Людмила Зубова - Языки современной поэзии

• Название: Языки современной поэзии
• Автор: Людмила Зубова
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Языкознание
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-86793-791-7

В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.

Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.

---

Мотив отражения, соотносимый в стихах Сапгира с мотивами пустоты и дробления, представлен большим разнообразием словесных и графических форм.

Рассмотрим стихотворение «Хрустальная пробка» из книги «Проверка реальности» (1998–1999). Оно особенно выразительно показывает образы дробления, связывая их с авторским «я» и осуществляя эксперимент с заглавными буквами, поставленными, на первый взгляд, беспорядочно:

ХРУСТАЛЬНАЯ ПРОБКА

В каждой по Генриху Сколько их? Столько
Тронуть нельзя Рассматривать только
Каждый Сидит На зеленой траве
В кедах И солнышко На голове

Вот повернулись Разом Все двадцать
Веером глаз Ничего не боятся
Это я — Здесь Неуверенно робкий
А Генрихи — Грани Хрустальной пробки

У всех сорока Сложилось И вышло
О гольфе беседуют Просто не слышно
Любой Отшлифован И завершен
Лекарства глотающий Я Им смешон

На обе страницы Голая Лаковая
Перемигнулись У всех Одинаковая
В «тойоте» На даче В лесу И в саду
Но черви! И лярвы! И всё — на виду!

Я стольким приятным Обязан графину
Но в шкаф Этот штоф Захочу и задвину
Мы — сон А не клон И совсем не родня
Но что они празднуют Вместо меня?[102]

Такая орфография создает проблему чтения, особенно вслух. Тема стихотворения — автопортрет в дробящем-умножающем зеркале граненой хрустальной пробки.

Конечно, здесь актуальна вся мистика и символика зеркала: представление о реальном и потустороннем, относительность правого и левого и т. д. (см., напр., Левин, 1988 и др. статьи в том же сборнике; Толстая, 1994; Цивьян, 2001).

Знаков препинания в начале стихотворения нет, потом они появляются, но не по правилам пунктуации, а по интонационной надобности автора, и это не точки, за которыми должны были бы следовать заглавные буквы. Версификационно и лексически стихотворение написано настолько в традиционной манере, что заглавные буквы в началах строк выглядят вполне нормативно. Возникает вопрос: маркированы ли они как заглавные в данном случае?

Если в первых двух строчках легко восстановить точки перед заглавными буквами, то дальше эго становится иногда невозможным. В стихотворении с прописной буквы начинаются предлоги, союзы, сказуемые после подлежащих и т. д. Нужны ли паузы, соответствующие гипотетическому членению текста на предложения, заканчивающиеся перед прописными буквами? Если паузы[103], нарушающие ритм, нужны, тогда прописные буквы в парцеллированном (фрагментированном) тексте маркируют пустоту на месте точки как знака завершенности высказывания, и стихотворение содержит молчаливое высказывание: ‘Точку не ставлю’. Если паузы не нужны, тогда естественно предположить, что с большой буквы пишутся самые значимые слова. Выделим их (не включая в список начальные буквы строк и нормативно заглавную букву имени): Сколько, Столько, Рассматривать, Сидит, На, И, На, Разом, Все, Ничего, Здесь, Неуверенно, Грани, Хрустальной, Сложилось, И, Просто, Отшлифован, Я, Им, Голая, Лаковая, Одинаковая, На, В, И, И, И, Обязан, Этот, Захочу, И, Вместо.

В этом ряду есть только одно существительное: Грани. Не является ли такая дискриминация существительных реакцией на немецкое имя Генрих: в немецкой орфографии с большой буквы пишутся все существительные. Впрочем, в других стихах книги эта закономерность не наблюдается.

Можно сказать, что расположение слов, написанных со строчных и заглавных букв, — это еще один из способов создавать текст внутри текста — подобно другим способам графического выделения (цветом, шрифтом), с которыми экспериментировал Генрих Сапгир. Автокомментарий Сапгира таков:

Слово или группа слов с одним главным ударением, записанные с прописной буквы и отделенные от других тремя интервалами, на слух — малой цезурой, воспринимались значительнее, чем просто слово в ряду, в то же время являясь элементом ритма, организующего стихотворение <…> Я решил, что возможно в таких случаях записывать стихи и нормальными четверостишиями и строфами. Вот так: от двух до четырех слов в стихотворной строке — каждое слово с большой буквы и отделено тремя интервалами от других. Сохраняется вид книжной страницы, и как произносится стих, так и читается. При этом слово приближается к Слову, то есть к символу.

