Николай Алексеев-Кунгурцев - Брат на брата. Заморский выходец. Татарский отпрыск.

• Название: Брат на брата. Заморский выходец. Татарский отпрыск.
• Автор: Николай Алексеев-Кунгурцев
• Издательство: Посылторг
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5—85464—017—1

Алексеев Николай Николаевич (1871-1905), прозаик.

Из дворян Петербургской губернии, сын штабс-капитана. Всю жизнь бедствовал, занимался репетиторством, зарабатывал литера­турным трудом. Покончил жизнь самоубийством.

Его исторические рассказы, очерки, повести, романы печата­лись во многих журналах («Беседа», «Новый мир», «Живописное обозрение» и др.), выходили отдельными изданиями и были очень популярны.

Освещение событий разных периодов русской истории сочета­ется в его произведениях с мелодраматическими сюжетными лини­ями, с любовной интригой, с бушующими страстями.…

---

— Царь, батюшка мой! Что это ты разнедужился, родной? — с волнением проговорила она, опустившись на колени перед постелью свекра.

— По грехам моим Бог мне немочь послал.

— Легче ль тебе, родимый?

— Легче, легче, Ириша. Так было плохо малость недавно, а только теперь все прошло. Денька через три встану совсем.

— Дай Бог. А я уж так печалюсь, так печалюсь! Все Богу молюсь, чтоб тебе полегчало.

— Добрая ты моя.

Грозный взял ее руку.

— Батюшка! Руки-то у тебя, что огонь! — воскликнула Ирина.

— Это хворь кидает. Это ничего.

— Я скучала, тебя не видя. Сегодня думала — дай пойду навещу царя моего батюшку.

— Спасибо, спасибо тебе, родная!

Он все крепче сжимал ее руку.

Царевна помолчала. Царь пристально смотрел на нее. Тусклые глаза его оживились.

— Ну, что твой Федор?

— Федор Иоаннович здрав, слава Богу!

— Обидел Бог меня сыном, — тяжело вздохнув, промолвил Грозный.

— Он добрый и Бога любит.

— Был бы и недобр, да поумней, лучше б было!

Царевна смущенно молчала, а царь продолжал:

— Встань-ка, Иринушка!

Царевна поднялась с колен.

— Обними да поцелуй меня! — проговорил царь, но вдруг эта просьба сменилась страдальческим воплем: — Ко мне! Жжет! Душит!

Когда бояре вбежали, Грозный бился в сильнейшем припадке.

XII. У БОРИСА ФЕДОРОВИЧА

На другой день после приезда в Москву Степан Степанович и Марк Данилович поехали в объезд по боярам. Прежде всех они посетили Бориса Федоровича Годунова.

— Он, брат, штука! Ему надобно почет оказать, — объяснил племяннику Кречет-Буйтуров.

Время для посещений они выбрали обеденное, полагая, что в эту пору дня верней застанут хозяина дома. Бориса Федоровича, однако, они не застали.

— У государя он. Скоро, полагать надо, прибудет, — сказал им холоп.

Они решили подождать. В ожидании они рассматривали обстановку светлицы, в которой находились.

— Глянь, в поставцах добра-то, добра-то экая сила, — говорил племяннику Степан Степанович.

Но Марк на это не обратил внимание. В убранстве светлицы было много такого, чего не встречалось в других боярских домах. Конечно, здесь, как и везде, была хитро и пестро расписана печь, были лавки по стенам, покрытые дорогими полавошниками, дубовые столы и скамьи, но имелись и вещи, несомненно, заморской работы: точеные кресла из какого-то неизвестного северянам дерева, литое серебряное изображение трехъярусной галеры, золотая башенка тонкой работы; с потолка спускалась на серебряных цепях какая-то диковинная птица с распущенными крыльями, служившая люстрой.

— Выдумщик Борис Федорович, — заметил, улыбаясь, дядюшка, посмотрев на птицу. Его улыбка как будто говорила: «Парень — не дурак, а такими глупостями занимается!»

Ждать им пришлось недолго: не прошло получаса, как Годунов приехал.

— Уж ты прости нас, что мы этак приехали незваные. Сам знаю, что не в пору гость — хуже татарина, да уж очень хотелось мне показать тебе своего племянника, — сказал Степан Степанович, облобызавшись с Борисом Федоровичем.

— И не стыдно прощения просить? В кои-то веки заглянул… Это — племянник твой? Красавец молодец!

И Борис впился в лицо Марка своими черными проницательными глазами. В свою очередь, и молодой человек не спускал с него глаз. Перед ним стоял высокий плечистый стройный богатырь-мужчина во цвете лет — Годунову было в ту пору около тридцати — с несколько бледным, красивым лицом, выразительными глазами и умным высоким лбом.

