Паскаль Бонафу - Ренуар

• Название: Ренуар
• Автор: Паскаль Бонафу
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010

За шесть десятилетий творческой жизни Пьер Огюст Ренуар, один из родоначальников импрессионизма, создал около шести тысяч произведений — по сотне в год, при этом его картины безошибочно узнаваемы по исходящему от них ощущению счастья и гармонии. Писатель Октав Мирбо назвал Ренуара единственным великим художником, не написавшим ни одной печальной картины. Его полотна отразили ту радость, которую испытывал он сам при их создании. Его не привлекали героические и трагические сюжеты, он любил людей, свет и природу, писал танцующих и веселящихся горожан и селян, красивые пейзажи и цветы, очаровательных детей и молодых, полных жизни женщин.

Соотечественник Ренуара историк искусств Паскаль Бонафу рассказывает о его непростых отношениях с коллегами, продавцами картин и чиновниками, о его живописных приемах и цветовых предпочтениях, раскрывает секрет, почему художник не считал себя гением и как ухитрялся в старости, почти не владея руками и будучи прикован к инвалидному креслу, писать картины на пленэре и создавать скульптуры.

---

Нелегко было заставить каждого из них приехать позировать. Собирались ли они когда-нибудь все вместе? Едва ли. В середине сентября Ренуар был вынужден снова обратиться к одной из своих моделей: «Приезжайте в Шату завтра в красивой летней шляпке. Туалет должен быть лёгким, но наденьте что-нибудь под него, так как становится прохладно. Сохранилась ли у Вас та большая шляпа, которая Вас так украшает? Если да, то я хотел бы, чтобы Вы надели именно её, серого цвета. Та шляпа, в которой Вы были в Аржантее».

Жорж Ривьер, очень внимательно относящийся к работе друга, мог сопоставить этот «Завтрак» только с «Балом в Мулен де ла Галетт», так как это две самые крупные картины, написанные Ренуаром. Ривьер отмечает, что их фактура очень различается: «Четыре года разделяют создание этих двух полотен. Этот срок достаточен для того, чтобы техника художника изменилась». Ренуар спешит завершить работу. Закончить такое полотно — возможно, означает закрыть некоторые темы, которым он был верен годами. Время популярных сцен, написанных на берегах Сены, как и на Монмартре, кажется, истекло.

В феврале 1881 года Ренуар решает не представлять «Завтрак гребцов» в Салоне. Впрочем, вероятно, картина была бы отвергнута жюри. Более того, он не собирается представить её и на шестой выставке «независимых», которая откроется в апреле. Среди импрессионистов нарастает всё большее напряжение. Кайботт с огорчением сообщает Писсарро, что Дега задал ему вопрос по поводу Ренуара и Моне: «И Вы принимаете у себя этих господ?» «Завтрак гребцов» купил Дюран-Рюэль. Он заплатил за картину значительную сумму, что позволило Ренуару отправиться в путешествие. Если прежде он покидал Париж, уезжая только в Нормандию или леса Фонтенбло, то теперь он решает посетить Алжир, где писал Делакруа. К тому же Лестрингез не перестаёт искушать его рассказами о красоте и необычном свете Алжира.

В марте из Алжира, где он пробыл уже две недели, Ренуар написал Теодору Дюре: «Я хотел увидеть, что такое страна солнца». Он в восторге. Однажды он заметил, что мужчина, шагающий с большим достоинством и опирающийся на палку, направляется к нему. Накидка из золота и пурпура делала его похожим на принца из «Тысячи и одной ночи». Мужчина приблизился. Оказалось, это был нищий. Ренуар объясняет: «Солнце, божественное солнце, заливая его своим светом, превратило грязное рубище в королевскую мантию». Если страна может превращать пальмы в золото, воду в бриллианты, а людей в волхвов, то очарование длится недолго. Но, став писать молодых женщин, пейзажи, например банановую плантацию или «Овраг дикарки», араба на верблюде, а также местный праздник, художник открыл для себя белый цвет: «Всё белое — бурнусы, стены, минареты, дороги».

