Сергей Ауслендер - Петербургские апокрифы

• Название: Петербургские апокрифы
• Автор: Сергей Ауслендер
• Издательство: Мiръ
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-98846-011-9

Сборник прозы «Петербургские апокрифы» возвращает читателю одно из несправедливо забытых литературных имен Серебряного века. Сергея Абрамовича Ауслендера (1886–1937), трагически погибшего в сталинских застенках, в начале XX века ценили как блестящего стилиста, мастера сюжета и ярких характеров. В издание вошли созданные на материале исторических событий петербургского периода русской истории и подробно откомментированные сборники дореволюционной прозы писателя, а также прогремевший в начале XX века роман «Последний спутник», в героях которого современники узнавали известных представителей художественной богемы Санкт-Петербурга и Москвы. В сборник также включена первая публикация случайно уцелевшего рассказа «В царскосельских аллеях».

---

Прощаясь, они даже не поцеловали друг друга.

Миша быстро разделся и юркнул под теплый пуховик традиционной венской кровати.

Он уже почти засыпал, когда дверь, которую он забыл запереть, открылась.

— Прости, — сказала Юлия Михайловна, — я забыла уложить маленький чемоданчик, а завтра едва поспеем на поезд.

Она зажгла огонь; и Миша сквозь дремоту видел, как она в белом легком капоте ходила по комнате, ловко и бесшумно укладывая вещи.

— Ну, прощай, спи, маленький, — нагибаясь над кроватью и целуя Мишу, произнесла она и вышла из комнаты.

«Завтра в Венеции», — вдруг радостно подумал Миша и в ту же минуту заснул, будто упал камень, брошенный в воду.

VI

На всю жизнь остался у Гавриилова в памяти этот день пути от Вены до Венеции. Как в сказке Гофмана{60} Маша, пробравшись по рукаву шубы, попала в прекрасное царство Щелкунчика, так и Миша, проехав, сонный еще, по туманным улицам Вены, преодолев все вокзальные неприятности, понесся, наконец, в вагоне и очутился в зачарованном царстве.

Сначала снежные горы, с уютными чистенькими деревушками у подножья, как на старинных гравюрах. Из одного туннеля в другой, то подымаясь по узкому полотну под отвесной скалой, то опускаясь в долину, несся поезд, этот нарядный поезд с удобными диванами, с широкими зеркальными окнами, с этой специальной публикой беспечных путешественников, оставивших дома все заботы и огорчения, жадных только к радости и новизне.

Когда на остановках открывалась дверь, то врывался свежий горный воздух, от которого словно пьянеешь, и тирольки, в своих несколько маскарадных костюмах, подавали на деревянном подносе аппетитные сосиски и кружки пива.

Это утро, проведенное у окна вагона, наполняло Мишу какой-то особой светлой радостью, легкостью беспричинного счастья. И когда он касался руки стоявшей рядом с ним, зараженной его радостью Агатовой, они взглядывали друг на друга и улыбались, и их соседи не без основания могли считать, что видят перед собой счастливых любовников.

Уже с половины дня виды стали меняться, горы становились все более дикими, пропали уютные деревушки, кое-где высились мрачные развалины старинных замков. Зато с каждой остановкой становилось теплее, и солнце делалось более жгучим.

Как ребенок упрямо не хочет оторваться от понравившейся ему игрушки, так Миша не хотел отойти от окна.

Уже Юлия Михайловна болтала о чем-то с юрким французом, уже в усталых глазах сливались очертания диких ущелий, неприступных утесов, и голова кружилась, а Миша стоял, побледневший от усталости, восторженный и зачарованный. Ему казалось, что он грезит, и сладко отчего-то ныло сердце.

На последней австрийской станции поезд должен был стоять несколько дольше.

Все пассажиры вышли на платформу подышать этим теплым предвечерним воздухом, полюбоваться на закат в горах.

— Милый мой мальчик, какой ты был странный сегодня. Как я рада твоей радостью. Вот и Италия. Принесет ли нам счастье эта счастливая страна. Ты чувствуешь, какой теплый ароматный ветер. Это первая ласка Италии.

Так говорила Юлия Михайловна, с улыбкой глядя на побледневшее Мишино лицо. Они шли по усыпанной мелкими камнями платформе. Пурпурное солнце без отсветов медленно катилось за синюю острую гору.

— Да, это один из счастливейших дней моей жизни, — будто в раздумье сказал Миша. — Мне кажется, что я… — он не успел договорить. С тех пор как они переехали русскую границу, он стал ужасно беспокоен, все казалось ему, что опоздают на поезд, не успеют пересесть, попадут в другой вагон. Это дорожное беспокойство делало его пугливым и безрассудным. Уже сейчас Миша несколько раз оглядывался на поезд. Вдруг, совершенно неожиданно, паровоз засвистел, и вагоны тронулись.

— Опоздаем, опоздаем, — закричал Миша и, бросив руку Юлии Михайловны, совершенно ничего не соображая, побежал к вагону и успел повиснуть на ступеньке. Что-то кричали ему станционные сторожа и пассажиры, оставшиеся на платформе. Миша крепко держался за перила. Поезд увеличил ход и влетел в темный туннель. Голова кружилась. Донесся страшный вопль. Это крикнула Юлия Михайловна. Зараженная Мишиным внезапным смятением, она, тоже ничего не соображая, бежала за вагонами, и когда поезд скрылся в темном жерле туннеля, непонятный ужас охватил ее, и она закричала. Ее окружили, успокаивали. Она, казалось, ничего не понимая, повторяла:

— Миша, Миша!

