дли­тельная заминка — какой-то тяжеленный груз перетаскивают через препятствие впереди и выше нас, и наконец можно снова двигаться вперед. Неужели перевал, эта гора, не желающая идти к Магомету, так никогда и не приблизится? Быть может, и мы, как насекомые, никогда не выползем наверх, на свежий воздух?

И вдруг — совершенно внезапно — мы выбрались. Камен­ная лестница сменилась вязкой рыжей глиной; деревья, усыпанные алыми, словно вылепленными из воска цветами, расступились, и мы, щурясь, вырвались к слепящим лучам солнца.

Перед нами, насколько хватал глаз, расстилалась необоз­римая равнина. Справа и слева гряда за грядой поднимались мягко круглящиеся цепи гор. Казалось, они безмятежно блаженствуют в тихом прозрачном воздухе, купаясь в лучах солнца. Их склоны покрывали высокие шелковистые травы, по которым легкий ветерок гнал бесконечную череду ровных волн. Далеко вверху, ближе к небу, подернутому дымкой, небольшие, выстланные темно-зеленым бархатом лесов рас­щелины вились по травянистым склонам; в некоторых местах они «впадали» в пропасти, по обеим сторонам которых высились колоссальные природные бастионы. Лес стоял крутой стеной слева и справа от нас, а прямо у наших ног земля обрывалась вниз, к подножию гигантского амфитеат­ра. В кристально чистом воздухе царила райская тишина. Ничтожнейшие звуки — переливчатый, как колокольчик, звук барабана, лай собаки, крик какой-то незнакомой птицы — долетали с самого дальнего горизонта во всей чистоте и прозрачности.

Солнце сияло, высокие травы волновались и вздыхали под нежным дуновением ветерка, и маленькие синие пчелы гудели у наших ног над влажной глиной. Завороженные обступившей нас красотой, мы начапи спуск к деревне Тинта, которая виднелась далеко внизу.

На порядочном расстоянии от кучки круглых хижин нас встретила делегация во главе с вождем Икумо, которого окружала свита из его почтенных соплеменников. Вместе с ними мы вошли в небольшое подворье, которому предстояло стать нашим домом, и после бесконечных разговоров, взаим­ных приветствий и «угощения» с нашей стороны джазовой музыкой они отбыли, предоставив нам устраиваться и обжи­ваться.

После тяжелой работы, когда все уже было на своих местах, мы уселись за заслуженный обед. В ту минуту, когда перед нами торжественно ставили приготовленное на паль­мовом масле жаркое, до нас донесся громкий выстрел откуда-то с высоты дальних гор, с которых мы спустились в тот день, как из иного мира. Мы отметили, что он очень громкий, но вскоре ароматное благоухание отлично напер­ченного жаркбго вытеснило из наших мыслей одинокий звук. Мы ели в полном безмолвии и лишь после того, как не осталось ни еды, ни места в наших желудках, молча закурили. Когда мы почувствовали, что можем наконец пошевелиться, мы достали свои книги и погрузились в блаженные волны полного довольства, знакомого только тем, кто тяжело поработал и до отвала наелся. Африканцы на своей половине дома впали в такое же состояние. Во всем мире воцарился великий покой.