Николай Алексеев-Кунгурцев - Брат на брата. Заморский выходец. Татарский отпрыск.

• Название: Брат на брата. Заморский выходец. Татарский отпрыск.
• Автор: Николай Алексеев-Кунгурцев
• Издательство: Посылторг
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5—85464—017—1

Алексеев Николай Николаевич (1871-1905), прозаик.

Из дворян Петербургской губернии, сын штабс-капитана. Всю жизнь бедствовал, занимался репетиторством, зарабатывал литера­турным трудом. Покончил жизнь самоубийством.

Его исторические рассказы, очерки, повести, романы печата­лись во многих журналах («Беседа», «Новый мир», «Живописное обозрение» и др.), выходили отдельными изданиями и были очень популярны.

Освещение событий разных периодов русской истории сочета­ется в его произведениях с мелодраматическими сюжетными лини­ями, с любовной интригой, с бушующими страстями.…

---

— Ну, вестимо же, правду, всякий скажет. Вот, чай, натворил бы он дел, кабы отцовская вотчинка еще цела была!

— А куда ж делась вотчина? — быстро спросил Годунов.

— Как Данило пропал, так вотчину под государя взяли.

— Вернуть бы надо.

— Как вернешь? Особливо его отец у царя в опале был.

Степан Степанович зевнул во весь рот.

— Сон морит. Пойдем-ка, Марк, спать домой.

— Посиди, Степан Степанович.

— Нет моченьки, так спать охота. Поднимайся-ка, племяш.

Он встал. За ним поднялись и племянник с хозяином.

— Коли не хочешь посидеть, так Бог с тобой. За угощение убогое не осуди!

— Вот на! Наелся до отвала да осудить. Эх, Маркушка! И соснем же мы сейчас!

— Ты ведь, дядя, отсюда, кажись, хотел к Шуйским со мною ехать?

Дядя бросил на него свирепый взгляд.

— И откуда к тебе в голову взбрело этакое глупство! — вскричал он с досадой. — Чтоб я к Шуйским, к этим паршивцам, поехал?! Ни в жисть! Ну, спасибо за хлеб, за соль, прощай, хозяин!

— Ты, Марк Данилович, нешто тоже спать хочешь? — попрощавшись со Степаном Степановичем, спросил Годунов.

— Нет. До сей поры не привык ко сну послеобеденному.

— Так чего ж ты-то уходишь? Посиди, потолкуем.

— Ведь и тебе отдохнуть надо, Борис Федорович.

— Успею еще. Коли не хочешь сидеть, — отправляйся-ка, Степан Степанович, без племянничка, — шутливо сказал старшему Кречет-Буйтурову Борис.

— Что ж! Мы и одни дорогу знаем, мимо своего дома не проедем. Ты, Марк, только не загащивайся долго.

— Как раз, как тебе проснуться, поспеет.

— Так ладно будет. А и сосну же я сейчас! Ух! Прощай, Борис Федорович!

XIII. ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРЕДЫДУЩЕЙ ГЛАВЫ

Годунов проводил Степана Степановича до крыльца и вернулся в светлицу.

Взглянув на него, Марк Данилович подивился той перемене, какая совершилась с Борисом Федоровичем: на лице его не было и следа недавнего веселого и благодушного настроения. Оно было серьезно, почти угрюмо. Казалось, Годунов сразу постарел на несколько лет. Он заговорил, и его речь звучала желчно.

— Что, я чай, тебе после Венеции да стран заморских наша Русь лесом показалась? Да лес и есть, лес она дремучий, темный, и живут в нем нелюди…

— Меня тянуло на родину, Борис Федорович, и, какая ни есть она, люблю я ее.

— Кто ж ее не любит! Потому и сердце болит, что любишь. Кабы не любить! Скажи, положа руку на сердце, зачем вернулся ты сюда?

— Служить хочу земле родной.

— Биться против ляхов, крымцев?

— Зачем? Разве только и службы?

— Тьму разгонять хочешь?

— Это велел мне мой учитель.

— Эх, молодец, молодец! Не знаешь ты, за что берешься! — сказал Годунов и, встав со скамьи, в волнении заходил по комнате. — Слышал, что сейчас дядюшка твой говорил?

— Не все ведь, чай, так думают, как он.

— Нет, все, все! Ты видел, я ему поддакнул. А не поддакни я, знаешь, что вышло бы? Завтра бы вся Москва кричала, что боярин Борис Федорович Годунов в ересь впал. С волками жить, по-волчьи выть! Тяжебную долю ты себе избираешь!..

Марк пожал плечами.

— Что делать!

— Погубят «они» тебя… Умеешь ты говорить льстивые речи?

— Нет.

— Умеешь улыбаться, когда в душе у тебя гнев лютый?

— Нет.

— Умеешь ли другом прикидываться и сыпать клеветы черные?

