Густаво Беккер - Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX - начала XX века

• Название: Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX - начала XX века
• Автор: Густаво Беккер
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-9985-0227-9

Рыцари, встречающиеся один на один с жуткими кровожадными призраками из-за прихотей прекрасных дам; красавицы, заставляющие своих кавалеров совершать неслыханные преступления; бароны, чьи деяния вызывают ужас и отвращение у простолюдинов; мачехи, готовые пойти на сговор с убийцами с целью избавиться от ненавистных им падчериц; грешники, которых лишь личная встреча с Богом способна наставить на путь праведный и отвратить от дьявольских соблазнов… — какие только образы не порождает богатая народная фантазия. Слушай да записывай! Были и небылицы, жуткие сказки, мистические легенды, таинственные предания составили основу многих художественных произведений таких выдающихся испанских литераторов XIX — начала XX века, как Густаво Адольфо Беккер, Рамон дель Валье-Инклан, Эмилия Пардо Басан и Антонио Мачадо.

Многие тексты были переведены специально для данного издания и публикуются впервые.

---

Бесплодными были поиски того, кто решился бы искать кавалера в просторном внутреннем дворе старинного замка; напрасный труд разыскивать его там, где слуги, грумы, укрощают необъезженных жеребцов, мальчики-пажи дрессируют соколов, а воины развлекаются, упражняясь в фехтовании шпагой перед неприступной каменной стеной.

— Где Манрике? Где ваш господин? — изредка останавливала их вопросом матушка хозяина замка.

— Мы и сами не знаем, — отвечали верные слуги. — Быть может, вновь коротает время в галерее монастыря де-ла-Пенья или устроился на краешке могильной плиты, весь обратился в слух, силясь расслышать голоса давно ушедших в мир иной. А может быть, стоит на переправе, неотрывно следя за речными волнами, что бегут одна за другой без остановки и скрываются под сводами моста. Или в горах, на краю бездонной пропасти, припав к скале, считает звезды в высоких небесах; не отрывая взора, следит за медленно плывущими облаками, в чреве которых вспыхивают и затухают чудесные огни, словно прозрачный туман, что, клубясь, растворяется и исчезает над гладью тихого озера. Бог ведает где он может быть, где угодно, но везде пред ним — весь мир, там только он и мир, и больше никого.

Итак, Манрике обожал одиночество и к нему стремился. Стремился так рьяно, что временами истово желал избавиться и от своей тени, поскольку тень не может достигнуть самых заповедных уголков, не может простираться повсюду.

Он обожал одиночество. Он сбрасывал узду и шоры со своего воображения, создавал собственный, причудливый мир, населенный удивительными существами, порождениями безумного бреда и поэтических фантазий. Жил, витал в этом мире, лишенном узилищ рассудка, но не в силах был почувствовать, ощутить явью свой чудный мир. И ни разу не удавалось ему сковать оковами слова порождения этого мира, скрупулезно описав их!

Он представлял себе, как среди пылающих углей в очаге мечутся тысячецветные духи огня. Представлял, как пробегают они по дереву, словно золотые мошки, пеленают искрами горящие поленья, извиваются языками пламени в дикой пляске. Так проводил он долгие часы, в безмолвии примостившись на краешке скамеечки, которую обычно подставляют под ноги сидящему у камина, вглядывался недвижным взором в дивное сияние.

Представлял себе: в речных глубинах, в родниках, бегущих средь мхов и камней, в призрачном тумане, поднимающемся над гладью озер, живут удивительные существа, чудесные женщины: феи, сильфиды, ундины;[68] они вздыхают и стонут или, напротив, поют и смеются, резвятся и плещутся в монотонном журчании воды. Вслушивался в этот звонкий плеск, звенящий в тиши, вслушивался, силясь отыскать и разобрать слова, обрывки фраз удивительных созданий.

В облаках, в дуновении ветра, в чаще лесной, в тесных расщелинах скал — повсюду чудились ему дивные звуки, невиданные существа, слова и фразы, не доступные ни слуху, ни пониманию.

Любить! Он рожден, чтобы грезить любовью. Нет, не чувствовать любовь, именно грезить. В женщин земных влюблялся мгновенно и лишь на единый миг. Одна воспламеняла его страсть белокурым локоном, другая — алыми губами, следующая — гибким станом, который чарующе извивается при каждом шаге, словно колышущийся на легком ветру озерный тростник.

Случалось ему провести целую ночь, неотрывно следя безумным взглядом за невидимым движением луны, дрожащей в серебряном тумане. Или сосредоточенно следил он за мириадами сияющих трепетным блеском далеких звезд, следил, будто банкир, завороженный россыпями драгоценных самоцветов. В бесконечном поэтическом бдении, в часы ночной бессонницы восклицал:

— Если все это правда, как о том мне поведал настоятель монастыря де-ла-Пенья, если только это возможно, чтобы светящиеся дивным блеском точки на ночном небосклоне оказались бы мирами, если бы только там, в перламутровых заоблачных высях, обитали бы люди, жили бы там прекрасные женщины; если бы все это оказалось правдой, то и тогда мне было бы не суждено ни увидеть, ни полюбить их, ни изведать их любви! Какова их красота?.. Какова их любовь?..

