Вадим Сухачевский - Ковчег. Исчезновения — 1.

• Название: Ковчег. Исчезновения — 1.
• Автор: Вадим Сухачевский
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

Иронический триллер в жанре фэнтези.

Нередки сообщения о бесследных исчезновениях людей. В этой книге люди исчезают совершенно загадочным образом. В ходе поисков герои романа сталкиваются с противодействием могущественной организации, осуществляющей грандиозный проект под названием "Ковчег". Но в это противоборство вмешивается еще одна, не менее могущественная, жестокая, древняя как мир сила - Империя Помоек и Нищих, с которой читатель, возможно, уже сталкивался в книге В. Сухачевского "Конец Ордена".

---

— Ей-Богу, придушу гада!.. — не смог удержаться Беспалов.

Но в эту самую секунду старик отвлекся от разговоров на общие темы и перед тем, как они свернули в загиб коридора, предупредил:

— Щас тут, ребятушки, поосторожнее, не споткнитесь.

Действительно, после поворота шли ступеньки, которых без предупреждения старика никто не заметил бы. Все подтянулись к нему, поскольку Картошкин уже погасил свой бумажный факел и теперь стариковская керосиновая чадилка была единственным источником света. Еще несколько раз им пришлось сворачивать по темным коридорам, подниматься и спускаться по лестницам, пока наконец не очутились в огромной зале, посреди которой располагалось сооружение, отдаленно похожее на самолетный ангар, но со стенами куда более внушительными.

Дед Пришмандюк, указав пальцем на загадочную конструкцию, изрек:

— Вот тут они, стало быть, и содержатся, эти ваши недоделанные. Согласно штатному расписанию, духи то есть.

Картошкин взял у него из рук лампаду и, оставив всех в темноте, обошел сооружение. Путь отнял у него не меньше десяти минут.

— М-да, серьезная коробочка, — заключил он, вернувшись. — Только что-то, папаша, никак не пойму — а двери-то где?

— Непонятливый! — буркнул комендант. — Сказано тебе, кажись, русским языком — завместо дверей у их теперь тут елехтроника сплошная!

— Ты кончай вешать лапшу на уши! — встрял наконец Гоня. — В электронике мы тоже что-нибудь кумекаем. Электроника электроникой — а все равно не бывает так, чтобы вовсе без дверей!

Комендант лишь окинул его довольно презрительным взором, — вид у Гони в его плаще поверх исподнего был вправду весьма непрезентабельный, — и в своем высокомерии даже ответствовать ему не пожелал. Слава Богу, Картошкин снова влез:

— Ну а проникнуть-то как через эту твою, растуды ее, елехтронику?

Ему комендант ответил охотно — блюл старец субординацию.

— Э, милый, быстрый ты какой! Тут петушиное слово знать надо, — произнес он с некоторой даже гордостью за эту "растуды ее".

— Пароль, что ли?

— Навроде того.

— Ну и что за слово такое?

Старикан произнес сокрушенно:

— Да кабы знал… По-твоему, для чего на этой должности и держат только полных глухарей, навроде меня? Для того самого — для всецелого соблюдения. Прежде, чем слово петушиное произнесть, слухалку мне велят отключать, и отвернуться я должен, чтобы по губам не прочитал, по системе шлепнутого в тридцать осьмом годе товарища Бурчай-Рабиновича.

Картошкин обвел взглядом окружающих.

— И как теперь будем-то? — спросил он.

Еремеев вспомнил то, что недавно слышал благодаря Нининому "жучку", и, повернувшись в сторону стены, как можно отчетливее выговорил:

— Я иду с мечом, судия.

Тут же внутри стены что-то щелкнуло. Именно такой щелчок он слышал тогда, перед тем, как разъехались скрытые в стене двери.

— Ого! — с уважением проговорил комендант. — Никак, выходит, знаешь его, петушиное? Допуск по форме "один", что ли, имеешь?

Картошкин тоже смотрел вопросительно — ожидал объяснений.

— Подслушал случайно, — сказал Еремеев, не желая вдаваться в подробности. И, хорошенько припомнив, добавил твердо: — Три тысячи двести семнадцать.

Вопреки его ожиданиям, дверь, однако, не открылась. Механизм лишь кашлянул как-то презрительно, тем дело и кончилось.

— Может, перепутал цифры, а? — спросил Картошкин. — Ты вспомни получше-то.

Еремеев напряг память.

— Да нет, помню точно — цифры были те самые, — сказал он.

— И я помню, — подтвердил Шмаков. — На память, слава Богу, покамест не жалуюсь. В цифрах, готов поклясться, ни малейшей ошибки нет… Вот только… Сказано, по-моему, было все же чуть-чуть, самое чуть-чуть по-иному, — вам не кажется, Дмитрий Вадимович? Тут же все-таки эта ваша… эклектроника-шмелектроника, тут надо бы, я полагаю, совершенно в точности все повторить.

— Да, пожалуй, — согласился Еремеев. — Как бишь оно там было?.. — Он изнатужился, пытаясь про себя все в точности, как тогда слышал, повторить, но осознавал, что все варианты, приходящие на ум, какие-то неубедительные.

