Самир Сельманович - Это все о Боге История мусульманина атеиста иудея христианина

• Название: Это все о Боге История мусульманина атеиста иудея христианина
• Автор: Самир Сельманович
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Религия
• Год: 2010
• ISBN: 978–5–699–42643–0

ЖИТЬ В ОДНОМ МИРЕ…

Миллионы людей предпочитают безличную духовность определенной религии, миллионы ставят свою религию выше других, миллионы просто ни во что не верят.

Эта книга — дерзкий вызов всем нашим представлениям о духовности, вере и атеизме. Ее с восторгом приняли представители всех величайших религий.

Это оригинальный рецепт жить счастливо в мире, где есть «свои» и «чужие». Уже сегодня эта история изменяет мир! Здесь все по–настоящему.

«Поразительная книга, в которой сочетаются воспоминания, озарения, мудрость, страсть и сострадание».

Маркус Борг, религиовед

«Сельманович, сын мусульманина и христианки, был воспитан в традициях ислама, но позднее обратился в христианство, хотя и не утратил почтения к мусульманской вере… Читатели этой книги обнаружат, что перед ними открываются новые важные перспективы их собственной религии, чужих религий и даже их отсутствия».

Дейзи Хан, исполнительный директор Американского общества распространения ислама (ASMA)

«Самир совершил то, что казалось невозможным — написал книгу о Боге, которая выглядит свежо. Книгам о Боге, вере и религии в наше время грош цена, но эта исполнена надежды и энтузиазма. И абсолютной честности».

Карл Медеарис,. писатель

«В мире, где религиозные традиции слишком часто упорствуют на давно утративших актуальность позициях собственной исключительности и правоты, эта песнь любви, обращенная к Богу всего сущего, — долгожданный труд, полный надежды и оптимизма».

Раввин Марсия Прагер

Сзмир Сельманович — писатель, доктор философии, оратор, консультант и общественный деятель. Он родился и вырос в семье этнических мусульман, в атеистической городской среде Загреба — столицы Хорватии.

---

Положив трубку, я заплакал.

Я возмущаюсь, когда слышу от кого–нибудь, что «Бог сделал это», «Бог хочет того» или «так велел мне Бог». Откуда им знать? Но как ни странно, чем больше живущих по соседству людей высказывалось против собрания, чем убедительнее звучали предостережения родных, чем чаще я узнавал о том, как ничего не подозревающих обладателей арабских имен куда–то увозили по приказу растерянных властей, тем больше убеждался: Бог хочет, чтобы это собрание состоялось!

Это был еще один момент дежа–вю. Я вспомнил, как однажды, много лет назад, уже побывал под таким же давлением — когда моя мусульманская семья и друзья–миряне выступили против меня единым фронтом, убеждая отказаться от своего решения стать христианином. Прислушиваясь к тихому, ровному голосу, доносящемуся откуда–то изнутри, я наотрез отказался подчиниться им. И теперь, после трагедии 11 сентября, вновь понял, что вовсе не упрямство побуждает меня отмахнуться от предостережений обеспокоенных нью–йоркцев и моих хорватских родных, а все тот же тихий внутренний голос. Это неповиновение другим голосам моей жизни не было следствием большого самомнения или иллюзорного религиозного опыта. Голос казался сигнальным огнем, который зажег Некто или Нечто, и вместо того, чтобы погаснуть, от моих слез он разгорался все ярче.

Я старался не слушать его, но огонек горел, горел, горел. И в конце концов придал мне силы. Мы решили все–таки провести собрание. Церковь заполнилась до отказа, живущие по соседству нью–йоркские музыканты вызвались блеснуть своим искусством, говорили мудрые, рассерженные, печальные, слушали все, и к нам вернулась надежда! Мы осознали, что мы прежде всего люди, и только во вторую очередь последователи наших религий и идеологий, и служить им лучше, чем обращать их против друг друга. На расстоянии пары кварталов от горы обломков, еще недавно бывших башнями, я принял решение на всю оставшуюся жизнь: я вознамерился рисковать больше и чаще.

Последовал год упорной и продуктивной работы. Мы горевали вместе, трудились вместе, молились и пели вместе. О, как мы любили друг друга! В первую годовщину трагедии десятки тысяч жителей Нью–Йорка собрались на бесплатный концерт в Центральном парке. Когда Билли Джоэл допел «New York State of Mind» («Нью–йоркское состояние души»), у всех вырвался вздох, как будто впервые после атаки самолетов. Молчание нарушил голос моего друга Дерека Линтона, юриста из Бронкса и еще одного «джентльмена царства Божьего».

— И сентября тянулось целый год. Завтра наконец–то наступит 12 сентября.

С тех пор я часто задавался вопросом, откуда берется тихий голос, звучащий у нас внутри? Он не произносит слов, тем не менее он реален, он слышится отчетливо и придает сил. Он исходит не от религии, разума или практических соображений, и даже не от инстинкта самосохранения.

В нашей жизни бывают редкие моменты, когда нас призывают восстать против всего мира, против всех других голосов и прислушаться к одному, тихому и внутреннему.

Но к кому или к чему мы прислушиваемся, когда он звучит?

За пять минут до того, как уснуть

С тех пор как в средней школе я впервые услышал слово «духовность», меня привлекала восточная традиция медитации. Коммунистическая идеология осуждала восточные религии не так яростно, как монотеистические. Поскольку в восточных религиях внимание уделялось, скорее, реальности, чем тому, что «верно и ошибочно», считалось, что небольшие группы буддистов или индуистов не представляют серьезной угрозы для властей и режима. Несколько лет я прилежно заносил в блокнот описания дыхательных упражнений, медитативных практик, упражнений на астральную проекцию, которые также назывались «осознанными сновидениями».

