Николай Алексеев-Кунгурцев - Брат на брата. Заморский выходец. Татарский отпрыск.

• Название: Брат на брата. Заморский выходец. Татарский отпрыск.
• Автор: Николай Алексеев-Кунгурцев
• Издательство: Посылторг
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5—85464—017—1

Алексеев Николай Николаевич (1871-1905), прозаик.

Из дворян Петербургской губернии, сын штабс-капитана. Всю жизнь бедствовал, занимался репетиторством, зарабатывал литера­турным трудом. Покончил жизнь самоубийством.

Его исторические рассказы, очерки, повести, романы печата­лись во многих журналах («Беседа», «Новый мир», «Живописное обозрение» и др.), выходили отдельными изданиями и были очень популярны.

Освещение событий разных периодов русской истории сочета­ется в его произведениях с мелодраматическими сюжетными лини­ями, с любовной интригой, с бушующими страстями.…

---

— Больше б проболел, дольше бы с тобой пробыл. Что за ангел ты, боярышня!

И он взял ее маленькую ручку и прижал к своим губам. Она наклонилась и поцеловала его в лоб.

Больше им ничего не требовалось; не нужны были ни клятвы, ни уверения: они ничего не прибавили бы к их сознанию, что они любят взаимно и любимы,

Поэтому Тане показалось странным, когда Марк Данилович после этого сказал:

— Я думаю не тянуть дело со сватовством за тебя. Чем скорее, тем лучше. Так ведь?

— Вестимо так, родной мой, — ответила боярышня. Марк сжимал в своей руке ее ручку, смотрел на ее милое, счастливое личико и думал, что он нашел то, чего искал, чего ему не хватало в жизни — верную и любимую подругу-помощницу. А Таня — Таня впервые познала, что зовут счастьем.

В дверь постучали.

— Можно? — спросил звучный голос боярыни Доброй. Мгновейье счастья пролетело. Что принесет следующее мгновенье?

Марк Данилович тяжело вздохнул.

— Входи, будь добра, — вымолвил он, выпуская руку боярышни.

XXVI. ЗЛАЯ ЛЮБОВЬ

Войдя в комнату и увидев падчерицу, Василиса Фоми- нишна нахмурилась.

— Танька, ты опять здесь! Пошла вон — боярин не так уж недужен, как прежде, не гоже тебе тут быть! — проговорила она.

Боярышня медленно удалилась.

— Напрасно ты гневаешься на нее, Василиса Фоминиш- на! Она, словно ангел небесный, исцеленье мне приносит.

— Уж ангел, нечего сказать! — презрительно промолвила боярыня. — Ну, что? Лучше ли тебе, соколик? — добавила она иным тоном.

— Слава Богу, куда лучше. Скоро и в путь можно.

— Торопиться нечего, погости у нас, коли с нами не скушно, — говорила Добрая, не сводя с лица Марка ласкового взгляда.

Странное чувство испытывал Марк Данилович всегда, когда находился в обществе Василисы Фоминишны. Чувство это было похоже на смутное предвидение какой-то опасности. Если при появлении Тани у него становилось светло на душе, то, наоборот, приход ее мачехи навевал на него что-то вроде тоски. Его сердце начинало тревожно биться; разговорчивый с Таней, он не находил слов для беседы с боярыней. Пробовал он было заговорить с ней, как с Таней, о своих планах и намереньях, она слушала его рассеянно и зевала. Зато чуть разговор касался любви, она оживлялась и бросала на молодого гостя такие взгляды, что Марк Данилович смущался.

— Скучно — не скучно, а не век же мне тут гостить.

— Дела разве есть спешные?

— Нет, да уж пора: слава Богу, благодаря тебе да боярышне я хворь одолел, раны зажили. Ты вот сказала: «Коли не скучно», а знаешь ли, что мне болеть веселее было, чем здоровым быть.

— Вот тебе на!

— Верно слово! Пока я здоров был, все я один-одине- шенек, а тут-то ты навестишь, то Татьяна Васильевна.

— А зачем живешь одиноким? Женился бы, — сказала боярыня, и странная нотка послышалась в ее голосе.

— И то думаю…

Лицо Василисы Фоминишны покрылось яркой краской.

— Доброе дело… За тебя всякая пойдет… хоть вдова, хоть девица.

— У меня уже на примете есть.

— Вот как!

Глаза боярыни Доброй так и сияли.

— Хочу сказать кое-что тебе, Василиса Фоминишна.

— Говори, говори, соколик!

— Да что-то не говорится.

— Что же так?

— Будто боязно.

— Боязно? Чего бояться? Верно сделается, как ты думаешь.

Это было сказано таким многозначительным тоном, что молодой окольничий удивленно взглянул на свою собеседницу.

