Иосиф Кобзон - Как перед Богом

• Название: Как перед Богом
• Автор: Иосиф Кобзон
• Издательство: ФГУП Издательсво "Известия" Управления делами Президента Российской Федерации
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 5-206-00670-Х

---

В общем, они поругались. Гагарина, видно, задело, что мы не пошли на его фуршет. Герман был жутко расстроен этим отстранением.

…Ночью я уехал на гастроли. Там — сообщение: погиб Гагарин. Я прервал гастроли и вылетел на похороны Гагарина и погибшего с ним в одном самолете пилота-инструктора Серегина. Прощание с ними было в ЦДСА. Там встретил Германа; "Вот, видишь, как бывает, — вздохнул Герман. — Он как чувствовал, что со мной может что- то случиться в тренировочном полете… Полетел сам. И вот… я есть, а его нет… Не меня, а его надо было оберегать. Он все-таки был первым…"

Вспомнилось, как мы были однажды в одном серьезном обществе, и кто-то из высокопоставленных людей (кажется, маршал Гречко) сказал Гагарину: "Все это, конечно, хорошо, что тебя тянет в небо, но, знаешь, Юра, летать ты все-таки прекращай. Ты нам нужен!" Это было в Крыму, на правительственной даче.

И тогда Гагарин вспылил: "Так в чем проблемы? Вы теперь возьмите меня и под колпак. Посадите и ходите-смотрите, как на музейный экспонат! Я что — не живой человек? И не должен жить теперь живой жизнью?"

ПОСЛЕДНИЙ РАЗГОВОР С ГАГАРИНЫМ (1934–1968)

Гуляли мы с Юрой так, что и теперь есть что вспомнить. Как только свободный вечер — он ко мне. Я тогда квартиру в коммуналке снимал.

На звонок обычно выходила моя соседка, — кочегарка Нюра, — узнать из любопытства, кто это и к кому пришел? Потом стучала ко мне и говорила: "Осип, иди! Твой космонавт опять пришел, опять мне улыбается так, что ушей не видно!"

Кстати, с Юрой мы были… страшные хоккейные болельщики!

Весной 1968 года я собирался на очередные гастроли. Дня за три до моего отъезда в гостинице "Юность" был вечер Госстроя СССР. На вечере среди приглашенных были и мы с Гагариным. Помню, стояли с Юрой в фойе концертного зала гостиницы и смотрели по телевизору хоккей. Играли ЦСКА и "Динамо". Я сам болельщик "Спартака", но поспорил тогда, что выиграет "Динамо". Хотелось мне подразнить его, страстно болевшего за армейцев.

- Ну, сейчас наклепают подков твоей "конюшне" (пренебрежительное прозвище ЦСКА на жаргоне болельщиков) подкалывал я.

- Да ладно… Сейчас накидают твоей "Динаме", сколько захотят, — защищался Гагарин.

- Если так уверен, давай спорить на ящик коньяка, что не накидают, — распалял его я.

- Да ладно… ящик. Мне жалко тебя — тебе потом за этот ящик нужно будет целый год петь. Лучше на бутылку.

Я говорю: "Ну… давай!"

Бутылку я проиграл. ЦСКА тогда победил. Говорю: "Ну, все — побежал за бутылкой". Гагарин: "Не-е-е. Мы должны распить ее вместе". Я говорю: "Мне некогда, Юра! Мне нужно улетать на концерты".

- Ну, прилетишь, разопьем…

Вот… не распили. Через несколько дней на гастролях меня догнала весть: "27 марта 1968 года в 9 часов 30 минут погиб Гагарин Юрий Алексеевич…"

МАРК БЕРНЕС (1911–1969)

Когда я был женат на Гурченко, она дружила с Бернесом. Подружился и я. Жили мы на Маяковке, а Марк Наумович с женой Лилей на Колхозной площади. Там, где магазин "Обувь". Ходили в гости: мы к ним, они к нам. Занятный был человек Бернес. Очень занятный. Не зря его называли Марк сам себе Наумович. Был он человек оригинальный, амбициозный. Однако когда компания располагала его к себе, он был удивительно обаятельный. Красивый и обаятельный. А как шутил! И еще любил нецензурную лексику, которая в его исполнении превращалась в настоящее искусство. Он делал это так вкусно, так по-одесски смачно, что язык ни у кого не поворачивался сказать: "Что это Вы все матом ругаетесь?!" Его мат звучал не оскорбительно и красиво. Эти острые словечки вылетали из него, как междометия. Казалось, что без них речь его сразу перестанет быть понятной, а уж то, что перестанет быть яркой, так это точно!

Еще он был заядлый анекдотчик. Одним словом, очень живой человек.

