Ат-Тайиб Салих - Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах

• Название: Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах
• Автор: Ат-Тайиб Салих
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1982

Талантливый суданский прозаик всесторонне исследует в этих произведениях жизнь деревни. Если мир, изображенный в «Свадьбе Зейна», может быть назван гармоничным, то действительность «Бендер-шаха» — трагическое столкновение патриархального общества с современной цивилизацией.

Книга предназначена для широкого круга читателей.

---

— Во всяком случае, — возразил я, — с тех пор как ты зять инспектора, тебе все стало дозволено.

— А что такое инспектор, — сказал он презрительно. — Мне теперь не указ ни инспектор, ни даже сам городской голова. У меня деньги. Ей-богу, если сейчас захочу, то возьму в жены и дочь головы.

— Ну, а откуда у тебя взялись деньги? Или ты откопал клад?

Он, радостно засмеявшись, сказал:

— Мне сейчас нужно идти на рынок, а о деньгах я расскажу в другой раз.

И он вышел, напевая своим слабым дребезжащим голоском:

Душечка Саид, матери отрада,
Сделает господь все, что тебе надо.

4

Хамад Вад Халима вспоминает, как в те времена, когда все они были малыми ребятами, Иса, сын Дауль-Бейта, вышел к ним однажды в праздничной одежде, хотя никакого праздника не было. На нем была новая шелковая джалябия[49]. Голову украшала ладно сидевшая новая красная шапочка, повязанная ослепительно белой чалмой. На ногах сияли новые красные ботинки. Иса выглядел дико и нелепо среди мальчишек, иные из которых бегали совсем нагишом, а другие были опоясаны одной тряпкой или, в лучшем случае, одеты в старое грязное рванье. Право, он нам показался странным и смешным. Едва увидев его, я закричал «Бендер-шах!»[50], и все мы начали громко повторять: «Бендер-шах, Бендер-шах!» Мы гнали его и преследовали до самого дома. С тех пор все стали звать его только Бендер-шахом.

— Вообще прозвища — удивительная штука, — продолжает свой рассказ Хамад. — Некоторым людям их прозвища подходят тютелька в тютельку. Взять, к примеру, твоего Хасана Тимсаха, или наших Бахита Абу-ль-Баната, Сулеймана Акаля ан-Набака, Абд аль-Маулю Вад Мифтаха аль-Хазну, или аль-Кяшифа Вад Рахматуллу[51]. К каждому из них прозвище пристало, как ножны к кинжалу, да спасет нас аллах от их зла! Меня, например, люди зовут Вад Халима[52]. Никому в голову не придет назвать меня моим настоящим именем Абдель-Халик. В чем причина? Спроси об этом у Мохтара Вад Хасаб ар-Расула, да не поможет ему бог, куда бы он ни направился.

Хамад обернул поплотнее халат вокруг своего тощего тела и продолжал:

— Когда мы, мальчишки, учились читать Коран в мечети хаджи Саада, Мохтар был здоровенным парнем, задирой и хвастуном, которого все боялись. После уроков мы собирались под большой акацией, которая стоит и сейчас. Мохтар с обнаженной спиной становился в середину круга, чтобы начать поединок. В те давние молодецкие времена трус не смог бы жить среди тогдашних крокодилов. Ты спросишь, чем дрались на поединке? Стегались бичом, длиной в локоть, свитым из корней нильской акации. Боже, что это были за поединки! Ни один из наших мальчишек не выдерживал больше одного, в лучшем случае двух ударов бича Мохтара Вад Хасаб ар-Расула. У него же самого спина была, как у бегемота — сколько по ней ни бей, и следа не остается. Я совершенно не переносил даже вида бича, и обычно стоял молчком вдалеке, никого не трогая. Да сохранит аллах правоверных от таких поединков!

Мохтар целый день стоял посреди круга, а ребята один за другим подходили к нему. Жжик… один удар, жжик… два — отскакивай в сторону, жжик… жжик — впрыгивай следующий. Стоило только Мохтару меня увидеть, как он начинал насмехаться, презрительно называя меня по имени матери Вад Халимой. Он мне то и дело говорил: «Эй, сын Халимы, когда же ты станешь мужчиной, когда будешь драться, как другие мужчины?» Эти слова были для меня как острый нож. Я весь вскипал от злости. Но что мог сделать такой маленький и слабосильный заморыш? И вот в один прекрасный день я твердо решил — пусть лучше умру, чем буду по-прежнему зваться Вад Халимой. Скажу я тебе, человек — это как веревочный капкан, наступишь на один его край, а он схватит тебя с руками и ногами.

После уроков я побежал домой. Нашел там мешочек, в котором было этак с фунт молотого перца. Я схватил его и пустился бежать через поле, пока дома не стали еле-еле видны. Этот красный перец воистину пылающий огонь аллаха. Я его поел, потом разделся догола и натер им все тело. Упаси боже, что это был за адский пламень! Я побежал, что было мочи, крича от боли во все горло: «Вай, вай, вай!» А кругом пусто, ни души, никто все равно не услышит. Я стал кувыркаться и кататься по земле, а пот с меня так и льет. Да, добрый человек, такая боль, что, поверь мне, можно сойти с ума. Зато после нее уже ничего не страшно. Можно войти в огонь, и ничего не почувствуешь. Я несся с рубашкой в руках, а глаза горят, голова, как котел. Добежал до той большой акации и вижу, стоит там Мохтар Вад Хасаб ар-Расул и красуется перед всеми, как непобедимый Антар. Я вошел в круг и стал перед ним наизготове. Он так презрительно на меня глянул и говорит: «Ты что, Вад Халима? Решил сегодня стать мужчиной? Проваливай, я не связываюсь с маменькими сынками». Клянусь великим аллахом, я посмотрел на него горящими, как угли, глазами и сказал: «Посмотрим, кто из нас здесь мужчина, ну бей!» Он засмеялся и стал подходить ближе и ближе. Они все тоже смеются. (А смех у Вад Мифтаха аль-Хазны и Вад Рахматуллы — громкий, визгливый.) Кричат: «Вад Халима попал в беду, теперь ему несдобровать». Ну, думаю, подождите.

