Густаво Беккер - Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX - начала XX века

• Название: Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX - начала XX века
• Автор: Густаво Беккер
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-9985-0227-9

Рыцари, встречающиеся один на один с жуткими кровожадными призраками из-за прихотей прекрасных дам; красавицы, заставляющие своих кавалеров совершать неслыханные преступления; бароны, чьи деяния вызывают ужас и отвращение у простолюдинов; мачехи, готовые пойти на сговор с убийцами с целью избавиться от ненавистных им падчериц; грешники, которых лишь личная встреча с Богом способна наставить на путь праведный и отвратить от дьявольских соблазнов… — какие только образы не порождает богатая народная фантазия. Слушай да записывай! Были и небылицы, жуткие сказки, мистические легенды, таинственные предания составили основу многих художественных произведений таких выдающихся испанских литераторов XIX — начала XX века, как Густаво Адольфо Беккер, Рамон дель Валье-Инклан, Эмилия Пардо Басан и Антонио Мачадо.

Многие тексты были переведены специально для данного издания и публикуются впервые.

---

— Маэстро Перес здесь!.. Маэстро Перес здесь!..

Все обратили свои взоры туда, откуда неслись нестройные голоса, — ко входу в храм.

Маэстро Перес, бледный и согбенный, появился на пороге храма, он восседал в кресле, за честь пронести его на своих плечах боролось немало прихожан.

Ни строгие предписания врачевателей, ни слезы единственной дочери — ничто не в силах было удержать старика в постели.

— Увы, — твердил он, — это моя последняя месса, я знаю, я знаю, потому не желаю умирать, не прикоснувшись к клавишам оргáна в последний раз, а сегодня… сегодня, в Рождественский сочельник, тем более. Идем, я требую, приказываю: идем в церковь!

Его желание исполнилось; медленно проплывая над головами прихожан, достиг он наконец цели своей, вознесенный руками почитателей на хоры, занял место у оргáна. Служба началась. Колокола пробили полночь.

Всенощная потекла своим чередом, слова Евангелия разнеслись под сводами собора, вот уже и обряд дароприношения свершился, действо достигло кульминации: священник вознес длань, дабы освятить прихожан, поднятая рука на миг застыла в торжественной неподвижности.

Облако ладана голубоватым туманом заполнило все пространство церкви, взволнованно и мерно зазвенели колокола, маэстро Перес возложил свои дрожащие от волнения руки на клавиши оргáна.

Сотней голосов отозвались трубы инструмента, разом слились в один дивный пронзительный аккорд и смолкли, постепенно затихая, словно молния или стремительный порыв ветра, отдаленным эхом, дыханием многократно отзываясь под сводами храма.

Первому аккорду, подобному голосу, вопрошающему с грешной земли горние выси, отвечал далекий и нежный глас, с каждым новым мгновением рос и креп, прежде чем превратился в мощный громоподобный поток небесной гармонии. Так поют пречистые ангелы, спускающиеся из заоблачных далей в наш мир.

Затем послышались дивные далекие гимны огненных серафимов. Тысячи тысяч гимнов соединялись в единый голос, но и он оказывался всего лишь, пусть и чýдным, аккомпанементом удивительной надмирной музыки, что растекалась океаном чудесного и таинственного эха, подобно лоскутам облаков, стелющихся над морскими волнами.

Один за другим стихали голоса. Мелодия с каждой нотой становилась все проще и невесомее. Теперь лишь два голоса перекликались и переплетались между собой. Наконец остался один-единственный, пронзительный и утонченный, словно блестящий луч солнца во тьме… Священник склонил чело, и над его седой главой, немного голубоватой в мареве курящеюся ладана, пред глазами паствы явился Агнец. И в тот же самый миг мелодия сверкнула трелью, стала расти, шириться, наливаясь силой; трель разорвала мощью гармоний незыблемый покой храма. Приделы вздрогнули, зазвенели, откликаясь на гром аккордов, им вторили витражи цветного стекла, они вздрогнули и запели в своих узких стрельчатых проемах.

Каждая крохотная искорка, стремительная и невесомая нота, слагала дивный аккорд, плела чудесную мелодию, которая исподволь, издалека рождалась из тишины небытия, наплывала, заполняла собой все свободное пространство и пела на разные голоса, будто это пела и не нота, не мелодия, не музыка вовсе, а сами воды и птицы, порывы ветра и листва, люди и ангелы, грешная земля и чистые небеса — все они, каждый на своем наречии, своим языком, слагали великий и могучий гимн во славу рождения Спасителя.

Ошеломленная и безгласная толпа внимала молча. Слеза наполнила глаза, напряженный, чистый и мощный дух стеснил грудь. Священник в алтаре почувствовал нарастающую дрожь в руках, почувствовал, как Он сошел на них, Он их коснулся — Тот, кого славили и люди, и архангелы, Тот, кого и люди, и архангелы нарекли своим Богом, Тот, кто был и его Богом, — тогда привиделось ему, будто отверзлись небеса и Агнец свершил преображение.

Оргáн все еще пел, но голос его постепенно угасал, подобно страннику, медленно и неустанно спускающемуся по несчетным ступеням бесконечной лестницы, словно возглас, тающий эхом в необозримой дали, оргáн все еще пел, как вдруг на хорах раздался душераздирающий крик, отчаянно и высоко вскрикнула женщина.

