Георг Вильгельм Фридрих Гегель - Учение о бытии

• Название: Учение о бытии
• Автор: Георг Вильгельм Фридрих Гегель
• Издательство: Типография М.М. Стасюлевича
• Жанр: Философия
• Год: 1916

К 200-летию «Науки логики» Г.В.Ф. Гегеля (1812–2012)

Первый перевод «Науки логики» на русский язык выполнил Николай Григорьевич Дебольский (1842–1918). Этот перевод издавался дважды:

1916 г.: Петроград, Типография М.М. Стасюлевича (в 3-х томах — по числу книг в произведении);

1929 г.: Москва, Издание профкома слушателей института красной профессуры, Перепечатано на правах рукописи (в 2-х томах — по числу частей в произведении).

Издание 1929 г. в новой орфографии полностью воспроизводит текст издания 1916 г., включая разбивку текста на страницы и их нумерацию (поэтому в первом томе второго издания имеется двойная пагинация — своя на каждую книгу). Единственным содержательным отличием двух изданий является текст предисловий в первом томе:

1916 г.: Предисловие к русскому переводу, стр. VII–XXII;

1929 г.: От издательства, стр. VII–XI.

В переводе Н.Г. Дебольского встречаются устаревшие на сегодня слова, формы слов и обороты речи.

Особенности электронного издания:

1. Состоит из трех файлов — по числу книг в произведении. В первом файле приводятся предисловия обоих изданий. В третьем файле не приводится алфавитный указатель ко всему произведению (стр. 219–222 бумажного издания).

2. Текст печатается с пагинацией, номер страницы указывается в ее начале нижним индексом в фигурных скобках.

3. Весь текст приводится в современной орфографии (например, в отличие от издания 1929 г. используется твердый знак «ъ» вместо апострофа «’»). Слово «Бог» и относящиеся к нему местоимения (напр., «Он») пишутся с большой буквы. Ударение над русской буквой о передается с помощью буквы европейского алфавита ó.

4. Немецкие слова и выражения приводятся в старой орфографии печатных изданий (напр., «Seyn»).

5. Разрядка текста заменена курсивом (курсив, используемый в бумажных изданиях крайне редко, сохранен).

6. Формулы с дробями приведены к линейному виду. В качестве знака умножения используется звездочка (*).

7. Греческие слова и выражения приводятся без диакритических знаков.

8. Проверка выбранного шрифта: греческая альфа (α), буквы немецкого алфавита (äöüß).

---

Но неполнота тех способов рассмотрение мышления, которые оставляют в стороне истину, может быть устранена лишь привлечением к мысленному рассмотрению последней того, что относится не только к внешней форме, но и к содержанию. Легко обнаруживается само собою, что то, что в ближайшей обычной рефлексии отличается от формы, как содержание, в действительности не может быть бесформенным, лишенным определения, — таковым было бы лишь пустое, напр., отвлеченность вещи в себе; что оно, напротив, имеет в самом себе форму, даже исключительно одушевлено и наполнено ею, и что именно она сама превращается в видимость содержания, равно как в видимость чего-то в этой видимости внешнего. С этим введением содержания в соображения логики предметом ее становятся уже не вещи (Dinge), но мыслимые вещи (Sache), понятие вещей. Но при этом следует также припомнить, что есть множество понятий, множество мыслимых вещей. Но чем ограничено это множество, видно уже отчасти из сказанного выше, что понятие, как мысль вообще, как общее, есть сокращение той единичности вещей, в которой они предносятся, как множество, неопределенному воззрению и представлению; отчасти же понятие есть вместе с тем, во-первых, понятие в нем самом, которое есть одно и составляет субстанциальную основу вещей; с другой же стороны оно есть определенное понятие, каковая определенность есть в нем то, что является содержанием, определенность же понятия есть формальное определение этого субстанциального единства, момент формы, как целостности, самого понятия, служащего основою определенного понятия. Последнее не созерцается и не представляется чувственно; оно есть лишь предмет, произведение и содержание мышления и сущая в себе и для себя мыслимая вещь (Sache), логос, разум того, что есть, истина того, что носит название вещей (Dinge); всего менее оно есть такой логос, который должен быть оставляем вне науки логики. Поэтому не зависит от произвола ввести ли его в науку или оставить вне ее. Если мысленные определения, которые суть лишь внешние формы, поистине рассматриваются в них самих, то отсюда может произойти лишь их конечность и неистинность их бытия для себя, и, как их истина, понятие. Поэтому логическая истина, поскольку она имеет дело с мысленными определениями, вообще инстинктивно и бессознательно проходящими в нашем духе и не привлекающими внимания, остающимися беспредметными даже тогда, когда они проникают в язык, есть вместе их реконструкция, выделяемая через рефлексию и фиксируемая ею в субъективных, чуждых содержанию, внешних формах.{XXXIV}