— Ты там еще что-то про судью какого-то хренова говорил, — снова встрял Картошкин. — С этим-то не ошибся часом?

— Да нет: известнейший палиндром, Державину, кажется, принадлежит.

— Чё?

— Палиндром. Строка, одинаково читающаяся как слева направо, так и справа налево. Еще, например, "Аргентина манит негра". А у Хлебникова, скажем, была целая поэма…

Картошкин перебил:

— Ладно, мне это по барабану. Не ошибся — и ладушки. И с цифирью, говоришь, не ошибся? Давай вспоминай. Три тыщи, говоришь (как там на хрен?) двести семнадцать, — точно?

— Да, уверен.

— Ну-ка, дай тогда я, что ли, попробую. Только про этого судью гребаного ты давай лучше сам повтори.

— Я иду с мечом, судия, — снова тщательно проговорил Еремеев.

Знакомый щелчок раздался опять, после чего Картошкин произнес:

— Три тыщи… едрен-ть… двести семнадцать.

Едва услышав это "едрен-ть", Еремеев понял: оно! то самое! Действительно, тут же что-то лязгнуло, что-то заскрежетало, и кусок стены медленно, по сантиметру в секунду, пополз по каким-то невидимым рельсам, открывая проем.

— Вот так вот мы ее, елехтронику твою, едрен-ть, — обернулся Картошкин к старику-коменданту. — Так ее, холеру! Нежно!

— Да-а… — с уважением отозвался старикан. — Самое что ни есть петушиное!

— Здорово! — восхитился и Гоня Беспалов. — Как же ты просек-то с этим "едрен-ть"?

Архаровец пожал плечами:

— Да хрен его… Как-то само собой… Русский стандарт.

Хотя все внимание Еремеева было привлечено к открывающемуся проему и сердце нетерпеливо колотилось, но где-то в глубине души у него все же заскреблось подозрение. Не слишком ли просто у этого Картошкина все получалось? Опять Еремеев вспомнил подслушанный в машине, по пути сюда, разговор. И винтовка с оптическим прицелом у архаровца, оказывается, совсем недавно была, — да вот, гляди ж ты, пропала! Не в тот ли самый день, когда стреляли с крыши в него, в Еремеева? И повстречался этот Картошкин на его, еремеевском, пути (ах, прав, прав старик Шмаков!) уж больно-то вовремя, и весь этот Drang nach Osten больно уж споро сорганизовал, и это "едрен-ть" родил из себя больно уж легко, как по-писаному. И наконец, что это за система такая, на которую он со своими архаровцами работает? Все это было странно, весьма и весьма странно…

…Однако, не могла же дверь, в самом деле, так медленно ползти! Еремеев сделал шаг в сторону открывавшегося проема — и показалось, что этот шаг немыслимо надолго растянулся во времени. "Боже! — внезапно подумал он. — Да ведь с самим временем тут явно что-то не так!.." Воздух наполнился каким-то шелестом, в котором удавалось разобрать слова:

"Свет, я вижу свет! Где-то там свет…"

"Свет и голоса… Там — живые…"

"Живые? Тогда — что они нам? Что нам их мир?.."

"Ничто! Как и мы для него — ничто. Менее, чем ничто. Мы духи, мы — пустота".

"Мы духи, мы духи… Мы духи — и нет нам отсюда возврата!"

"Нет возврата, нет возврата, нет возврата… — зашелестело в воздухе. — Темно и холодно, холодно и темно…"

Что, что же тут, в этом шестом спецблоке происходило-то, черт побери?!.. Голос Картошкина (почему, почему его голос такой далекий?!):

— Э, кто там гундосит?!.. Кто гундосит, спрашиваю, туды вашу в качель?!

И — ответное шелестение:

— Я дух Гамиаль, старейший дух в здешнем небытии.

— А я — дух Аризоил, невесомейший из духов этого небытия.

— А я — дух Элигимния, прекраснейшая в этом холодном небытии!

Посыпался шелест, как от падающей листвы:

— Она прекрасна!..

— Она воистину прекрасна!..

— О, как она прекрасна!..

Еще какие-то духи называли свои странные имена. И вдруг в этом хоре Еремеев уловил (ах, или только померещилось?):

— Я — Ина-Эсагиларамат, я бедная Ина-Эсагиларамат…

Крикнул — и почему-то (почему, почему?!) — не услышал собственного голоса:

— Ира!.. Ира, ты здесь?..

Он сделал шаг…

Ах, был ли, был ли в действительности сделан этот шаг?.. А если даже и был — то куда, в какую неведомую бездну?.. И почему (кажется, он обернулся), почему хоботы вместо носов вот у этих двоих, что позади? Стоят вроде бы как люди, на двух ногах, даже в брюках, а вместо носов у обоих — хоботы, как у индийских губалу [Индуистское божество, имеющее обличие человека со слоновьей головой].

В это самое мгновение оттуда, из ширившейся бездны, донесся тонкий детский голосок, слабый, но вполне узнаваемый:

— Дмитрий Вадимович! Срочно наденьте респиратор, без этого тут нельзя! Тут какие-то психотропные газы!

Нина!.. Это была она!.. Хотел окликнуть — однако язык не слушался.

Но — откуда, откуда, черт возьми, взялись тут эти губалу?..