Даррен О'Шонесси - Город смерти

• Название: Город смерти
• Автор: Даррен О'Шонесси
• Издательство: ACT
• Жанр: Городское фэнтези
• Год: 2001
• ISBN: 5-17-010456-1

Это — Город.

Город, в который попадают, чтобы остаться навсегда. Либо — мертвыми, которых никто и никогда не станет искать, либо — живыми. Живыми игрушками в руках тайного и безжалостного властелина — Кардинала.

Город, в котором убийцы не имеют ни прошлого, ни души. Ибо нет и не может быть души у созданных из ничего «айуамарка», совершающих положенное им и опять в ничто уходящих.

Это — Город.

Город преступления и насилия.

Город кровавого колдовства, пришедшего из темных, незапамятных времен.

Город, который сам — убийца, АЙУАМАРКА.

---

Она тоже не спускала с меня глаз. Вновь прикоснулась к моей руке, на сей раз энергичнее. Принялась ощупывать кисть, запястье, локоть, бицепсы, плечо. Затем провела кончиками пальцев по моему лицу — осторожно погладила губы, нос, кожу вокруг глаз. И неуверенно заулыбалась, начиная осознавать, что все это — не сон.

— Мартин? Это правда ты? Правда… Но как же так… Столько времени прошло… О Господи. Мартин! — Она кинулась мне на шею и повалилась вместе со мной на пол — совсем как Ама Ситува тогда, в городе, вот только не с целью заняться сексом. Женщина хотела просто ощупать меня, удостовериться, что я — не призрак, отделаться от мысли, что я сейчас растаю в воздухе, оказавшись лишь капризом ее фантазии.

— Мартин. Мартин. Мартин, — твердила она снова и снова, будто не знала других слов. Точно мантру. Она произносила это имя, когда касалась меня, когда щипала, когда ощупывала мои ноги и руки, мой торс спереди и сзади. Ласково поглаживая меня по лицу, заглядывая сквозь пелену слез в мои глаза, дрожа, плача, смеясь. Обнимая и целуя мою шею, притиснув мое тело к своему, вцепившись в меня, чтобы никогда уже не отпускать. — Мартин, Мартин, Мартин.

— А ты… — произнес я, обнимая ее за шею, оглядывая комнату, которую я теперь отлично помнил, трепеща под наплывом воспоминаний. — Ты моя жена, — благоговейно проговорил я и надолго замолк.

* * *

Единственным источником тепла в доме была печка. Мы на ней и готовили, и грели воду, и отапливали дом в морозные зимние ночи. Иногда мы из-за нее ссорились — как правило, в особенно сильные холода, когда крыша протекала, а ледяные сквозняки свободно гуляли по нашему жилищу. Деб хотела сломать печку или по крайней мере добавить к ней нормальную плиту и газовый титан. Я же говорил, что моих родителей, как и их собственных родителей, печка вполне устраивала, а потому она сгодится и для нас. Я скрепя сердце согласился модернизировать дом, если у нас появятся дети, но до тех пор, пока нас только двое, пусть он остается в том виде, в каком просуществовал уже девяносто лет. Она же знала, когда за меня выходила, что свой дом я не брошу — на том и спор закончен. У нас обоих были свои причуды и привычки. Моя причуда состояла в попытках всеми силами сохранить традиционный облик дома.

Деб. Дебора. Так зовут мою жену. Ей пришлось представиться самой — я никак не мог вспомнить ее имени.

Приподняв крышку, я удостоверился, что вода вскипела, и переставил чайник на холодное место. Деб любит начинать день с чашки чая. Заваривать его всегда было моей обязанностью. Часто я приносил ей чай на подносе — завтрак в постель, так сказать. Иногда он сопровождался всякими забавами, если мы расправлялись с едой быстро и никуда не торопились. Оказалось, что навыка я не утратил. Я распахнул решетку, поворошил угли, задумчиво поглядел на них, прикрыл решетку. Потер руки. Встал.

Деб нежилась в кресле-качалке, сложив руки на коленях, не спуская с меня глаз. Она всегда отличалась бледностью, а сегодня, в этот ранний час, да еще и после такого потрясения, была иссиня-бела — на ее фоне даже призрак показался бы загорелым.

Я прошелся по комнате — в стотысячный раз за день, — внимательно разглядывая безделушки, панно, репродукции картин, календарь с Гэри Ларсоном. Ларсона Деб обожала. Ни мои дед и бабка, ни их дети, ни я так и не придумали названия для дома. Но Деб решила эту проблему одним махом. «Медвежий угол», — выпалила она, хохоча, и было видно, как ей нравится это имя, дом, я. Мы все собирались повесить у калитки табличку с названием дома, но как-то руки не доходили.

Иногда, свернувшись калачиком перед печкой, мы играли, будто мы — бессловесные животные, и целыми часами лежали молча: просто соприкасались боками, целовались, ласкались. Жили.

Я налил ей чаю. Она сделала маленький глоток, глядя на меня поверх чашки. Скривилась.

— Ты забыл сахар, — укоризненно проговорила она.

— Ты разве пьешь с сахаром? — задумался я. — Мне казалось, что нет.

