Стивен Кинг - 11.22.63

• Название: 11.22.63
• Автор: Стивен Кинг
• Жанр: Альтернативная история

22 ноября 1963 года — дата убийства Джона Кеннеди. Прозвучали три выстрела — и мир изменился навсегда.

Настоящее. Узнав, что в баре его приятеля расположен портал в 1958 год, обычный учитель Джейк Эппинг не может устоять от соблазна начать новую жизнь в рок-н-рольные времена Элвиса Пресли. Разве гостю из будущего тяжело познакомиться с отшельником Ли Харви Освальдом и помешать ему убить президента? Но следует ли играться с прошлым? Каким будет мир, в котором Кеннеди выживет? Читайте новую книгу Стивена Книнга — 11/22/63.

****

Герой книги 35-летний учитель Джейк Иппинг узнает, что в кладовой комнате его друга находится портал в прошлое, в 1958 год. Вместе они решают совершить невозможное — шагнуть в прошлое и изменить ход истории — спасти от смерти президента Джона Кеннеди. И вот для Джейка на дворе 1958 год, но все идет по другому, Джейк сталкивается с другим убийцей, покалечившим судьбу одного из его учеников, это приводит к необратимому изменению будущего…

Перевод с украинского — mmk1972

---

Я нашел, что искал.

Раздел 8

1

В течение тех недель, которые оставались до Хэллоуина, мистер Джордж Эмберсон обследовал почти каждый выделенный под коммерческое использование участок в Дерри и окружающих городках.

Я прекрасно понимал, что за то время, которое у меня было, меня не начнут воспринимать здесь как своего, но хотел, чтобы местные жители привыкли к виду моего красного кабриолета «Санлайнер», как к детали здешнего пейзажа. «Вот поехал тот парень, агент по недвижимости, он уже почти месяц здесь крутится. Если он действительно знает толк в том, чем занимается, кое-кому могут светить большие деньги».

Когда меня кто-то спрашивал, что именно я ищу, я только улыбался и подмигивал. Когда меня спрашивали, сколько я еще здесь пробуду, я отвечал: «Трудно сказать». Я выучил географию этого города и начал ориентироваться в вербальной географии 1958 года. Например, запомнил, что «война» означает Вторую мировую войну, а «конфликт» — это война в Корее. К счастью, обе уже закончились. Беспокойство у людей вызывала Россия и так называемая «неровность в ракетном вооружении», но не сильное. Людей беспокоила юношеская преступность, но также не очень. Продолжалась рецессия, но люди видели времена и похуже. Торгуясь, абсолютно нормальным было сказать, что ты кого-то «пережидовал» (или «перецыганил»). Среди дешевых мелких конфет еще были «горошинки», «восковые губки» и «негритосики»[213]. На Юге властвовал закон Джима Кроу[214]. В Москве выкрикивал свои угрозы Никита Хрущев. Президент Эйзенхауэр в Вашингтоне жужжал свое «не падаем духом».

Уже вскоре после разговора с Чезом Фрати я решил действительно осмотреть литейку Киченера. Заброшенный завод занимал большой длинный поросший сорняком пустырь на северной окраине города, и действительно, было похоже, что, когда сюда дотянется продолжение шоссе «Миля за минуту», этот участок может стать замечательным местом для торгового центра. Но в день моего визита туда — когда дорога превратилась в убийственную для кардана дикую мостовую, я оставил машину и отправился дальше пешком — она выглядела, словно руины какой-то древней цивилизации: «Смотрите на мои творения, вы, могущественные, и дрожите»[215]. Груды кирпича, и ржавые обломки старых механизмов торчали из высокой травы. Посредине лежала давно упавшая дымовая труба из огнеупорного кирпича, ее закопченное огромное жерло зияло тьмой. Наклонив голову и немного согнувшись, я мог бы в нее запросто войти, а я отнюдь не был похож на коротышку.

Много чего я увидел в Дерри в течение тех недель перед Хэллоуином, я достаточно почувствовал Дерри. Постоянные жители были со мной вежливыми, тем не менее — за единственным исключением — никогда не дружелюбными. Исключением оставался Чез Фрати, и, оглядываясь назад, я все еще удивляюсь, почему его спонтанная откровенность не показалась мне странной, но я тогда был целиком поглощен мыслями о более важных вещах, и Фрати вовсе не казался мне кем-то очень важным. Я думал: «Иногда жизнь просто сводит тебя с дружелюбным парнем, вот и все». Естественно, я представления не имел, что Фрати был приставлен ко мне человеком по имени Билл Теркотт.

Билл Теркотт, он же Безподтяжечник.

2

Беви-из-плотины говорила, что, по ее мнению, плохие времена в Дерри прошли, тем не менее чем дольше я осматривался в городе (и чем глубже чувствовал его — это главное), тем больше крепло мое впечатление, что Дерри не такой, как другие. С Дерри что-то было не в порядке. Я поначалу старался уверить себя, что дело тут во мне, а не в городе. Я был человеком внесистемным, временным бедуином, и любое место я должен был бы ощущать пусть немного, но чужим, как-то искривленным — как те, похожие на тяжелые сновидения города, которые описывает в своих романах Поль Боулз[216]. Поначалу это казалось убедительным, но проходили дни, я продолжал исследовать мое новую окружающую среду, и моя убежденность слабела. Я даже начал ставить под сомнение утверждения Беверли Марш, что плохие времена прошли, и представлял себе (в те ночи, когда не мог заснуть, а таких было не мало), что она тоже в этом сомневалась. Не заметил ли я тогда зернышка неуверенности в ее глазах? Выражения человека, который самый не совсем верит, хотя и очень хочет верить? Или даже нуждается в вере?

