Станислав Десятсков - Персонных дел мастер

• Название: Персонных дел мастер
• Автор: Станислав Десятсков
• Жанр: Историческая проза

Роман Станислава Десятникова является трилогией, две первые части которой вышли в Лениздате в 1986 году. В центре повествования - история Северной войны, перипетии сложной дипломатической борьбы, которую вели Петр I и русская дипломатия. На этом фоне автор рассказывает о судьбах двух братьев - Никиты и Романа Корневых.

---

— Дни я уступаю богу искусств Аполлону, но вечера и ночи мои! — важно заявила синьора Роза своему возлюбленному. Как истая римлянка, синьора Роза хорошо разбиралась в античных богах и богинях.

Ничто, казалось, не могло помешать их счастью: Роза не только не препятствовала познавать «вечный город», но словно оживила для него Рим, наполнила его живым теплом. Когда он однажды попросил Розу позировать ему обнаженной, она и впрямь напомнила ему гордых римских матрон, которые не стесняются своих рабов. И он как-то незаметно отложил копии с Рафаэля: тут перед ним была сама жизнь, и линия бедра у Розы и впрямь была Рафаэлевой линией. Возлюбленные все больше и больше оставались друг с другом, и казалось, сам Рим хранит их счастье. Впрочем, любовь их была не христианской, а языческой, они наслаждались упругостью своих крепких тел и учили друг друга все новым способам наслаждения.

Но однажды тревоги «вечного города» настигли и их.В то погожее октябрьское утро Никита направился в Колизей писать эту величественную громаду, которая упрямо противилась времени и тем особо привлекала художника.

На дне чаши Колизея, в бывшем храме Юпитера, босоногие монахи служили заутреню, нежаркое октябрьское солнце блистало на бесчисленных скамьях ниши Колизея, и Никита, прикрыв глаза, казалось, слышал рев тысячной толпы, дающей смерть или жизнь гладиаторам, когда какой-то незнакомец, прикрытый, как и Никита, широкополой шляпой, прервал его мечтания.

— Синьор Никита?— Не было сомнений, незнакомец говорил по-русски! Никита даже головой замотал, столь непривычно звучала здесь, в Колизее, русская речь. Но оказалось, он не ошибся. Перед ним был русский офицер, бравый преображенец Петр Кологривов.— Я тебя, братец, давно заметил, когда еще ты бродил по раскопкам с каким-то маленьким старичком! — сказал офицер внушительно.

— То мой академик Томмазо Реди!

— Вот-вот, я услышал, как однажды сей академик назвал тебя «синьор Никита», затем проследил за вами до гостиницы и все о тебе разузнал! Дело в том, что ты мне нужен, синьор Никита! — Петр Кологривов был сама решимость. Оказалось, что бравый капитан, как и Никита, уже несколько лет обретается в Италии и скупает для царского парадиза на Неве знатные статусы, которые будут установлены потом в Летнем саду.

— Как художник, ты меня лучше всех поймешь.— Кологривов перешел отчего-то на шепот и тревожно оглянулся вокруг. Но никого поблизости не было, и он доверительно признался: — Месяца два назад мне улыбнулась фортуна, и я приобрел на одном раскопе бесценный статус Венеры!

— Так вот кто тот офицер-иноземец, коего по приказу коменданта Альгаротти ищут по всему Риму! — вырвалось у Никиты.

Но Кологривов поправил его:

— Не ищут, а, почитай, нашли. Не сегодня завтра я буду арестован,— один из кладоискателей опознал меня.

— А статус?— Никите передалось волнение преображенца.

— Венера должна прибыть в Россию! Я уже отписал государю, и скоро от него явится посланец. Но ежели меня арестуют, а меня точно арестуют, то все пропало! Оттого вся надежда на тебя, друг мой! Славный статус надобно как можно скорее вывезти из Рима!— Кологривов даже схватил Никиту за руку. Но тот и так был готов к действию.

— Венера должна прибыть в Россию! — Никита желал этого не менее отважного преображенца.

В тот же день похоронный катафалк прибыл на кладбище, уставленное каменными усыпальницами, и из одного из склепов два синьора в широкополых художнических шляпах перенесли тяжелый гроб в катафалк.

— Покойница желала быть похороненной на родине, во Флоренции. Вот я и выполняю ее волю!— на всякий случай заявил Никита кучеру. В «Цветущей вишне» гроб спешно упрятали в кладовую. А когда на другой день Никита наверное узнал, что бравый капитан Кологривов арестован ночью папскими гвардейцами и препровожден в замок Святого Ангела, где находилась тюрьма для особливо важных преступников, он крепко поцеловал свою Розу и сказал, что ему надобно ехать. Роза не плакала: как язычница, она жила сегодняшним днем и впереди у нее была еще одна ночь.

Поутру цыганская телега, заваленная грязным тряпьем, двигалась к городским воротам. Рядом с кучером-цыганом восседали Никита и смуглая Роза.

— Дай погадаю, сержант!— крикнула она стражнику у ворот. Тот для порядка только поворошил грязное цыганское барахло и махнул рукой: что с них взять, цыгане!

Роза простилась с Никитой уже за городом. И снова не плакала, а сияла, сказала просто:

— Спасибо за счастье!

— И тебе спасибо, Роза!— Никита еще раз обнял ее.

— Эй, хватит миловаться, до Флоренции путь дальний,— рассмеялся цыган.