Я узнал, что каждый день заканчивается пятью минутами истины. Если мы не измучены, в последние пять минут перед тем, как мы уснем, наш разум волен витать где угодно, потому что перед ним не стоит конкретной цели. Именно в такие моменты мысли рождаются сами собой. После этого осознанное мышление заканчивается, мы налегаем на весла, и наши мысли уплывают.

Куда они удаляются? К какой надежной гавани стремится наша душа, чтобы провести там ночь?

Ответить на этот вопрос непросто: как только мы замечаем наши внутренние монологи, обращенные к самому себе утешения, наши рассуждения, повторы, пробы или любые другие формы мышления, мы начинаем осознанно управлять ими, а под управлением мысли не могут витать свободно. Наблюдение за своим внутренним миром со стороны — не тот навык, который всем и каждому дается легко. В восточных медитативных практиках его изучали на протяжении веков, помогая людям выйти из потока своего мышления, чтобы увидеть собственные мысли — подобно царю Давиду из иудейских священных писаний, который в Псалтири обращается к своим мыслям, говорит со своей душой.

К счастью, чтобы уснуть, нам приходится расслабляться. Постель служит нам зоной доверия. Попрощавшись с осознанной реальностью, в которой мы — хозяева своих личных владений, мы вступаем в промежуток времени, когда уже не можем управлять собой, а тем более миром. Мы передаем управление в другие руки. Прекращаем контроль. Ослабляем захват. Мы убеждены, что в не слишком отдаленном будущем проснемся, опять обладая умением ходить, говорить, думать и чувствовать. Мы верим.

Верим во что?

Если бы кому–нибудь удалось каждый вечер записывать содержание этих пяти минут истины, появились бы истории жизни без прикрас, с персонажами, конфликтами и сюжетами, отличающимися от тех, что мы рассказываем другим и себе. Каковы истории, которые я рассказываю себе, силы, к которым я обращаюсь в минуту опасности, источники ценности и смысла, которым доверяю?

На этот вопрос не в состоянии ответить человек, который либо бодрствует, либо спит. С одной стороны, когда мы спим, мы во что–то верим, но то, во что мы верим, остается невысказанным и неузнанным, погребенным в ночной тишине. С другой стороны, бодрствуя, мы верим в то же самое, но то, во что мы верим, в равной степени скрыто, не услышано, замаскировано гулом наших мыслей. Услышав вопрос: «Во что вы верите?», многие из нас просто не смогут дать на него точный ответ. Вместо того чтобы понять, во что мы верим, мы определяем, во что хотим верить или во что, как нам кажется, должны верить. Или же во что нас хотят убедить верить окружающие.

Необходимо занять промежуточное положение. И не спать, и не бодрствовать. В эти пять минут истины нам кажется, что наши мысли куда–то медленно уносит. Но на самом деле они не уплывают. Если дать им волю, они устремятся к тому самому месту, времени, реальности, тревоге, сокровищу и гавани. Они направятся к нашему истинному божеству и внутреннему алтарю, на котором горит огонек. Выражаясь языком древних священных писаний, каждый человек, независимо от его религиозности, приписывает абсолютную ценность чему–либо. Луша каждого куда–то устремляется. Каждый совершает акт поклонения.

Почему религиозные и нерелигиозные люди одинаковы

Я понял, что каждый чему–нибудь да поклоняется, когда в 1997 году впервые прибыл в Нью–Йорк, чтобы стать пастором церкви. Я буквально носился — не на такси, а на густом облаке мечтаний. Словно амбиции всех жителей Нью–Йорка за целое столетие скопились в одном времени и зависли в воздухе, это густое облако заполняло улицы, его никогда не раздувал ветер, с каждым новым поколением его вес и размеры росли.

Подобные мечты можно разглядеть в архитектуре. Чему бы мы ни поклонялись, мы воздвигаем для объекта своего поклонения храм. На протяжении всей истории объекты нашего поклонения помещали в самые высокие здания. В прошлом самыми высокими в городах были религиозные сооружения. Там была сосредоточена высшая власть, наиболее оберегаемые ценности и глубокий смысл. Там пребывали божества.

Нью–Йорк — хранилище искусств, развлечений, бизнеса и банковского дела, пристанище самых разнообразных религий и их проявлений, мировая политическая сцена, столица мечтаний планеты и город святилищ. Когда этот город лишился двух своих башен, у нас возникло ощущение, будто все мы потеряли два передних зуба.

Немало сил было потрачено на споры о религии. Религия хороша, религия плоха. Полемисты пытаются выяснить, как нам будет лучше — с религией или без нее, тиражируют свои мысли в популярных журналах, на радио и телевидении, на страницах бестселлеров. Но дискуссия выдыхается, потому что мы обессилели от принятой нами искусственной дихотомии. Большинство занимающих диаметрально противоположные позиции авторов этих параллельных монологов исходят из предположения, что религиозный человек принципиально отличается от нерелигиозного. Так ли это на самом деле?

Что если это различие, пусть и реально существующее, вовсе не так значительно, как мы полагаем? Что если люди, которые считают себя преимущественно «религиозными», и те, кто считает себя преимущественно «нерелигиозными», делают это по одной и той же причине — чтобы упростить в противном случае невыносимую сложность человеческого опыта и справиться с ним?