Нет, Манрике вовсе не был безумцем, что подчас свойственно молодым людям. Вовсе нет, его безумие ограничивалось лишь беседами вслух да, пожалуй, оживленной жестикуляцией наедине с самим собой. Впрочем, именно с этого все и началось.

II

Волны Дуэро[69] бьются о крепостные стены Сории, лижут источенные временем темные камни. Дорога из города через мост петляет, бежит к старинному монастырю тамплиеров,[70] чьи владения раскинулись на другом берегу реки.

К тому дню, с которого мы начали наш рассказ, рыцари ордена уже давно оставили свое пристанище. От некогда высоких башен и неприступных стен остались едва заметные сегодня руины, поросшие белыми колокольчиками и плющом. Еще угадываются в величественных развалинах тяжеловесные монастырские арки, длинные стрельчатые галереи оружейных дворов. Ныне, среди порушенных камней, с протяжным стоном веет ветер, колышет высокие стебли, шелестит травой.

В садах, где давно уже не ступала нога послушника, буйная поросль, предоставленная самой себе, раскинулась во всей красе, нимало не опасаясь произвола человеческих рук, что, по воле их хозяина, пытаются улучшить и облагородить ее.

Вьющаяся зелень цепко карабкается вверх по кряжистым стволам. Стройные ряды столетних тополей тянутся к небесам и там, переплетаясь ветвями, срастаются в единый купол. Тень покрывает лужайки под густыми кронами деревьев. Чертополох да крапива заполонили дорожки, наполовину занесенные песком. Среди груды камней, вот-вот готовых обрушиться, поднялся во весь рост репейник, его желтый венчик, словно конский хвост на шлеме, гордо реет на ветру. Белые и голубые колокольчики, будто на качелях, трепещут от дуновения лесного бриза, раскачиваются с радостным шелестом над руинами, празднуя победу над разрушением и смертью.

Мир окутала ночь, тихая, умиротворенная летняя ночь, полная кротких, едва ощутимых ароматов и звуков. В темно-синих прозрачных небесах светила бледная луна.

Необузданное поэтическое воображение влекло Манрике в ночную даль. Долго стоял он на мосту, вглядываясь в темный силуэт города, черная громадина которого отчетливо выступала на фоне белеющих во тьме, у горизонта, легких облаков. Незаметно для себя пересек он мост и вскоре очутился посреди развалин замка тамплиеров.

Пробило полночь, луна достигла высшей точки и замерла недвижно. Манрике шагал под сенью тополиных рощ, раскинувшихся у подножия монастырских стен, что некогда высились над берегом Дуэро. И вдруг — вскрикнул. Сдавленный крик его был полон удивления, ужаса и ликования.

В самой глубине тенистой тополиной рощи, в непроглядной мгле, метнулось нечто, блеснуло светлой искрой и пропало во тьме. Краешек платья! Женская фигурка скользнула по тропинке, пересекла ее и скрылась в густых зарослях. На краткий миг показалась она очарованному искателю химер, безумному охотнику на невероятных созданий, едва лишь вступил он в ночной сад.

— Незнакомка! Здесь и в этот час! Вот кого я искал всегда! Ее, и только ее! — воскликнул Манрике и бросился на поиски чудесной незнакомки, порывистый, словно пущенная в небо стрела.

III

Наконец он достиг того места, где появилась, а затем скрылась в непроходимых зарослях незнакомка. Исчезла без следа. Где она? Далеко, очень далеко. Манрике вглядывался в непроглядную тьму, силясь открыть в ночной мгле, под кронами спящих деревьев, светлую искорку, бледный лучик, сверкающий в ночи.

— Это она, она! Невесомая, словно парит на крыльях, неслышно скользит по тропинкам, как тень! — воскликнул он и ринулся на поиски незнакомки, раздвигая руками плотные, будто чудный ковер, заросли плюща, полог опутал, оплел могучие стволы, заполнил все свободное пространство.

С величайшим трудом продрался он сквозь вьющуюся стену и вышел на открытую полянку, сияющую в лунном блеске под ясными небесами…

Никого!

— Ах! Туда, туда! — воскликнул он. — Я слышу ее легкую походку, слышу, как шуршит сухая трава под ее ногами, слышу шорох складок ее платья, слышу, как краешек одежды задевает траву, и землю, и кусты!

Воскликнул и метнулся, будто безумец в бреду. Метался в поисках, но — увы! — напрасно, никого не отыскал, никого не встретил.

— Я слышу, слышу ее легкую походку, — шептал он беспрерывно, — я слышу: она что-то говорит, я слышу ее голос… Ветер, что шумит в ветвях; листва, что возносит тихие молитвы, они мешают мне расслышать ее голос, расслышать, что же она говорит, но, без сомнения, она не молчит, движется, уходит отсюда… и тихо-тихо говорит… что-то все время говорит… На каком языке?.. Он мне неведом, неизвестный иностранный…

И вновь бросился на поиски. Временами ему казалось, что он увидел ее, иногда — будто бы услышал ее. Вдруг качнутся ветки, словно кто-то коснулся их и скрылся меж ними. А то почудится чуть заметный ее след на песке. Или ночное трепетное дуновение ветерка донесет явственно осязаемый аромат, несомненно аромат женщины, которая словно бы дразнит его близким своим присутствием, дразнит, смеется над ним. Поманит и исчезнет в зарослях сорной травы. Напрасный труд!