— Помолчи, тебе за все заплачено! — рассердилась Роза. И, обернувшись к Никите, сказала: — Приезжай, всегда для тебя будет та верхняя комната свободна!

Гордой поступью, как истая римлянка высоко держа голову, возвращалась она в вечный город, а цыганская повозка покатила в Тоскану. На дне ее в деревянном ящике, бережно обложенная тряпьем, лежала бесценная римская Венера, направлявшаяся ныне на север.

Флорентийские встречи

В мастерской академика товарищи встретили Никиту дружески, как блудного сына, вернувшегося к отчему очагу. Даже сам синьор Реди, казалось, был обрадован и отечески простил Никиту за то, что тот так и не завершил копии с картин Рафаэля. Правда, Никита, дабы избежать гнева академика, предложил на его суд «Обнаженную римлянку». Было в обнаженной что-то холодное, застылое, от античных статуй. Тот портрет, который он оставил Розе, был менее идеальным, но более живым, теплым, человечным, нежели это его повторение. Зато здесь были соблюдены все пропорции классических статуй, и сие неудивительно, ибо в небольшой кладовой, примыкавшей к его мансарде, белел мрамор римской Венеры, коей часто любовался художник, оставшись в одиночестве. И отсвет этой упрятанной в чулане Венеры незаметно лег и на холст, и окаменело лицо Розы, стали идеальными ее слишком пышные бедра.

Зато академик пришел от «Обнаженной римлянки» в полный восторг.

— Учитесь, судари мои! — громогласно обратился он к ученикам.— Стоило синьору Никите прикоснуться к почве вечного города, как сама античность заговорила в его картине. Теперь я готов признать, что вы мастер, пер-сонных дел мастер! Готовьте к экзамену портрет какой-нибудь знатной персоны, и я готов ручаться, что Флорентийская академия даст вам самый лестный диплом...

Но найти знатную персону во Флоренции, где сотни художников соревновались друг с другом, оказалось не так-то просто, как думал синьор академик.

— Дождись лета, наедут иноземцы, и какой-нибудь богатый лорд или леди согласится тебе позировать,— посоветовал Мигель, заглядывающий по старой дружбе на его чердак.

Хорошо советовать дождаться лета, когда на улице стоит слякотная зима и холодный нудный дождь перемежается с мокрым снегом. Никита рассчитывал, что вот-вот явится какой-нибудь посланец из России за статуей Венеры и доставит заодно ему государев пансион. Но ждал тщетно: не было ни посланца, ни пансиона. Никита не знал, само собой, что Петр в ту зиму сильно болел, говорили о его скорой кончине, и течение дел в Петербурге и Москве как бы приостановилось. В любом случае в Канцелярии от строений в тот год словно забыли о своих питомцах за рубежом, предоставляя им право подыхать с голоду. Российские студиозусы за границей в тот год так бедствовали, что иные из них бежали в святой Афон, где поступали в послушники-монахи,— там хотя бы кормили и одевали за великий труд.

Бедствовал той зимой и Никита. Он написал еще одно письмо о помощи брату Роману в Петербург, но прямая почта в Россию не ходила, и письмо пошло сначала в Венецию к тамошнему русскому посланнику господину Савве Рагузинскому. Когда же письмо достигло берегов Невы, полковника Корнева там уже не было: он со своим полком выступил в Мекленбург. К тому же Роман был уверен, что Джованни Гваскони давно передал брату золотые ефимки, выданные ему в Петербурге. Но к несчастью для Никиты, молодой тбрговец икрой зазимовал со своим кораблем в Ревеле.

Так что на несколько месяцев о Никите все забыли, и он как мог растягивал те несколько дукатов, что остались у него от путешествия в Рим. Но появились траты самые необходимые: разваливались сапоги, до неприличия обносилось платье. Да и домохозяин синьор Чирелли, толстый маленький господин, одетый весь в черное, однажды, пыхтя и отдуваясь, забрался на чердак, где находилась мастерская Никиты, и осведомился, когда же синьор художник заплатит наконец годичную плату, задолженную за жилье. При этом синьор Чирелли важно уселся на единственный стул и обозрел жилище художника, словно отсюда можно было что унести. Более всего Никита опасался, что хозяин заглянет в чулан и увидит чудесную статую Венеры, но, к счастью, внимание толстячка привлекла «Обнаженная римлянка», выставленная у окна. Синьор Чирелли проявил себя отличным знатоком живописи: он сначала приблизился к картине вплотную, так что прямо подышал на холст, затем отошел, сделал ладошкой как бы зрительную трубу и воззрился чрез оную. Затем синьор хозяин снисходительно заметил, что он согласен забрать, по своей врожденной доброте, взамен платы за комнату эту картину. Сделка состоялась, и хозяин поспешно унес «Обнаженную римлянку». Никита, впрочем, воспринимал это явление синьора Чирелли уже как бы в бредовом сне: накануне он сильно простудился, пока ходил под ледяным февральским дождем по маленьким лавчонкам, где хозяевам иногда было потребно писать вывески, в своих сапогах, требующих каши, и дырявом, некогда роскошном венецианском плаще. После ухода синьора Чирелли он и впрямь свалился в постель, и далее у него начался настоящий бред, сквозь который иногда мелькали смуглое лицо Мигеля и толстое лицо доктора, которого, оказывается, вызвал к нему благородный испанец, не бросивший товарища в беде. Но и в бреду Никита более всего беспокоился о своей Венере, запрятанной в чулане, и много раз упоминал ее имя.