Людмила Зубова - Языки современной поэзии

• Название: Языки современной поэзии
• Автор: Людмила Зубова
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Языкознание
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-86793-791-7

В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.

Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.

---

Время встречи представлено как прошлое по отношению к написанию стихотворения и будущее по отношению к сочинению письма. Это противоречие порождает грамматическую аномалию: … лет назад мы встретимся. На эту точку отсчета ориентировано обстоятельство времени через [нрзб] лет… влюблюсь.

Затрудненность ориентации во времени, вызванная множественностью точек отсчета, находит соответствие в ремарке нрзб и в заглавии цикла «Паранойяна», частью которого является стихотворение «Из недошедшего». Этой полицентричности и неразборчивости соответствует монтаж цитат и аллюзий, соединяющий литературные высказывания разных эпох.

В стихотворении «Тихие игры» обыгрывается относительность наречий уже и ещё'.

Заползает страх внутрь с мылом.
Он ползёт ужом, но уже тесно
и ещё темно: ночь. Но чьи ночью
щупальцы? Гортань спазм стиснул.
Кожаный мешок износил ношу,
истощил нишу, истончил кожу,
ищет облегчения, а не смысла.
Так висит капля на краю крана…
А вода стекла, слилась. Стихло.
И ещё поздно. Но уже рано[445].

В этом тексте нормативные словосочетания уже поздно и еще рано обмениваются компонентами, превращаясь в алогичные соединения еще поздно и уже рано. В русском языке отношения между словами уже и еще весьма сложны, слова предстают то антонимами, то синонимами (см., напр.: Богуславский, 1996: 227–302). Значения слов уже и еще сближаются общим элементом ‘смещение времени события (состояния) по сравнению с ожидаемым временем’, различаясь точкой отсчета — предшествующей событию или последующей.

В ситуации неотчетливого сознания при бессоннице, изображенной в стихотворении, точка отсчета все время сдвигается. Уже в предложениях типа он уже пришел может означать ‘раньше, чем ожидалось’, то есть ‘рано’, поэтому сочетание уже рано предстает одновременно и противоречивым, и тавтологичным. Наречия поздно и рано тоже выражают относительную локализацию действия, состояния или явления во времени, зависимую от точки отсчета (ср. широко распространенную шутку: вернусь домой рано, то есть ‘вернусь утром’). И потенциальная противоречивость всех компонентов в сочетаниях уже поздно и еще рано создает весьма причудливую картину относительности времени. При этом слово еще употребляется в стихотворении не только как наречие со значением ‘пока’, но и как частица со значением ‘кроме того’.

От точки зрения может зависеть восприятие любого явления. Многие ситуации могут быть обозначены как привлекательные и как отталкивающие. Позиция автора — совмещение противоположных взглядов на предмет изображения. В частности, на поэтическое вдохновение:

Писать стихи естественно, но стыдно
и на людях неловко, как и все
естественные наши отправленья,
и лучше бы писать уединясь,
но это — кабы знать, как говорится,
где упадешь — соломки б постелить.
Ино как вступит, схватит, подопрет —
и нету сил, и некуда деваться;
стесненье и условности отринув,
в углу присядешь, шелестя бумажкой,
когда уже совсем невмоготу…
Случайные свидетели косятся,
воротят нос, рот кривят, глаз отводят,
качают головой — et caetera,
но ты уже не видишь и не слышишь,
в глазах темно, несет, несет, несет!..
И лишь опустошив, вдруг отпускает,
и с чувством облегченья и стыда
измаранный листок сомнешь и бросишь,
и результат отвратен и постыл…
Писать стихи естественно, но стыдно,
однако же катáрсис неизбежен
и как понос иль Рок неумолим.

(«Писать стихи естественно, но стыдно…»[446])

Стихотворение рассказывает о творческом процессе как о «естественной потребности», то есть настоятельной необходимости. Строчков вовсе не эстетизирует низкое, а развернутым натуралистическим сравнением обеспечивает достоверность высказывания, которое состоит из постулатов постмодернизма: поэт — не романтик и не пророк, появление стихов не зависит от воли автора, высокое и низкое не противопоставлены друг другу, автор не может рассчитывать на то, что продукт его жизнедеятельности понравится другим и ему самому. Вместе с тем сочинитель стихов, изображенный в этом тексте, — не холодный ироничный наблюдатель, а человек, обнажающийся и стыдящийся этого. Абсолютная подчиненность поэта стихии творчества — это постулат романтизма.

Строчков провоцирует читателя находить все новые и новые признаки сходства между творческим и физиологическим процессами: стихи состоят из того, что человеком воспринято, усвоено, переработано. Они какое-то время находятся внутри него, но потом неизбежно отторгаются. Стихи могут стать материалом для диагноза и в буквальном, и в расширительном смысле этого слова: по стихам можно судить о личности автора, о состоянии общества и культуры. Можно вспомнить выражение анализ текста, заметить перекличку со строкой Пушкина Минута — и стихи свободно потекут («Осень»[447]).