— Нет, нет, — отвечал удивленный Марк, но не понимая, к чему клонит речь Годунов.

— Тогда тебе не сладить с ними, а они тебя обойдут. Здесь волк и лис зайцем глядят, ворог — другом милым. На себе все познал я. Думаешь, меня не травили? Травили и травят. Их зависть берет: Бориска у царя в милости, как же это так! Ну, и клевещут, и травят. А почему мне не быть в милости? Хуже я их? Я не уступлю им, не уступлю! Они меня травят, и я их буду травить. О! Я сумею. Рано ль, поздно ль, придавлю пятой змея шипучего. Я многого хочу, Марк Данилович, многое и могу.

Годунов волновался. На бледноватом лице его выступили красные пятна, черные глаза сверкали. Марк с удивлением смотрел на него.

Борис Федорович несколько раз молча прошелся по комнате, потом заговорил тише:

— Ты дивишься моим речам. Я впервые тебя вижу, и вдруг этакое… А знаешь, почему все это? Накипело на сердце, хочется душу отвести с новым человеком. Ты не похож на здешних — ты видел свет, потому и распознал и нашу тьму. Я света не видел, но чую, что вокруг меня тьма, и не меньше твоего эту тьму ненавижу. Знаешь, сдается мне, что мы с тобой друзьями станем.

— Рад быть другом тебе, Борис Федорович, — промолвил

Марк Данилович и сказал правду, этот красивый, умный боярин был ему очень симпатичен.

— Вот что: я устрою, что тебе царь вернет отцовскую вотчину. Служи тогда родной земле, как задумал. Через денек я тебя к царю введу… Он тебя пожалует, я уже сумею устроить.

Марк благодарил.

— Будет благодарствовать, поблагодаришь после, когда все устроится… Расскажи-ка мне теперь о странах заморских, о жизни тамошней. Чай, за обедом-то не все пересказал, найдется еще кое-что.

Степан Степанович уже давно очнулся от своего сна, когда Марк вернулся домой от Бориса Федоровича.

Дядя встретил его не очень ласково.

— Ты чего это языка за зубами держать не умеешь? Что тебя дернуло при Борисе Федоровиче сказать, что мы к Шуйским сбираемся? Голова тоже!.. Ты кафтана не скидывай — я сейчас соберусь, да и едем к Шуйским, — добавил он.

XIV. МЕЧТЫ И ДУМЫ, РАСЧЕТЫ И ПЛАНЫ

Комната была освещена одною свечою, вставленною в резной деревянный подсвечник. Нагар был большой, пламя то вспыхивало, то замирало, и лица двух сидевших у стола собеседников то ярко освещались, то скрывались в полутьме.

Один из собеседников был небольшого роста сутулый мужчина с редкой бороденкой, с морщинистым лицом, с маленькими хитрыми, беспрестанно мигающими глазами, обведенными красными воспаленными, лишенными ресниц веками; другой был высокий и плечистый, с самодовольно-глупым лицом. Первый был князь Василий Иванович Шуйский, ставший, много лет спустя, московским царем, низложенный впоследствии боярами и окончивший дни в польском плену, второй — был его родной брат, Дмитрий Иванович, тот самый, жена которого, дочь Малюты Скуратова, отравила, как говорят, юного знаменитого полководца князя Скопина-Шуйского.

Беседа велась тихо.

— Так царь, говоришь, плох?

— Плох, плох совсем… Я у лекаря выпытал: говорит, не сегодня-завтра помрет, — отвечал Василий Иванович.

— Так… Теперь Бориска [36] и Богдашка [37] силу заберут.

— Да уж и забрали!

— Ну, пока-то…

— То-то и пока-то. Мы, Шуйские, вечно в дурнях сидим да глазами хлопаем. Все говорят, что Борис да Богдан от царя ни на шаг не отходят.

— А ну, и пускай. Помрет царь Иван, нешто они только всей думой будут заправлять? Али не слыхал, что в советники царевичу Федору назначены Юрьев да Мстиславский, да и наш дядя князь Иван Петрович… Чай, не больно-то дадут им верховодить!

— Слушать тошно такие глупые речи! Да Годунов с Бельским всех отошьют, дурень ты этакий! Дай только срок. Али забыл, что Борис будет царев шурин?

— Не забыл.

— То-то, не забыл. Он с Бельским, помяни мое слово, съест нас, Шуйских.

— Авось, подавится.

— Авось да небось — плохие, брат, кони!

— Гм… Да коли ничего не поделать.

— Как ничего не поделать? Разделить надо друзей-приятелей.

— Поди раздели, коли они друг за дружку горой! Скажи что про Бельского — Годунов немедля заступится, скажи про Бориса — Бельский сейчас на дыбы.

— Наперед, чем дело вершить, надо с умом собраться. Надобно полегоньку да помаленьку все обделать и сперва с одним покончить, а уж после и за другого приняться.