Антоний Либера - Мадам

• Название: Мадам
• Автор: Антоний Либера
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-86793-314-8

Антоний Либера — известный знаток творчества С. Беккета, театральный режиссер, переводчик, литературовед. Роман «Мадам» вызвал бурный интерес в Польше и переведен на многие языки. Живо и ярко написанная книга привлекает не только интригующей фабулой (история влюбленности ученика в преподавательницу) или игрой с литературными реалиями, которую смогут оценить искушенные библиоманы. Читателю дана возможность окунуться в атмосферу Польши конца шестидесятых, вместе с героем пройти путь его интеллектуального становления.

---

Сидевшие в деканате секретарши смотрели на меня с гримасой напряженного внимания на лицах, будто я обращался к ним не по-польски (и даже не по-французски), а на каком-то экзотическом языке. Однако мое expose звучало так благородно и убедительно, что они не решились отправить меня ни с чем, а лишь ограничились замечанием, что не совсем уверены, хорошо ли меня поняли, и спросили, чем, собственно, могут мне помочь.

— Мне не хотелось бы доставлять вам лишнего беспокойства, — сказал я с подкупающей вежливостью, — может быть, достаточно будет просто посмотреть списки дипломников. Надеюсь, с этим не будет проблем?

Они посмотрели на меня с неописуемым изумлением.

— Речь идет об основных данных, — добавил я, чтобы разрядить обстановку. — Год окончания университета, названия дипломных работ и тому подобные незначительные детали.

— За какие годы? — отозвалась наконец одна из них, вероятно старшая.

— Скажем, с середины пятидесятых годов, — ответил я, подсчитывая приблизительно, что Мадам не могла закончить университет раньше пятьдесят пятого года.

— С середины пятидесятых годов? — удивилась Старшая. — Знаешь, сколько материалов накопилось за эти годы?

— Что делать, — я развел руками, выразив этим жестом, что долг для меня превыше всего, — у меня такое задание.

Старшая встала, подошла к огромному шкафу, подставила стремянку и взобралась на нее. Затем с верхней полки, заваленной грудами пухлых папок и скоросшивателей, вытащила какую-то неказистую папочку, стряхнула с нее пыль и сошла вниз.

— 55-й—60-е годы, — сказал она, вручая мне документы.

С трудом справившись с волнением, сдерживая нетерпение и избегая резких движений, я сел за один из столов и приступил к изучению предоставленной мне документации.

Страницы были разделены на пять рубрик, озаглавленных сверху следующими надписями: «Фамилия и имя», «Дата рождения», «Название дипломной работы», «Научный руководитель», «Заключительная оценка».

Я вынул из портфеля записную книжку, после чего медленно, страница за страницей начал прочесывать взглядом списки дипломников. Время от времени, когда я чувствовал, что на меня смотрит одна из секретарш, я наклонялся над записной книжкой и записывал какую-нибудь фамилию или заглавие дипломной работы, которая в этот момент попадалась мне на глаза.

В списках за 1955, 56-й и 57-й годы фамилии Мадам не было. Хотя я стремился, понятное дело, как можно быстрее удовлетворить свое любопытство или, по крайней мере, убедиться, имеют ли мои поиски вообще какой-то смысл, эта трехлетняя отсрочка не слишком меня разочаровала, даже принесла некоторое удовлетворение. Ведь рассуждая теоретически, она приближала год рождения моего кумира, то есть делала ее моложе. А это только способствовало моим планам. В данной ситуации каждый год, сокращающий разницу в возрасте, был на вес золота.

Напряжение начало усиливаться, только когда я, просматривая список за 1958 год, и здесь не нашел ее фамилии. Шансы на успех таяли на глазах. Оставались всего лишь два года. Если и там не окажется ее фамилии, придется просить списки за другие годы. А это может показаться уже подозрительным. Кроме того, терпение секретарш, и так подвергнутое серьезному испытанию, может просто кончиться.

Но жизнь на этот раз мне благоприятствовала. Едва я перевернул страницу, где изумительным каллиграфическим почерком была вписана цифра 1959, как мои глаза натолкнулись наконец на то, что так долго искали. Дрожь облегчения и одновременно возбуждения пробежала по всему телу. Информацию, помещенную в пяти рубриках, я охватил сразу одним взглядом, став в это короткое мгновение обладателем следующих бесценных сведений:

— кроме того имени, под которым она была нам известна, благородным, но распространенным, она носила другое, значительно более редкое: Виктория;

— родилась она 27 января 1935 года;

— название ее дипломной работы звучало следующим образом: «La femme émancipée dans l'oeuvre de Simone Beauvoir»[38];

— научным руководителем была пани доцент Магдалена Сурова-Лежье;

— окончательная оценка — наивысшая и редко встречающаяся: «очень хорошо».