«Неужели она догадалась, что люба мне Таня?» — подумал он.

— Бог знает!

— Сказывай, родной сказывай!

— Ты прости, боярыня, что делаю не так, как у русских спокон века заведено — ни сватов не засылаю, ни свах, ни про прикруту речь вести не буду…

— Так-то лучше еще, Марк Данилович… Говори, говори! — сказала боярыня, вся пылая.

Кречет-Буйтуров не смотрел на нее.

— Просить я тебя хочу… — тянул Марк.

— Ну, ну!

— Чтоб ты выдала за меня свою падчерицу, — быстро вымолвил он, собравшись с духом.

Ответом ему было молчание.

Он поднял глаза на боярыню и изумился, испугался той перемене, какая в ней произошла. Лицо ее было мертвенно- бледно, и черты искажены. Глаза выражали испуг и страдание.

— Что с тобой, Василиса Фоминишна? — воскликнул он, приподнимаясь.

— Ничего, пройдет, — ответила она глухо, прикладывая ладони к вискам.

Через несколько минут она встала и направилась к двери.

— Василиса Фоминишна! — остановил ее боярин.

— Что?

— Ответь же, выдашь али нет за меня падчерицу?

— Нет.

— Почему же? — растерянно пробормотал Марк Данилович.

Стоявшая уже у выхода боярыня медленно приблизилась к нему.

— Почему? Потому, что она — не пара тебе, — заговорила она, задыхаясь и низко наклонясь к лицу Марка, — потому, что ты — сокол и соколиху надо в подруги тебе; потому… потому что ты люб мне, соколик мой, и не уступлю я тебя ей, глупой девчонке. Вот почему, родной ты мой, милый сокол!

Она охватила руками шею Марка, покрыла лицо его поцелуями.

— С первого раза, как увидела я тебя, полюбился ты мне… Виновата ль я, что красавцем ты таким уродился, что не похож ты на других людей? Ах, родной, золотой! Пусть и я тебе полюблюсь хоть капельку. Полюби! Полюби!

В ее голосе слышалась мольба. Она продолжала осыпать боярина поцелуями.

«Вот оно, предчувствие-то злое, к чему было!» — мелькнуло в голове боярина.

Он высвободился из объятий Василисы Фоминишны.

— Оставь, боярыня, негоже… Люба мне Татьяна Васильевна и никто боле, — сказал он.

— Неужели это — твое последнее слово?

— Последнее.

— Смилуйся, родной, милый!

Василиса Фоминишна плакала.

— Ах, боярыня! Да, нешто сердцу прикажешь? Люба мне одна падчерица твоя и никто боле, и, коли отдашь ее за меня, вечно тебе спасибо буду говорить.

— Не отдам! — вдруг, выпрямляясь, крикнула Добрая.

— Грех тебе будет.

— Хоть сотня грехов, мне все равно! Не отдам! Я мучусь, мучься и ты. Да еще мало с тебя этой муки! У! Если б силы у меня были, кажется, взяла бы да и разорвала б тебя сейчас! — говорила боярыня, и лицо ее исказилось от злобы, губы побелели, в глазах сверкал злобный пламень.

— Вот ты какая!

— Да, вот я какая! Не отдам! Слышь, пока жива — не отдам! — и с этими словами она направилась к двери и вышла, не обернувшись.

Невозможно описать, что делалось в душе Марка Даниловича. Это была какая-то смесь разнородных чувств. Но преобладала тоска, глухая, давящая.

Он еще около недели пробыл в доме боярыни Доброй… Ни разу за все это время в его комнату не вошли ни Василиса Фоминишна, ни Таня. За Таней был установлен строгий надзор, чтобы она даже мельком не заглянула в комнату боярина.

Когда он уезжал, Василиса Фоминишна вышла его проводить.

— А где боярышня? Проститься бы надо.

— Она за работой сидит. Негоже девке с молодыми парнями прощаться, — услышал он суровый ответ от боярыни.

Марк Данилович поблагодарил ее за гостеприимство и помощь, но простился холодно.

Она проводила его злым взглядом.

Выходя за ворота, боярин посмотрел на окна терема, ожидая, не мелькнет ли там златокудрая головка Тани, но там никого не было.

XXVII. ВЕНЧАНИЕ НА ЦАРСТВО ФЕДОРА ИОАННОВИЧА

31-го мая 1584 года погода была переменчивая. Ужасная гроза разразилась на рассвете. Проливной дождь чуть не затопил некоторые московские улицы.

— Эх, недоброе знамение! — перешептывался народ. — В этакий день великий и такая непогода.

А день был, действительно, велик: день венчания на царство последнего Рюриковича.