И вот оно — проступает. Не развязная ямбическая болтовня неоклассицизма, не театрально-ходульная речь футуризма, а вдумчивое неторопливое произнесение. Ни одно слово не проскользнет в спешке и не останется незамеченным. Каждое лишнее сразу заметно.

(Сапгир, 1998: 312)

В стихотворении «Хрустальная пробка», где орфография меняет синтаксические структуры, предоставляя разные возможности чтения, слово в его интонационных воплощениях поворачивается разными гранями, становясь вербальным выражением дробящегося автопортрета, который и является содержанием текста.

Конечно, здесь значима игра грамматическим числом: Генрихи; Я Им смешон; Мы — сон А не клоун И совсем не родня. Все это говорит о том, что персонаж стихотворения находится и в реальности, и в преломляющем, умножающем зазеркалье. Он говорит голосами субъектов «Я», «Они», «Мы».

Количество отражений тоже меняется: Вот повернулись Разом Все двадцать; У всех сорока Сложилось И вышло.

Числовая неопределенность, а точнее, вариативность, воплощается и в потенциальной полисемии слов: сложилось — ‘образовалась сумма’ и ‘получилось, осуществилось’; вышло — ‘то же, что сложилось’ — ‘осуществилось’ и ‘ушло, покинуло’; завершен — ‘закончен’ и ‘совершенен’; задвину — ‘уберу’ и ‘выпью водки’.

Последняя строка Но что они празднуют Вместо меня? содержит, если не считать начала строки, только одну заглавную букву: в предлоге Вместо. Это может быть очень значимо: неважны персонажи, будь то «я», «они» или «мы», важна сама идея замещения, заполнения пустоты. О слове празднуют тоже стоит задуматься.

В других стихах, например, «Волк в универсаме», слово праздник обозначает, в соответствии с его первичным, этимологическим значением, пустоту: В холодильнике — праздник — выходной — никого. Так что, возможно, и слово празднуют употреблено в двух значениях. Генрихи в граненом зеркале и веселятся, и отсутствуют — когда единственный живой Генрих в этом зеркале не отражается. Празднуют вместо него в смысле ‘торжествуют’ в этом случае Генрихи размноженные, тиражированные, отраженные в стихах, как в хрустальном преломлении. Если такое прочтение верно, то стихотворение «Хрустальная пробка» — один из вариантов «нерукотворных памятников», воздвигаемых поэтами.

Конечно, в содержание стихотворения входит и тема водки как вдохновляющей силы: Я стольким приятным Обязан графину / Но в шкаф Этот штоф Захочу и задвину. Таким образом, хрустальная пробка предстает в стихотворении дробящим зеркалом Диониса[104].

Мотив дробления как умножения сущностей воплощается и в синтаксической вариативности: в экспериментах с изменением порядка слов. Во многих текстах слова исходного предложения перераспределяются в следующих предложениях, создавая множество высказываний из одного и того же лексического набора. Это наблюдается, например, в стихотворении «Сержант» из книги «Лубок»:

СЕРЖАНТ

сержант схватил автомат Калашникова упер в синий живот
и с наслаждением стал стрелять в толпу

толпа уперла автомат схватила Калашникова — сержанта
и стала стрелять с наслаждением в синий живот

Калашников-автомат с наслаждением стал стрелять в толпу…
в сержанта… в живот… в синие

в Калашникове толпа с наслаждением стала стрелять в синий
автомат что стоял на углу

синее схватило толпу и стало стрелять как автомат

наслаждение стало стрелять[105]

В этом стихотворении есть четкий сюжет: каждое переструктурирование фразы приводит к перемене субъекта действия: стреляет сначала человек, потом предмет, потом пространство, потом эмоция. Каждый субъект действия, становясь агрессором, затем превращается в жертву. Смысл этого текста можно понять как сообщение о тотальном и безудержном распространении зла, приобретающего автономность. Слова первой строки, нарушая исходный порядок, хаотично перемещаются, самоорганизуются, образуя в этом хаосе все более угрожающий смысл, и не исключено, что такое дробление исходного предложения оказывается метафорическим подобием ядерной реакции.