Через минуту все выяснилось. Из туннеля показался поезд, который просто совершал какой-то маневр.

Когда поезд остановился и Миша оказался на платформе, Юлия Михайловна бросилась к нему и обняла. Он чувствовал себя виноватым и был сам несколько напуган. Окружающие пассажиры, кто с сочувствием, кто с насмешкой, наблюдали эту нежную сцену.

— Неужели бы ты мог так оставить меня? — спрашивала Юлия Михайловна сквозь не высохшие еще на глазах слезы.

В сумерках в вагоне они сидели, тесно прижавшись друг к другу, изредка перекидываясь незначительными словами, утомленные и нежные.

— Ваш спутник, — болтал, слащаво улыбаясь, француз, — слишком впечатлительный молодой человек. Это маленькое приключение совсем расстроило его. Вероятно, у него очень нежное сердце. Впрочем, ваше сердце, madame, достойно его. Я никогда не видел такого прекрасного отчаяния, какое я прочел в ваших глазах в ту минуту.

Уже проехали итальянскую границу. Плотных, идолоподобных венцев сменили вертлявые, веселые, любезные итальянские кондуктора.

Тамбовский помещик, ехавший в этом же купе, с торжествующим хохотом вытащил запрятанную на границе бутыль домашней настойки.

В окна не было ничего видно, и только фонарь за желтой занавеской уныло освещал вагон.

На какой-то станции, последней перед Венецией, Юлия Михайловна попросила Мишу выйти на платформу.

— Плохо себя чувствую, голова кружится, — виновато сказала она.

Ночь была темная, по платформе шныряли какие-то крикливые девицы в ярких шляпах, сопровождаемые кавалерами. В грязном буфете висел список кушаний на итальянском языке, а когда вышли на платформу, посмотрели на темное, будто суконное небо с двумя-тремя звездочками, услышали аромат какой-то первой зелени, вдруг показалось обоим, что они где-то в России.

— Совсем как в Любани, — сказал Миша, и отчего-то защемило сердце; вспомнилась мать, монастырь и, в первый раз за все путешествие, Тата.

— Тебе грустно? — спросила тихо Агатова, прижимаясь к Мишиному локтю, — ты жалеешь, что уехал? Но, мальчик мой, ведь всего месяц или два Италия, а там еще вся жизнь. Ну, отдай мне эти недели, а потом уходи. Будь счастлив, свободен и только, если изредка, раз в десять лет, вспомнишь об этих днях, не сожалей о них. Вот все, чего я хочу. Милый мой маленький мальчик, не нужно грустить. Помнишь, я обещала не огорчать тебя.

Ее слова были ласковы и печальны.

От них еще грустнее и слаще становилось, и Миша, взяв ее руку, поцеловал в разрез лайковой черной перчатки, будто скрепляя этот договор.

Поезд уже мчался по этой удивительной плотине, узкой лентой соединяющей Венецию с материком. Черная вода лагун поблескивала, доходя чуть ли не до самых колес вагона. В открытое окно доносился тревожащий своим особым морским запахом ветер. Вдали уже блестели огни странного города.

Юлия Михайловна опять стала деловитой и заботливой. Посмотрела записанный в книжечке адрес рекомендованного знакомыми недорогого отеля, собрала вещи в маленький чемоданчик, не спеша оделась и тогда подошла только к Мише, который опять не мог оторваться от окна.

— Вот и Венеция. Как далеко мы заехали и совсем, совсем одни, — проговорила Юлия Михайловна.

— Юнонов обещал нагнать меня в Венеции дня через три, — сказал Миша, оборачиваясь от окна.

— Ну, что же, мне будет очень интересно с ним познакомиться, — меняя тон, ответила Юлия Михайловна, и какая-то складка легла около губ.

Было уже поздно, после дня дороги голова была тяжелая. Гондольер мрачно и ловко греб из одного узкого канала в другой. Горбатые мостики, высокие дома с террасами глядели прямо в воду, редкие прохожие с фонарями, — все это было призрачно.

Миша совсем засыпал. Он прислонился к плечу Агатовой и в полудремоте едва слышал, как тихо говорила она, нагибаясь к самому его уху.

— Как хорошо, как сказочно прекрасно. И, вот увидишь, наша жизнь в этом таинственном городе будет тоже как сладкая, пусть недолгая, сказка.

За углом кто-то распевал вполголоса призывную серенаду, и сладко рокотала мандолина.

Голова Миши уже склонилась на колени Агатовой.

— Прекрасный, возлюбленный мой, последний, которого ждала я. Милый мой мальчик, — говорила Агатова и, нагибаясь, нежно, бережно целовала его побледневшее лицо.

VII

Нет города более фантастического, более зачаровывающего странными чарами своей необычайности, чем Венеция. Уже на другой день, когда, только что проснувшись, Миша открыл окно, выходящее в узкий канал, он почувствовал эту власть города.