Мохтар взял бич, согнул его обеими руками и взмахнул им в воздухе: «Вижж, вижж». Потом он обошел вокруг меня и несколько раз слегка ударил бичом, чтобы поддразнить. А мне хоть бы что: в голове у меня словно скачут шестьдесят тысяч ифритов. Потом он остановился на месте, опершись на правую ногу, резко взмахнул кнутом и с силой опустил его. Клянусь жизнью, прикосновение бича после адского перца показалось мне прохладой и покоем. Кожа у меня онемела, стала словно мертвой. Полосни по ней ножом, она ничего не почувствует. Он ударил меня второй раз и третий, а я все стою, будто окаменев. Если вот эта дверь что-нибудь чувствует, так и я тогда чувствовал. После седьмого удара он остановился, отошел назад и удивленно на меня посмотрел. Я окинул его убийственным, как яд, взглядом. Он сглотнул слюну. Теперь ему было уже не до смеха. Все другие стояли молча. У Вад Мифтаха аль-Хазны и Вад Рахматуллы смех тоже застрял в горле. Клянусь всевышним, я почувствовал, будто у меня внутри начал расти, двигаться и бушевать огромный шайтан, распустивший крылья над всем миром. Я почувствовал, словно я великан Шамхораш, который может удержать небо руками, если оно начнет падать. Это все от перца, да поможет ему аллах, и от горечи на сердце. И тут, добрый человек, не знаю откуда только у меня взялся голос, я закричал ему: «Эй, сынишка Маймуны (из презрения я тоже назвал его по имени матери), что же ты? Будь мужчиной, бей! Клянусь, сегодня меня или тебя отвезут отсюда на кладбище».

Все стоят молчком, никто ни гугу. Он ударил меня восьмой, девятый, десятый раз.

Когда счет дошел до тридцати, твой дед и Бендер-шах, да осчастливит их аллах, остановили Мохтара. Они выхватили бич у него из рук и сказали: «Довольно, он получил от тебя должное, теперь очередь Хамада».

Я почувствовал себя тогда, добрый ты мой человек, ни дать ни взять турецким пашою: надулся, приосанился. Говорю им: «Оставьте его, пусть бьет. Клянусь сурой „Кяф Лям Мим“ и, не знаю, чем еще, сегодня ночью будут хоронить Вад Маймуну». Твой дед и Бендер-шах сказали, однако: «Нет, тридцати ударов с тебя хватит». Я схватил бич, посмотрел, а он весь в крови. Великий аллах! Я потряс им над головами всех собравшихся и горделиво дважды обошел круг.

Вад Мифтах аль-Хазна и Вад Рахматулла съежились и со страхом глядели в землю. Я каждого из них слегка стукнул по голове бичом. Потом испустил воинственный клич: «Ийюй, ийюй, ийюя!» и посмотрел на Мохтара Вад Хасаб ар-Расула. Вижу, стоит он неподвижно, однако на лбу у него выступила испарина. Я стал с громким криком кружиться, дотрагиваясь до него бичом. Я то отскакивал, то приближался, то останавливался перед ним, то подпрыгивал высоко в воздух — словом, вел против него по всем правилам психологическую войну. Наконец вижу, парень сник. Если до этого Вад Мифтах аль-Хазна и Вад Рахматулла смеялись надо мной, то теперь они стали смеяться над ним. Стоит мне засмеяться, как они тоже хохочут вслед за мной. Да не простит их аллах! Они всегда с победителем.

Я поднял бич вверх и со свистом опустил его, будто резанул материю. Мохтар устоял, только заморгал глазами. Я стеганул второй раз. Слышу, он охает.

Всыпал ему третий раз — он попятился назад. От четвертого удара он зашатался. От пятого упал как подкошенный.

Люди стоят и слова вымолвить не могут. Дивятся, как это я, слабосильный хиляк Хамад Вад Халима, одолел грозного воителя и буйного богатыря Мохтара Вад Хасаб ар-Расула.

Скажу я тебе, я почувствовал себя в тот момент владыкой вселенной, повелителем ночи и дня. А что ж? Все мы были тогда детьми, старшему из нас едва минуло восемь годков. Стал я стегать всех подряд, направо и налево. Ну, подходи. Больше всего от меня досталось Вад Рахматулле и Вад Мифтаху аль-Хазне. Эх, мил-человек! Меня словно оседлали джинны. Я стал посреди круга и, словно лев на поверженную жертву, положил ногу на Мохтара, который лежал бездыханным трупом. Потом я понес какую-то околесицу — об этом мне рассказали потом твой дед и Бендер-шах. Это они сказали: «Ну, все. Хватит». Твой дед говорил мне: «Все. Теперь мы знаем, что ты мужчина». Бендер-шах ему возразил: «Если уж Вад Халима считает себя мужчиной, то пусть знает, что есть еще не такие мужчины». Не успел я подумать, как получил от Бендер-шаха удар в живот. После этого я уже не знаю, что было. Когда я очнулся, то увидел, что лежу на ангаребе[53] в доме Бендер-шаха, а рядом со мной лежит Мохтар. Боль такая, что упаси аллах! Я кричу, и Мохтар кричит: «Вай, вай, вай!»