Не исключено, что импульсом к появлению этого стихотворения явилось наличие у глагола писать его омографа (омографы — слова, различающиеся ударением), хотя в тексте изображается «большая нужда».

Это стихотворение — одна из иллюстраций к такому тезису: в принципиально многозначном мире «Материя и Дух <…> не торгуются по поводу чечевичной похлебки, а сосуществуют на равных правах, на правах равноправных гипотез, но гипотез рабочих, работающих» (Строчков, 1998: 462).

Многообразие мира описывается Строчковым не только полисемантическими словами. Асимметричный дуализм языкового знака проявляется и в ситуациях, когда один предмет получает разные названия — при синонимии. Однако абсолютных синонимов в языке нет:

В языке, обогащенном умными авторами, в языке выработанном не может быть синонимов; всегда имеют они между собою некоторое тонкое различие, известное тем писателям, которые владеют духом языка, сами размышляют, сами чувствуют, а не попугаями других бывают.

(Карамзин, 1964: 142);

Синоним является синонимом только в словаре. Но в контексте живой речи нельзя найти ни одного положения, в котором было бы все равно, как сказать: конь или лошадь, ребенок или дитя, дорога или путь и т. п.

(Винокур, 1929: 85)

Смысловые различия между синонимами определяются оттенками их значения, ассоциативным потенциалом, стилистической принадлежностью, предметной отнесенностью каждого из слов.

Кроме того, в художественной речи возможны контекстуально обусловленные синонимы, когда автор представляет равнозначными и включает в один смысловой ряд слова, имеющие в языке разное значение.

Так, например, Строчков организует перечислительные ряды существительных на основе фонетического сходства, общности словообразовательных элементов — приставок, суффиксов, по принципу сочетаемости с одним и тем же многозначным глаголом, сближая эти слова по смыслу в художественном образе:

И растет, наплывает тревога, трирема, трагедия, трещина,
и никак не растает таблетка, облатка, тусклая капсула,
рассосаться не может ее оболочка, обложка, обличив, облачко,
раствориться не хочет окно, циркуль, соль и любое творение,
и никак не нащупать опору, основу, корпус, остов, корпускулу.

(«И растет, наплывает тревога, трирема, трагедия, трещина…»[448])

Такие ряды напоминают синонимические цепочки в средневековом стиле «плетение словес» (XIV–XV вв.), например, в сочинениях Епифания Премудрого. Этот стиль орнаментальной прозы (возможно, что и ранней поэзии — Матхаузерова, 1974: 86–90) возник из идеи исихазма о непознаваемости и неназываемости Бога, истины (см.: Прохоров, 1968).

Как будто иллюстрируя эту идею, стихотворение заканчивается словами между тем как душа все отходит от тела, все ширится трещина, / все отходит от берега лодка, трирема, трагедия, истина.

Различная предметная отнесенность существительных одной лексико-семантической группы, объединенной значением ‘документальное подтверждение чего-л.’, организует такое стихотворение:

ВНУТРЕННЯЯ ОПИСЬ

1. …вот направление в кино,
2. анкета за пальто,
3. меню театра (там давно
дают совсем не то:
там в основном идет вода,
парад
или развод;
покажут деньги иногда,
не чаще раза в год),

4. рецепт на поезд и постель,
5. приказ, что мне семь лет,
6. указ на блюдо для гостей, (?)
7. вот проездной на хлеб,
8. рекомендация за свет,
за телефон и газ,

9. вот в поликлинику билет.
10. путевка в первый класс,
11. акт постановки на прикол
учета за жилье,
12. а этот старый протокол —
из прачечной белье,

13. свидетельство о чистке штор
и пары свитеров

14. и двухсторонний договор
с врачом о том, что я с тех пор
практически здоров:

14. 1. физически;
14. 2. психически;
14. 3. фактически;
14. 4. и всячески;
14. 5. по соглашению сторон
я с двух сторон здоров.

Я отдаю себе отчет,
что это просто бред.

15. К нему подколот крупный счет
за справку, что вода течет
в сберкнижку за билет

16. с сопроводительным письмом
о том, что справок нет,
поскольку счастья в жизни нет,
поскольку жизни нет[449].

В этом тексте слова направление, анкета, меню, рецепт, указ, приказ, проездной, рекомендация, билет, путевка, акт, протокол, свидетельство, договор, счет, справка, сопроводительное письмо отнесены к иным предметам и ситуациям, чем предполагает норма. Неназванными, но подразумеваемыми оказываются слова квитанция, карточка, чек, прописка, заказ.