Симона Бовуар - Все люди смертны

• Название: Все люди смертны
• Автор: Симона Бовуар
• Издательство: Азбука, Азбука-Аттикус
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-389-01233-2

Симона де Бовуар — писательница, философ, «верховная жрица» экзистенциализма, спутница Жан-Поля Сартра, ее книги и в особенности знаменитое эссе «Второй пол» наложили отпечаток на целую эпоху.

«Все люди смертны», — назвав так в 1946 году свой роман, Симона де Бовуар попыталась разрешить загадку жизни и смерти. Задолго до успехов криобиологии и клонирования, идей многомирного бессмертия, до появления кинолегиона неумирающих Горцев она наделяет героя своего романа бессмертием — реальным и неопровержимым. Проклятие старения оборачивается для него проклятием вечной молодости. Но счастлив ли герцог Фоска, странствующий по континентам и столетиям? Или же он обречен вечно скучать, твердя: «Неужто вкус моей жизни никогда не изменится?»

---

Гарнье молчал; засунув руки в карманы, он пристально смотрел на тело, простертое на постели. Я склонился над Спинелем. Кожа натянулась, и сквозь нее уже проступала маска смерти. Губы были бескровны, на лбу блестел ледяной пот. Я тронул его запястье, оно было холодным и влажным, пульс почти пропал.

— Ничем не помочь? — спросил Арман.

— Я все перепробовал.

— Он уже кажется мертвым…

— Двадцать лет, — сказал Гарнье. — Он так любил жизнь…

Они в отчаянии вглядывались в лицо Спинеля. Для них эта жизнь, которая вот-вот угаснет, была единственной в своем роде: она была жизнью Спинеля, их двадцатилетнего друга. Неповторимой, как каждое из пятен света, плясавших в кипарисовой аллее. Я смотрел на Беатриче и думал: а похожа ли она на бабочку-однодневку? Я любил ее, и мне казалось, что непохожа, но потом разлюбил, и смерть ее стала значить для меня не больше, чем смерть эфемериды.

— Если он продержится до утра, то, возможно, и выживет, — сказал я.

Сунув руку под одеяло, я начал медленными сильными движениями растирать застывшее тело. Так уже было когда-то: я положил его на свой плащ и мои руки разминали его молодые мышцы, я возвратил его к жизни, а он покинул мир с дырой в животе; я принес ему маиса и вяленого мяса, а потом он пустил себе пулю в висок, потому что умирал от голода. Я довольно долго растирал его тело, и постепенно оно стало теплеть.

— Возможно, он и выживет, — сказал я.

Под окном пробежала группа людей, — видимо, они направлялись в пункт первой помощи, красный фонарь которого горел на углу улицы. Потом снова наступила тишина.

— Вам следовало бы уйти отсюда, вы ничем ему не поможете.

— Нам надо остаться здесь, — ответил Арман. — Мне хотелось бы видеть моих друзей подле себя, когда придет мой смертный час.

Он с нежностью смотрел на Спинеля, и я знал, что он не боится смерти. Я повернулся к Гарнье: этот человек занимал меня, в его глазах не было нежности к умирающему, только страх.

— Имейте в виду, риск заражения велик.

Рот его дрогнул, и мне снова показалось, что он хочет мне что-то сказать, но он был человеком замкнутым: его улыбку видели нечасто, и никто не знал его мыслей. Внезапно он шагнул к окну и распахнул его:

— Что там происходит?

На улице нарастал людской гул. На перекрестках каждую ночь разжигали костер, надеясь таким образом очистить воздух; в отсветах огня мы увидели кучку бедно одетых мужчин и женщин, кативших через площадь тачку. Они кричали: «Смерть душегубам!»

— Это старьевщики, — сказал Гарнье.

Согласно приказу мусор должен был убираться в течение ночи, пока старьевщики не вышли на свой промысел. Оставшись без куска хлеба, они с ненавистью выкрикивали: «Смерть душегубам!» «Дьявольское отродье!» — кричали они и злобно плевались.

Гарнье захлопнул окно.

— Эх, если б у нас были лидеры! — воскликнул Арман. — Народ созрел для революции.

— Скорее для смуты, — возразил Гарнье.

— Жаль, что мы не в силах превратить смуту в революцию!

— Мы слишком разобщены.

Прижавшись лбом к стеклу, они грезили о смутах и убийствах, и мне было трудно их понять. Подчас мне казалось, что люди вовсе не дорожат жизнью, которую смерть неизбежно разрушит; тогда почему они смотрели на Спинеля с таким отчаянием? Иногда они так легко относятся к тому, что исчезнут навсегда, но зачем же сидеть в этой зараженной комнате? Зачем мечтать о кровавых смутах?

Послышался шепот: «Арман!»

Спинель открыл глаза: казалось, зрачки его растаяли, утонули в глубине глазниц, но эти глаза были живыми, зрячими.

— Я скоро умру?

— Нет, — сказал Арман. — Спи спокойно. Ты будешь жить.

Веки закрылись. Арман повернулся ко мне:

— Это правда? Он выживет?

Я взял запястье Спинеля. Рука потеплела, и пульс прощупывался.

— Ему нужно пережить ночь, — сказал я. — Возможно, он ее переживет.