В отсутствие Ренуара Шарль Эфрюсси подготовил его участие в Салоне, представив его работы. И снова Ренуар был вынужден оправдываться перед Дюран-Рюэлем, написав ему из Алжира: «Я попытаюсь объяснить Вам, почему я представляю работы в Салон. В Париже можно насчитать едва ли пятнадцать любителей, способных признать художника, не выставляющегося в Салоне. И примерно 80 тысяч тех, кто не купит ничего у художника, если он не допущен в Салон. Вот почему я отправляю каждый год два портрета, как бы мало это ни было. Более того, я не хочу поддаваться маниакальному убеждению, заставляющему считать, что та или иная картина плоха или хороша в зависимости от того места, где её выставили. Одним словом, я не хочу попусту терять время на борьбу с Салоном. Я даже не хочу, чтобы создавалось такое впечатление. Я считаю, что нужно стараться писать настолько хорошие картины, насколько это возможно, вот и всё. Ах, если бы меня обвиняли в пренебрежительном отношении к своему искусству или в глупых амбициях, заставляющих меня жертвовать своими убеждениями; в этом случае я мог бы понять критиков. Но так как об этом не может быть и речи, то им не в чем меня упрекать. Напротив, я занимаюсь в данный момент, как всегда, только тем, чтобы делать хорошие вещи. Я хочу создавать великолепные картины, какие Вы будете продавать очень дорого. Я добьюсь этого, надеюсь, довольно скоро. Я оставался вдали от всех художников, под ярким солнцем, чтобы всё обдумать».

В Алжире у Ренуара была и ещё одна тема для обдумывания: он часто вспоминал прелестную Алину Шариго. Постепенно он пришёл к убеждению, что его жизнь не будет без неё полноценной. Ренуару она напоминала «кошечку». «Возникает желание почесать её за ушами!» Он написал ей. Когда он вернулся в Париж, Алина встречала его на вокзале.

Ренуара насторожила реакция на два портрета, которые были приняты в Салон. Критика, похоже, не нашла ни в одном, ни в другом ничего, за что можно было бы упрекнуть художника. То, что писатель Жорис Карл Гюисманс утверждал, что для того чтобы найти «такую красочную палитру», следует «вернуться к старым художникам английской школы», понятно, ведь Гюисманс, в конце концов, его «сторонник». Но мнение критика Шасаньоля особенно поразило художника: «Невозможно представить себе ничего более очаровательного, чем этот белокурый ребёнок, чьи волосы ниспадают, словно шёлковая мантия, а голубые глаза светятся наивным удивлением». Но похвалы в адрес этого портрета Ирен Казн д’Анвер ничто по сравнению с потоком восторгов, адресованных портрету её младших сестёр, Алис и Элизабет. Хавард написал в «Ле Сьекль» 14 мая, что «их маленькие смеющиеся мордашки, белокурые волосы, заплетённые в косички, их розовое и голубое платья составляют настоящий букет, необычайно свежий и сверкающий». В той же статье критик заверяет, что «Ренуар определённо остепенился». Это обратная сторона медали. Вопреки всему, что Ренуар написал Дюран-Рюэлю, не начал ли он, помимо своей воли, отказываться от собственных убеждений в вопросе о том, каким должен быть художник? Не потому ли критика старается бережно относиться к Ренуару, что он написал портреты членов семьи крупного банкира Луи Казн д’Анвера, который заказывал свой портрет Леону Бонна, официальному художнику в полном смысле этого слова, а Луиза Казн д’Анвер позировала Каролюсу-Дюрану? Не принимают ли его за светского художника? Этого только не хватало…

До середины июля Ренуар находит свои «мотивы» в Шату, Буживале или Круаси. А летом он снова в Нормандии, в Варжемоне у Бераров, или в Дьеппе у Бланша. Но на этот раз Ренуар испытывает какую-то внутреннюю тревогу во всех этих местах, которые он посещал столько раз, чьи темы внимательно изучал годами, при свете, все нюансы которого ему знакомы. Ренуар в смятении: «Я больше не знаю, что я делаю; я растерян; я тону!»