Никакой предмет не был бы способен к изложению в себе и для себя столь строго имманентно-пластичному, как необходимое развитие мышления; никакой не приводил бы за собою в такой мере этого требования; наука о нем должна бы была в этом отношении превосходить даже математику, так как ни один предмет не обладает в нем самом такою свободою и независимостью. Такое изложение требовало бы, как это в своем роде имеет место в последовательном ходе математического изложения, чтобы ни на одной ступени развития не оказывалось определения и рефлексии, которые вытекали бы на этой ступени непосредственно, а не следовали бы в ней из предыдущего. Но от такого отвлеченного совершенства изложения следует конечно вообще отказаться уже потому, что наука должна начинать с совершенно простого, следовательно с наиболее общего и пустого, изложение ее допускает лишь это совершенно простое выражение простого без дальнейшего прибавления к последнему какого-либо слова; то, что допускалось бы существом дела, были бы отрицающие рефлексии, направленные к тому, чтобы отстранить и удалить то, что может быть примешано представлением и неметодическим мышлением. Но такие вторжения в простой имманентный ход развития сами по себе случайны, и старание отвратить их проникнуто поэтому само такою же случайностью; сверх того было бы тщетною попыткою желание считаться со всеми такими вторжениями, именно потому что они не касаются существа дела, и требование того, что нужно тут для систематической удовлетворенности, приводило бы к неполноте. Но своеобразное беспокойство и рассеяние нашего нового сознания не допускает, чтобы одновременно не затрагивались более или менее близкие рефлексии и возражения. Пластическое изложение требует затем и пластической способности усвоения и понимания; но таких пластических юношей и мужей, столь спокойно готовых отказаться от собственных рефлексий и выражений, к которым приводит нетерпеливость собственного мышления, таких лишь следящих за делом слушателей, каких измышляет Платон, нельзя найти ни для какого современного диалога; тем менее можно рассчитывать на таких читателей. Напротив, слишком часто и горячо выступали против меня такие противники, которые были неспособны к той простой рефлексии, что их нападки и возражения уже содержат в себе известные категории, которые суть предположения и ранее употребления нуждаются в критике. Отсутствие этого сознания невероятно распространено; оно составляет основное недоразумение, тот дурной, т. е. необразованный способ действия, при котором при рассмотрении категории мыслится не эта самая категория, а нечто другое. Это отсутствие сознания тем менее заслуживает оправдания, что такое другое суть другие мысленные определения и понятия, а между тем в системе логики именно эти другие категории также должны находить себе место и там подвергаться рассмотрению сами для себя. Всего более бросается это в глаза в большинстве выражений и нападок, вызываемых первыми понятиями или положениями логики, — бытием и ничто и становлением, которые, будучи сами простым определением, тем не менее неоспоримо {XXXV}(простейший анализ доказывает это) содержат в себе оба эти определения или момента. Основательность требует, по-видимому, чтобы начало, как основание, на котором построено все, было прежде всего вполне исследовано, и чтобы не шли далее, пока оно не утверждено прочно, а напротив, пока это не сделано, отбрасывали все последующее. Эта основательность представляет собою еще то преимущество, что она доставляет наибольшее облегчение для мысли, что она имеет собранным в зародыше все развитие, и если она покончила с этим зародышем, что всего легче, так как он есть простейшее, простое, как таковое, то покончила со всем; именно потребная при этом малая работа и служит существенною рекомендациею для этой довольствующейся сама собою основательности. Это ограничение простым оставляет свободный простор произволу мышления, которое не хочет само для себя оставаться простым, но присоединяет сюда свои рефлексии. Сохраняя полное право прежде всего заниматься только принципом и тем самым не вдаваться в дальнейшее, эта основательность в самой своей деятельности совершает противоположное тому, рассматривая, напротив, и дальнейшее, т. е. категории иные, чем принцип, иные предположения и предрассудки. Такие предположения, что бесконечность отличается от конечности, что содержание есть нечто иное, чем форма, внутреннее — иное, чем внешнее, что опосредование не есть также непосредственность, — как будто кто-либо этого не знал, — также рассматриваются в видах поучения, и служат притом предметами не доказательства, а рассказа и удостоверения. В таком поучающем действии — этого нельзя назвать иначе — есть нечто плоское; но по существу дела и нечто истинное, равным образом нечто действительное, так как оно направлено к тому, чтобы показать отчасти неправильность таких допущений даже предположительно, отчасти незнание того, что потребность и задача логического мышления состоит именно в исследовании, есть ли что-либо истинное конечное без бесконечности, а также такая отвлеченная бесконечность, или формальное содержание и бессодержательная форма, или такое внутреннее, которое не обладает внешностью, или внешнее без внутреннего и т. д. Но эти образование и дисциплина мышления, через которые достигается его пластическое отношение к предмету, и которыми преодолевается нетерпение вмешивающейся в него рефлексии, приобретаются единственно движением вперед, изучением и производительностью всего развития.

При упоминании об изложении Платона тот, кто стремится в новое время к самостоятельному построению философской науки, должен припомнить о рассказе, по которому Платон семь раз перерабатывал свои книги о государстве. Воспоминание о том и сравнение, поскольку оно, по-видимому, должно возникнуть при этом, могло бы даже вызвать желание, чтобы для сочинения, в котором, как принадлежащем новому времени, подлежат обработке более глубокий принцип, более трудный предмет и более богатый материал, был предоставлен свободный досуг переработать его семьдесят семь раз. Таким образом автор, в виду величия задачи, должен до{XXXVI}вольствоваться тем, чем его труд мог сделаться при условиях внешней необходимости, неустранимого рассеяния силою и многосторонностью современных интересов, даже сомнения в том, оставляет ли еще повседневная суета и оглушающая болтливость самомнения, тщеславящегося тем, что она ограничивается ими, свободный простор для соучастия в бесстрастной тишине преданного лишь мысли познания.