Уже светало. Огромный черный фургон прогромыхал под окнами, двигаясь от дома к дому и собирая свою жатву; гробы за черным пологом ставились друг на друга. Вдоль улицы от дома к дому по розовой мостовой сновали крытые брезентом тележки, в них штабелями укладывали трупы. Арман закрыл глаза; он дремал, сидя на стуле. Гарнье стоял прислонившись к стене, лицо его было замкнуто. Костер на перекрестке догорел, и старьевщики разбрелись. Какое-то время площадь оставалась пустынной, затем на пороге дома появился консьерж и с подозрением оглядел мостовую; поговаривали, будто кому-то случается утром находить у подъезда куски мяса и какие-то странные пилюли, разбросанные таинственной рукой; будто бы орудует некая тайная организация, которая угрожает населению, отравляя источники и товар в мясных лавках; когда-то ходили слухи, будто я заключил сделку с дьяволом, и люди с омерзением плевали в мою сторону.

Гарнье прошептал:

— Он пережил ночь.

— Да.

Щеки Спинеля немного порозовели, рука была теплой, пульс ровным.

— Он выжил, — сказал я.

Арман открыл глаза:

— Выжил?

— Почти наверняка.

Арман и Гарнье взглянули друг на друга; я отвел взгляд: они разделили радость, вспыхнувшую в их сердцах; в ликующих взглядах они черпали силы противостоять смерти, в этом был смысл их жизни. Почему я отвернулся? Я вспомнил прежнее лицо Спинеля, его сияющие глаза и юный заикающийся голос; ему было двадцать, и он любил жизнь; когда-то я спас другого, я плыл в ледяном озере, я вытащил его на берег и нес на руках, я добыл в индейской деревне маиса и мяса, а он уплетал все это, заливаясь счастливым смехом; дыра в животе, дыра в голове: какая же смерть ждет этого? В моем сердце не было ни капли радости.

— Итак? — Гарнье ждал моего ответа.

В редакции газеты «Прогресс» центральный комитет и руководители секции общества «Права человека» собрались вокруг старого Бруссо. Все они смотрели на меня с беспокойством.

— Итак, мне не удалось связаться ни с галльским обществом, ни с его организационным комитетом. Я переговорил только с «Друзьями народа». Они склоняются к вооруженному восстанию. Но окончательно еще ничего не решено.

— А как они могут действовать, не зная нашей позиции? — спросил Арман. — И как мы можем принимать решение без них?

После небольшой паузы Гарнье сказал:

— Нужно решаться.

— Поскольку мы не можем координировать наши усилия, — медленно проговорил старый Бруссо, — нам лучше воздержаться; в таких условиях немыслимо затевать настоящую революцию.

— Как знать! — возразил Арман.

— Даже если восстание обернется всего лишь бунтом, дело не будет напрасным, — добавил Гарнье. — С каждым таким бунтом народ все больше осознаёт свою силу и пропасть, отделяющая его от правительства, становится все глубже.

В комнате поднялся гул.

— По нашей вине может пролиться много крови, — сказал кто-то.

— И пролиться зря, — добавил другой.

Все разом заговорили, и Арман обернулся ко мне:

— А вы что думаете?

— Да что я могу думать?

— Но опыта вам не занимать, — заметил он, — и у вас должно быть свое мнение…

Я покачал головой. Как я мог давать им советы? Разве я знал, какова для них цена жизни и смерти? Зачем жить, если жить означает всего лишь не быть мертвым? Но умирать ради спасения жизни — разве это не величайшая глупость? Нет, я не мог за них делать выбор.

— Конечно, вспышки недовольства будут, — сказал Арман. — Если вы не хотите толкать народ к вооруженному восстанию, давайте хотя бы примем меры на случай, если оно все-таки вспыхнет.

— Это верно, — заметил Гарнье. — Не надо лозунгов, но будем наготове и, если народ выступит, пойдем с ним.

— Думаю, они не выступят, не оценив своих шансов на успех, — сказал Бруссо.

— Во всяком случае, Республиканская партия должна их поддержать.

— В противном случае…

Снова их голоса смешались; они говорили громко, голоса их дрожали, глаза блестели, а по другую сторону этих стен в ту минуту были миллионы людей, их голоса тоже дрожали, глаза блестели; и, пока все они повторяли: вооруженное восстание, Республика, Франция, будущее всего мира было в их руках, — по крайней мере, они в это верили; судьба человечества не была для них пустым звуком. Весь город бурлил вокруг катафалка, где покоились останки генерала Ламарка, до которого никому не было дела.

Никто из нас в ту ночь не сомкнул глаз, и на всем протяжении бульваров мы налаживали связь между группами. Если бы восстание оказалось успешным, следовало бы убедить Лафайета взять власть в свои руки, поскольку лишь он один, с его авторитетом, мог бы объединить толпу. Гарнье поручил Арману в случае успеха переговорить с основными лидерами республиканцев. А сам он, после того как соберет народ на Аустерлицком мосту, попытается поднять предместье Сен-Марсо.

— Лучше бы ты взял переговоры на себя, — сказал Арман. — К тебе республиканцы скорее прислушаются. А Фоска ближе к рабочим, и пусть он держит Аустерлицкий мост.