Что-то злобное, что-то плохое.

Некоторые пустые дома, которые, казалось, вылупляются на тебя глазами людей, которые страдают какой-то ужасной болезнью мозга. Пустой склад за городом, двери медленно открываются и закрываются там на ржавых навесах, сначала представляя тьму, потом пряча ее, и тогда вновь ее представляя. Чей-то разрушенный забор на Кошут-стрит, всего в квартале от дома, где жила миссис Даннинг с детьми. Мне тот забор словно показывал, как что-то — или кто-то — метнулось через него и бултыхнулось вниз, на Пустырь. Пустая игровая площадка с каруселью, которая медленно вращается, хотя там и нет детей, которые бы ее подталкивали, и ветра хотя бы немного значительного, который бы ее крутил, тоже нет. Как-то я увидел, как по каналу, и дальше в туннель под Канал-стрит, проплыл грубой работы резной Иисус. Его длина достигала трех футов. И зубы выглядывали из-за искривленных в брезгливой улыбке губ. Терновый венок залихватски посаженный набок дугой перехватывал ему лоб; кровавые слезы были нарисованы под его фатально белыми глазами. Он был похож на идола культа джу-джу[217]. На так называемом Мосту Поцелуев в Бесси-парке среди надписей, которые декларировали школьный патриотизм и бессмертную любовь, кто-то вырезал слова: СКОРО Я УБЬЮ СВОЮ МАТЬ, а немного ниже кто-то дописал: СКОРЕЕ, ТАК КАК ОНА ПОЛНА ПОЛЕЗНИ. Как-то под вечер, идя по восточному краю Пустыря, я услышал ужасный визг и, подняв глаза, увидел силуэт какого-то высушенного мужчины, который стоял неподалеку, на железнодорожной платформе GS&WM[218]. В его руке поднималась и падала палка. Он что-то бил. Визг прекратился, и я подумал: «Там была собака, и он ее прикончил; он приволок собаку туда на веревке и забил до смерти». Абсолютно никак я не мог об этом узнать, конечно… но, тем не менее, я это точно знал. Я и тогда был в этом уверен, и сейчас тоже.

Что-то злое.

Что-то плохое.

Имеют ли все эти вещи отношение к истории, которую я рассказываю? Истории отца уборщика и Ли Харви Освальда (того мелкого хорька с усмешкой типа «я знаю тайну» и серыми глазами, которые никогда не встречаются с твоими)? Наверняка я не знаю, но могу сказать вам еще одну вещь: там было что-то, внутри той поваленной дымовой трубы на месте бывшей литейки Киченера. Не знаю, что именно, и знать не желаю, но перед горловиной той трубы я видел кучу обгрызенных костей и крохотный пожеванный ошейник с колокольчиком. Ошейник, который очевидно принадлежал любимому котенку какого-то ребенка. А внутри трубы — в самой глубине ее внутренностей — что-то шевелилось и фыркало.

«Заходи и увидишь, — казалось, шепчет в моей голове то нечто. — Забей на все, Джейк. Заходи в гости. Тут время ничего не значит; тут время просто уплывает прочь. Ты же знаешь, что сам этого хочешь, ты знаешь, что тебе интересно. Возможно, здесь даже есть еще одна кроличья нора. Еще один портал».

Возможно, он там действительно был, но мне не верилось. Я думаю, там, внутри, пряталось Дерри — все то плохое, что было в нем, вся мерзость, пряталось в той трубе. Впало в спячку. Разрешило людям поверить, что плохие времена прошли, ждало, пока они расслабятся и забудут, что вообще когда-то были плохие времена.

Я поспешил оттуда убраться, и в ту части Дерри никогда больше не возвращался.

3

Как-то посреди второй недели октября — к тому времени дубы и вязы вдоль Кошут-стрит уже изобиловали золотом и багрянцем — я еще раз посетил бездействующий Рекреационный центр Западного берега. Ни один наделенный самоуважением охотник за недвижимостью не презрел бы полным исследованием возможностей такого первоклассного объекта, и я обратился с вопросами к некоторым жителям той улицы, на что был раньше похож этот центр изнутри (на его двери, конечно же, висел замок), и когда он был закрыт.

Одной из тех, с кем я поговорил, была Дорис Даннинг. «Красивая, как картинка», — сказал о ней Чез Фрати. В общем-то, тупая фраза-клише, но в данном случае правдивая. Годы обозначились деликатными черточками вокруг ее глаз и более глубокими в уголках губ, но у нее была безупречная кожа и замечательная полногрудая фигура (в 1958 году, в золотую пору Джейн Менсфилд[219], большая грудь считалась привлекательной, а не вульгарной). Говорили мы на крыльце. Пригласить меня в пустой дом, когда дети в школе, было бы неправильным, и, несомненно, стало бы темой для соседских сплетен, особенно учитывая то, что ее муж «жил отдельно». В одной руке она держала тряпку, а во второй сигарету. Из кармана ее фартука торчала бутылка мебельной политуры. Как и большинство жителей Дерри, говорила она вежливо, но прохладно.