…Как-то в Ростове мои гастроли совпали с моим днем рождения. Выступали там в это время и другие артисты. И вот в назначенный час приходят поздравить меня Павел Лисициан, Борис Андреев и… Марк Наумович. А на груди у Бернеса огромный значок — "Ученик Кобзона"!!! Все начали хохотать и спрашивать: "Где Вы это взяли?" А он серьезно так отвечает: "Купил в соседнем универмаге". Так серьезно, что чуть не поверили. Потом уже выяснилось, откуда у него этот значок. Оказывается, он зашел в магазин, а там, как и полагается, у каждой работницы соответствующий знак: "Продавец", "Младший продавец", "Старший продавец", ну и у начинающих — "Ученик продавца". Бернес выпросил у кого-то эту табличку "Ученик", и уже сам тушью приписал после слова "Ученик… Кобзона". Не знаю, кто бы еще мог додуматься до такого подарка, а Бернес додумался, потому что он почти во всем был такой оригинальный человек. Очень приятный был человек, но… вместе с тем непредсказуемый и капризный невероятно… Все время чего-то капризничал. Особенно, когда стал себя плохо чувствовать, всех держал в напряжении. Все волновались, как он может себя повести (?), если надо было выходить не тогда, когда он хотел: никто не знал — выйдет он сейчас на сцену или чего-нибудь выкинет?!

…С ним очень дружил композитор Ян Френкель. И вот, когда подтвердилось, что у Бернеса рак, и он уже лежал в больнице, вдруг звонит Френкель: "Иосиф, приходи сегодня на "Мелодию". Марк будет записывать новую песню. Послушаешь. Не дай Бог, это его последняя запись…"

Я пришел на "Мелодию". Приехал Марк. Естественно, весь болезненный, но держался достойно, не капризничал. Потрясающе спел он тогда своих "Журавлей":

"Летит, летит по небу клин усталый,

Летит в тумане на исходе дня.

И в том строю есть промежуток малый.

Быть может, это место для меня?…"

Спел. Потом прослушал запись со своим… таким бернесовским прищуренным взглядом и… сказал: "Ну вот. Попрощались". "Да что Вы? — попытался успокаивать я. — Вы еще столько песен споете!" "Нет уж… Петь их придется тебе…" И уехал. Это была последняя наша встреча.

ЮРИЙ НИКУЛИН (1921–1997)

Когда я начал учиться в Москве, мне, как почти каждому студенту-провинциалу, стипендии на жизнь не хватало. Поэтому приходилось подрабатывать. И вот в 58-м представился такой случай: мне и моему коллеге Виктору Кохно предложили на время гастролей певцов Белокрынкина и Удальцова подменить их выступления в цирке на Цветном бульваре. Так я впервые попал на профессиональную сцену. Теперь мы могли переодеваться и готовиться к выходу вместе с теми, кто уже завоевал право называться настоящими артистами. Это меня волновало необычайно. А после того, как увидел, что имею право работать буквально бок о бок с набиравшим популярность дуэтом клоунов "Юрий Никулин и Михаил Шуйдин", я вообще долго не мог прийти в себя от переполнявших меня чувств.

Никулин и в жизни мало отличался от образа, который выносил на манеж. Он и в жизни был каким-то наивным мудрецом. Был очень простым и добрым, смешным и неуклюжим, каким-то неповоротливым… Знаменитым на всю страну Никулин еще не был, но уже пользовался у публики успехом Его уже узнавали на улице, а это для артиста значило, что наступает всенародное признание.

И вот как-то перед выходом на манеж он вдруг спрашивает: "Куда это ты все бегаешь после пролога и появляешься только к финалу?"

Мы сразу начали с ним на "ты", хотя я человек совсем не фамильярный, но есть люди, оказывающиеся такими родными и близкими, — как, скажем, старший брат, — что с ними просто нелепо разговаривать на "вы". Таким оказался и Никулин. И вот я говорю: "Юр! А что такое?"

— Оставайся. Поиграем в нардишки, — подмигнул и улыбнулся до ушей Никулин. Он любил эту игру и скоро заразил своей страстью меня. Страсть эта живет во мне и сейчас. Юра пригласил меня в свою артистическую, попросил жену Таню налить нам по стакану чая. И когда чай был готов, сказал: "Вот теперь можно начинать учиться играть в нарды". Он вообще любил делать дела за чаем, как другие любят за водкой.

Называл он меня "Мальчик".

- Мальчик, привет, — говорил Никулин. — Ты готов?

Это на его языке означало, что пора садиться за игру. Нарды, наверное, были его отдушиной для того артистического напряжения, которое он каждый раз испытывал на манеже.

Умение создать смехом хорошее настроение у зрителей всегда стоило ему нервов.

Мы сошлись еще и потому, что не могли жить без анекдотов. Особенно эта тяга к анекдотам помогала поддерживать форму на работе. Мы сходились и начинали так травить разные байки, что вокруг всем становилось легче переносить любую усталость и плохое настроение. Никулин был неиссякаемым источником хорошего настроения.

Сам уставал страшно, но настроение людям поднимал так, словно самому никогда не было плохо.

…Когда звонили друг другу, мы никогда не говорили "здрасте" до тех пор, пока тот и другой не расскажет новый анекдот. Например, первым начинал я. Говорил то-то и то-то. И если Никулин мог его закончить, значит, он его знал, и мне нужно было рассказывать другой, пока не удавалось найти такой, какого он еще не знал. Задача эта, признаюсь, была не из легких. Никулин, как библиотека анекдотов, превосходил в этом отношении, наверное, любого. Во(!) была школа юмора. Так что, если хотел поговорить с ним сразу по существу, всегда надо было иметь в запасе наисвежайший анекдот. Не делал он исключений, даже когда умирал. Даже умирая, старался шутить, чтобы не портить своими болезнями настроение окружающим. Вот такой был необыкновенный человек!