— Моего брата, Данилы, сын… Чай, помнишь Данилу?

— Чуть помню. Видел раз как-то давно. Я еще тогда невелик был.

— Да уж с той поры, как его в полон забрали, много годов на второй десяток набежит. Вишь, Марк-то теперь какой, а тогда был младенцем махоньким.

— Что я раньше тебя не встречал, Марк Данилович?

— Меня на Руси не было.

— И я-то его не более седмицы, как впервые увидел, — заметил Степан Степанович и пояснил: — он в полону был с отцом.

— Вот как! — удивленно воскликнул Борис и опять окинул пытливым взглядом Марка. — Однако что ж я вас только разговорами кормлю. Пора за обед.

— Дома только что пообедали, — соврал дядя.

— И слушать не хочу! Пообедаете у меня, — сказал Годунов и хлопнул в ладоши.

Вбежал холоп.

— Снаряжайте-ка обед, — приказал Борис Федорович, потом обернулся к гостям: — Только не взыщите — обед у меня незатейливый.

«Незатейливый» обед оказался, однако, довольно обильным.

Во время обеда Степан Степановйч несколько захмелел, и язык его очень развязался.

— Царь, сказывают, вельми разнедужился? — спросил он.

— Не так, чтобы очень… — уклончиво ответил хозяин.

— Толкуй! Знаем мы! Помрет царь — ты в великую честь попадешь. Еще б! Федор — шурин тебе.

— Пустое все это, — промолвил Борис Федорович и нахмурился.

— Нет, не пустое! Кому же и быть в чести, как не тебе? Да так и следует, потому что ведь ты — голова. Шуйские, Мстиславские, сам Бельский перед тобой — тьфу!

— Полно тебе!

— Нет, не полно, потому — правду говорю. И я за тебя, Борис Федорович, и в огонь, и в воду. Коли что, Шуйским, паршивцам, глотку перерву!

— Ты из каких же мест прибыл? — спросил Марка Годунов.

— Нет, ты постой… — хотел его перебить Кречёт-Буйту- ров.

— Я из Венеции, — поспешил ответить Марк, чтобы не дать возможности дяде заговорить.

— Знаю, знаю! Слышал о таком граде — на воде весь.

— Да, — сказал Марк Данилович, с удивлением взглянув на хозяина: он не ожидал встретить таких познаний; до сих пор, кому он на Руси ни говорил о Венеции, он встречал в ответе удивленный взгляд да вопросы:

«Где ж такой град есть? Чай, на краю света, в поганой земле?»

— Да, на воде, — повторил он и начал описывать город, свое детство.

Борис Федорович его внимательно слушал. Его взгляд был серьезен, и на лице его лежала глубокая дума.

— Ты — мастер говорить. И хвала тебе великая, что не забыл ты Руси-матушки и речи родной, — промолвил Годунов, когда молодой человек замолчал.

— А все-таки он обасурманился! — неожиданно вскричал Степан Степанович, полудремавший во время речи племянника.

— Как так?

— А так? Перво-наперво, не спит после обеда… Нешто это дело? Какой же он православный христианин, коли так? Об этом и в писании сказано…

— Ничего такого там нет, — сказал Борис.

— Есть, есть… Как сейчас помню, отец Матвей говорил. Вот только из какого места не помню. А вторая ересь его — бани не любит.

— Экий грех! Нехорошо, нехорошо! — покачал головой Годунов, а глаза его смеялись.

— Истопил баньку это я как надобно и пошел с ним. Дал ему веник в руки, а он что и делать с ним — не знает… Научил я его. Махнул он это себя разика два и бросил. Что ж? — спрашиваю. А он мне: — «Большая нужда, говорит, сечь себя самого!» Так ведь не попарился! Плеснул на себя водой разка два да и выпрыгнул из бани. И третья ересь есть…

— Ну?! И третья?

— Да… Пристал ко мне, почему я грамоте холопов своих не обучаю! Да я и сам неграмотен, говорю. Он и руками развел. «Может ли быть?» — говорит. А я ему говорю: Дурья ты голова! Да на что боярам грамота? На то попы есть да дьяки с подьячими. Поди в приказ — что хошь тебе настрочат. А смердам и подавно грамоты не надо: выучи его грамоте, так он и нос задерет и господина слушаться перестанет. Им грамота — каша березовая на конюшне… Правду я сказал али нет?

— Правду, правду, — поддакнул Борис Федорович и слегка усмехнулся, поймав удивленный взгляд Марка Даниловича.

— Ну, вестимо же, правду, всякий скажет. Вот, чай, натворил бы он дел, кабы отцовская вотчинка еще цела была!