Я всматривался в эти строчки в некотором замешательстве и даже отупении, не понимая, что делать дальше. С одной стороны, жажда информации была приглушена, а с другой — она разгорелась с новой силой. Я, казалось, продвинулся вперед, но все еще оставался в потемках дремучего леса. Добытые сведения расширяли круг вопросов и заставляли меня осознать, как много я еще не знаю.

Не вызвал сомнения только один факт — точная дата ее рождения. Я узнал наконец, что в данный момент ей тридцать один год (а не больше, как я думал раньше!) и что через три месяца ей исполнится тридцать два. Зато все остальное требовало дальнейших исследований, уточнений и объяснений. Откуда, к примеру, эта «Виктория»? О чем она написала в своей дипломной работе? И вообще, откуда взялась эта тема? Она ее сама выбрала или ей ее предложили? Я слышал, что тему дипломной работы выбирает, как правило, сам студент. Но если так, то что крылось за этим выбором? Литературные пристрастия? Принципы? Личные переживания?

Книги де Бовуар были переведены на польский, и я читал некоторые из них: два первых тома автобиографического цикла: «Мемуары хорошо воспитанной девушки» и «La force de l'âge»[39]. Мне они не очень понравились, казались слишком многословными, гротесково-рационалистичными и одновременно местами экзальтированными. Тем не менее я не мог отрицать, что благодаря им я приобрел определенные знания о психологии женщины и особенно об интеллектуальной и бытовой стороне жизни парижской богемы «эпохи экзистенциализма».

То, что в итоге я вынес из чтения ее книг, свелось к образу болтливого синего чулка, отбросившего ценности «мещанской культуры» для того, чтобы постараться жить интенсивно и бескомпромиссно, — словом, «аутентично», как понимали это экзистенциалисты. Что, однако, не приводило, как можно было бы предполагать, к распущенности или хотя бы экстравагантности, а к совсем иным результатам. С одной стороны, такой стиль жизни порождал безудержное политиканство, постоянную оппозиционность, склонность к протесту и бунту, впрочем, не обременительному, а, наоборот, сулящему определенные дивиденды — и ужасно шумному и суетливому. С другой же стороны, провоцировал влечение к неустанному и ни перед чем не останавливающемуся самоанализу и к интеллектуальной критике любых переживаний, желаний и реакций с их последующей психологической и философской интерпретацией. Так, по крайней мере, это выглядело. Читая эти толстенные, захлебывающиеся словами тома, можно было предположить, что Симона де Бовуар с раннего детства жила в состоянии перманентной автовивисекции, относясь к себе самой как к объекту исследования, наблюдая себя, как под внутренним микроскопом, и делая выводы, которые тут же записывала.

Чем все это могло заинтересовать Мадам? Привлекала ее такая литература или, наоборот, отталкивала? Близки или чужды были ей личность, взгляды, образ мышления и литературный стиль автора «Чужой крови»? Чем обусловливался выбор темы: одобрением, восхищением, «родством душ» или, возможно, решительным неприятием, отвращением, раздражением? Что ни говори, а Мадам была директором социалистической школы, поэтому маловероятно, чтобы творчество какой-то дамочки — пусть и неформальной — автора книги «L'être et le néant»[40] могло вызвать ее симпатию или хотя бы одобрение. Ведь эта высокообразованная Эгерия интеллектуального и артистического Парижа сороковых-пятидесятых годов, хотя и отстаивала левые позиции, хотя и кормилась из рук французских коммунистов и мечтала о мировой революции, а также поддерживала, где только возможно, национально-освободительные движения, была связана с экзистенциализмом. А экзистенциализм, с точки зрения марксизма, являлся доктриной «нигилистической», выросшей на «буржуазной почве», и даже «фашиствующей» (так как одним из создателей был Мартин Хайдеггер! — «правая рука Гитлера в нацистском высшем образовании»), И марксизм, «единственная истинно научная система», давно уже с детской легкостью расправился с этой «псевдофилософией», обнажив ее интеллектуальное убожество и нравственную деградацию. Тем не менее, как это бывает с сорной травой, она продолжала привораживать и питать своим ядом умы человеческие. Поэтому и в дальнейшем следовало давать ей решительный отпор.

После пятьдесят шестого года борьба с экзистенциализмом обрела новую форму. Если в период «холодной войны» он просто находился под запретом, то в связи с «оттепелью» позволительно стало выставлять его на всеобщее обозрение и рассуждать о нем собственными словами, в основном, конечно, для того, чтобы его отхлестать и заклеймить, оплевать и осмеять. Этого требовал, по крайней мере, официальный ритуал, что и нашло выражение в многочисленных публикациях, выступлениях на ученых советах и на страницах научных журналов. Что уж тут говорить о дипломной работе, которая к тому же была написана под руководством доцента с такой предосудительной и одновременно… многозначительной фамилией!