— Ой. Верно. Раньше я пила чай без сахара. Только после того, как ты… ушел… — замялась она. — Жизнь и так казалась слишком горькой. Мне нужно было хоть что-нибудь сладкое. Постепенно пристрастилась. Теперь я чай пить не могу, если в чашке нет хотя бы двух кусочков сахара. — Она заглянула в чашку, покачала ее в руке, подняла глаза. Улыбнулась. — Мне все кажется, что ты сейчас исчезнешь, — пояснила она. — Я думала, что ты мне снишься, и боялась отвести от тебя глаза — знаешь, как эльфы испаряются, когда перестаешь смотреть? Первые месяцы ты мне все время снился. Но, правда, не так правдоподобно. И ни разу — наяву. Некоторые сны были приятные, воспоминания о тебе, каким ты был на самом деле. Но иногда ты оказывался чудовищем: я видела со стороны, как сплю, а ты выползаешь из тьмы и вгрызаешься в меня.

— А теперь? Как по-твоему, теперь я — чудовище или просто я?

— Не знаю. — В ее глазах ясно читались все ее страхи и надежды. — Когда я тебя увидела — так живо, так натурально, — то решила, что у меня кошмар. В дурных снах ты всегда был как-то материальнее. А сейчас смотрю, как ты ходишь, насвистываешь, завариваешь чай… Мартин, что случилось? Где ты был? Почему так долго не появлялся? Почему вернулся теперь, без предупреждения, без…

— Деб. Перестань. — Я встал на колени и опустил в ее чашку два кусочка сахара. Она рассмеялась, услышав бульканье. Я тоже. — Никаких вопросов, — велел я ей. — Попозже отвечу. Но не сейчас. Сначала я должен выслушать твою историю. Деб, я не все помню. Очень многое возвращается. Я смотрю по сторонам и ежеминутно вспоминаю новое. Но так много еще покрыто мраком. Так много в тумане. Ты мне сказала, что тебя зовут Деб, но я не могу проверить это по памяти. Если бы ты назвалась Сандрой, Линдой или Мэри, мне бы пришлось поверить. Я знаю, что мы поженились, но не знаю когда. Я знаю, что мы любили друг друга, но не могу заглянуть дальше этой любви или проанализировать ее. Деб, я хочу, чтобы ты рассказала мне, кто я такой. Кем я был. Чем занимался, какой у меня был характер, какие убеждения. Как я жил. Как я исчез.

— Хорошо. — Она начала раскачиваться в кресле. — Только сначала расскажи мне, где ты был. Подробности мне пока не нужны. Но эта малость необходима.

— Что ж, справедливо. — Я призадумался. — Год назад я приехал на поезде в один большой город и поселился у человека, который называл себя моим дядей. Я стал работать в его… фирме. — Мне приходилось тщательно подбирать слова. Возможно, она была не столь несведуща, как изображала, но вряд ли. А раз уж она не знает о Кардинале, о моем обучении искусствам преступать закон и убивать, тем лучше. — Там я и находился все это время, — продолжал я. — Я отлично помнил все, начиная с дня приезда, но ничего о том, что происходило до этого дня. За исключением каких-то мелочей, — уточнил я. — И так продолжалось довольно долго. Я и не подозревал, будто что-то неладно. Когда же до меня дошло, что мое прошлое куда-то делось — когда я больше не мог игнорировать свое невежество, — я разыскал старый билет на поезд и вернулся сюда. Вот все, что я могу тебе сказать. Пока.

— Амнезия? — спросила она.

— Наверно, да. И, может быть, галлюцинации. Я точно не знаю, каким я был здесь, но почти уверен: у Мартина Робинсона было мало общего с Капаком Райми, человеком, которым я был в городе. Я играл роль, но думал, что это не роль, а всерьез. Теперь я поумнел. И хочу узнать побольше. Деб, я был плохим человеком? Я имел отношение к темным делам, к преступности?

— Нет! — изумилась Деб. — Господи помилуй. Ничего подобного.

— Ты уверена?

— Более чем.

Воцарилась долгая пауза. Деб вновь начала тихо раскачиваться, собираясь с духом. Я вспомнил эту ее привычку: ей легче думалось, когда она раскачивалась в кресле или просто двигалась из стороны в сторону.

— Ты родился не в этом доме, — начала она, — но едва избежал этой участи. Твой отец хотел, чтобы мать рожала здесь с помощью повитухи, так же, как рожали его самого. Но твоя мать благоразумно настояла, чтобы ее отвезли в роддом. — Деб нежно улыбнулась. — В роду Робинсонов все мужчины — сентиментальные дурни, приверженцы старины. Требовать от кого-то из вас измениться — все равно что просить гору чуть посторониться.

Ты вырос здесь. Это было родовое гнездо. Замок Робинсонов. Родители относились к тебе, как к маленькому принцу. Учти: тебя не баловали. Воспитывали тебя хорошо — ты всегда был вежливый, тактичный, добрый, сердечный. Прелесть, а не ребенок.

Мы выросли вместе. Ты на восемь месяцев старше меня, но мы учились в одном классе, а наши родители были близкими друзьями. Ты вечно вышучивал мою одежду и прически — у моей матери был ужасный вкус, она покупала вещи, которые даже на куклу не наденешь, — а я издевалась над твоим неправильным прикусом.

— У меня был неправильный прикус? — удивился я. Детства я не помнил, а потому считал, что всегда выглядел одинаково. Мне и в голову не приходило, что моя внешность должна была меняться, как и у всех людей, что сегодняшний мужчина, возможно, ничуть не похож на былого мальчика.