В трубах заклокотали странные, резкие ноты, похожие на сдавленные рыдания.

Толпа ринулась к лестнице, ведущей на хоры, остальные, те, что стояли поодаль, застыли в неподвижности, переполненные сладостным благоговением, с тревогой они обернули взоры на шум.

— В чем дело? Что случилось? — переспрашивали прихожане друг друга, но никто ничего толком не знал и дать ответ тоже не мог, все оставались в недоумении, беспокойство и глухой рокот нарастали, угрожая разбить благоговейное напряжение духа, нарушить и сам порядок в храме.

— Что бы это все значило? — вопрошали дамы кавалера, предводительствовавшего теми, кто поддерживал порядок в церкви. Одним из первых поднялся он на хоры, а спустившись, бледный, в глубокой грусти, твердым шагом направился к архиепископу, который пребывал в гнетущей тоске, — он, как, впрочем, и все прихожане, нетерпеливо ожидал известий, что же стало причиной столь странного происшествия.

— Что там?

— Маэстро Перес только что скончался.

Прихожане, поднявшиеся на хоры, увидели бедного органиста, упавшего лицом на клавиши старинного инструмента, а тот все еще вибрировал; подле покойного, склонившись к коленям отца, дочь маэстро с величайшим трудом сдерживала стон и рыдания.

III

— Добрый вечер, моя дорогая донья Бальтасара. Вы сегодня пойдете на Рождественскую службу? Что до меня, то мне не терпится поболтать с прихожанами. Такое приключилось… Куда это Висенте пошел? Куда вообще все пошли? Скажу вам по правде, что касается маэстро Переса, у меня сердце ёкнуло, когда я только-только вошла в церковь Святой Инессы… Бедняжка! Истинно святой! А еще я вам скажу, я храню, словно бесценную реликвию, лоскуток его камзола, он заслужил это… к тому же, по воле Господа, верю всей душой, ведь сам монсеньор архиепископ рукоположил маэстро, уверена, наши внуки еще увидят его среди святых… Так и будет!.. Вот ведь чудо — эта новость!.. ну, вы меня понимаете. Как?!. Вы не знаете, что случилось? Что правда, то правда, только об этом и судачат повсюду, и в доме, и в церкви, без умолку, ничего не боятся… ну а я что, нос по ветру, ушки на макушке, там словечко подхвачу, здесь словечко услышу… нет, что вы, без всякого усилия, особо и не стараюсь, все так, само по себе, просто я обычно в курсе последних событий…

О да, сеньор, судя по всему, дело решенное: тот самый органист из церкви Святого Романа, косой, который всякий раз бранится с другими музыкантами, сущее проклятие для всех прочих органистов, вечно грязный, нечесаный, оборвыш какой-то, он больше похож на мясника со скотобойни, чем на музыканта. Так вот, он будет играть на оргáне сегодня в канун Рождества вместо маэстро Переса. Угу, теперь и вы уже знаете, о чем спорят сейчас в Севилье, никто никогда бы не осмелился так поступить. Даже родная дочь маэстро, ведь она и сама учительница музыки, и та не посмела занять его место. После кончины отца пошла послушницей в монастырь.

О да, мы здесь привыкли слушать только великолепную музыку, все прочее нам кажется дурным, у нас нет ни малейшего желания кого-то сравнивать с маэстро. Наши прихожане всем миром в память об усопшем и в знак великого почтения к его памяти решили, что сегодня вечером оргáн будет безмолвствовать, и вдруг узнаем: откуда ни возьмись, явился этот никчемный человечишка, поговаривают, будто он вознамерился занять место нашего маэстро… Какая наглость! И хуже всего, что на это осмелилась полнейшая бездарность! По чести сказать, в том его вины не столь уж много, пятно ложится на тех, кто потворствует выскочкам… люди все одно придут… говорю вам… не заслужили люди того, чтоб с ними так обращались… хотя находятся некоторые, утверждают, будто из года в год одно и то же: одни и те же лица, одна и та же знать, одна и та же толчея, свалка у входа, все та же толпа… Ничего не меняется. А чего они хотят? Чтобы покойник воскрес? И опять бы преставился, лишь бы не слышать, что вытворяют эти корявые пальцы с его оргáном.

А еще, уж не знаю верить ли, да только слышала я разговоры в нашем квартале, слышала разговорчики людишек подлых, будто собираются устроить теплый прием наглецу. Сказывают, только коснется он клавиш, как тотчас шум до небес поднимется, примутся колотить в бубны да в барабаны, греметь-звонить в бубенцы и колокольчики, а шум такой воцарится, что ничего и не услышишь… Тихо! Наш герой тут как тут, уже пришел. Господи Иисусе, ну и щеголь! Что за платье! Цветастое! А воротник! Ну и вид! Идем, идем, сейчас прибудет сам монсеньор архиепископ, а там и месса начнется… Идем! Сдается мне, что о сегодняшней ночи еще долго судачить будут.

Достопочтенная сеньора, уже знакомая нашим читателям своеобразным красноречием, сеньора, чьи фразы острыми обрубками срывались с губ, резко оборвала рассказ, окончательно умолкла и ринулась в церковь Святой Инессы, привычно пробивая себе дорогу в толпе, щедро раздавая направо-налево пинки и тумаки, — колени ее и локти покоя не знали.