Некоторые увидели в композиции его «Завтрака гребцов» дань уважения картине Веронезе «Брак в Кане»77… Чтобы писать “Брак в Кане”, нужно быть в состоянии благодати». Почему не поехать посмотреть другие работы Веронезе в Венеции?

Ренуар покидает Париж в конце октября. Его неожиданный отъезд удивил многих. Художник объясняет его просто: «Меня охватило страстное желание увидеть Рафаэля», — и делится планами относительно поездки: «Я начну с севера и буду спускаться к югу по всей Италии». Он прибыл в Милан в начале ноября. На него не произвёл особого впечатления собор78 «с его крышей в кружевах из мрамора, ерунда какая-то». Ренуара раздражал Леонардо да Винчи: «Его апостолы и Христос сентиментальны. Я вполне допускаю, что его бравые еврейские рыбаки были готовы рисковать своей шкурой за веру, но зачем делать при этом выражение глаз, как у жареного судака?» В Венеции, напротив, он был полон энтузиазма, очарован Дворцом дожей, «позолоченным несколькими веками солнца», как и собором Святого Марка с его мощными колоннами без лепных украшений. Там он открыл для себя Карпаччо,79 «художника со свежими и весёлыми красками». Подгоняемый холодом, он всё же успел зарисовать гондолу, Большой канал, Дворец дожей и площадь Святого Марка, а затем отправился во Флоренцию. Город показался ему унылым, он посещал там только музеи. Особенно его поразили скульптуры Донателло и живопись Рафаэля: «Трудно передать словами те чувства, какие я испытал перед “Мадонной в кресле”!» Не менее сильные эмоции охватили Ренуара и при виде фресок Рафаэля на стенах лоджий виллы Фарнезина80 и станц в Ватикане.81 Вскоре, «утомлённый мастерством Микеланджело и Бернини82 — слишком много одежд, слишком много складок, слишком много мускулов!», он отправляется в Неаполь. Его поразил там «Портрет папы Павла III» Тициана, с его «седой бородой и ужасным ртом». Но ещё большее впечатление на него произвели фрески Помпей: «…они (древнеримские художники. — Е. Н.) не утруждали себя теориями. Никаких поисков объёмов, а объёмы есть. И они умели добиваться великолепия столь малыми средствами!» На Капри ему попался под руку старый номер «Пти Журналь». Там сообщалось, что Антонен Пруст, назначенный министром изящных искусств, приказал купить работы Курбе, а также собирается представить Мане к ордену Почётного легиона. 28 декабря 1881 года Ренуар написал Мане: «Наконец у нас появился министр, который понимает, что во Франции существует живопись; и я ожидаю в следующих номерах того же “Пти Журналь” сообщения о присвоении Вам звания кавалера ордена Почётного легиона, что заставило бы меня рукоплескать на этом далёком острове. Надеюсь, что по возвращении в столицу я смогу приветствовать Вас как художника всеми любимого и официально признанного. Я полагаю, что этот министр, как мне кажется, интеллигентный и смелый, должен знать, что его портрет сделан для Лувра, а не для него. Я думаю, Вы не рассчитываете в моём письме найти хоть один комплимент. Вы — весёлый борец, не питающий ненависти ни к кому, подобно древнему галлу; и я люблю Вас за эту жизнерадостность, которую Вы сохраняете даже тогда, когда с Вами обходятся несправедливо. Я сейчас в прекрасной стране, но без особых новостей». И всё же одна важная новость настигла его при возвращении в Неаполь: он узнал, что в Палермо находится Вагнер, и поспешил туда, чтобы сделать хотя бы набросок портрета композитора.