Светлана Новикова - Оранжевое небо

• Название: Оранжевое небо
• Автор: Светлана Новикова
• Жанр: Научная Фантастика

---

- Папа, ты долго будешь стучать? В ушах звенит.

- Ты же сама просила его починить замок. Стучит - значит, надо.

- Что ты вечно встреваешь? Я же не с тобой говорю.

- Не со мной, но при мне. И мне противно слушать, как ты...

- Можешь не слушать. Папа, будь добр, закрепи ножку у стола, он у нас уже полгода качается. А то у нас в семье некому, нет мужских рук.

Это надо проглотить молча. Иначе начнется кухонная свара. Теща уже начеку. В глазах вспыхнул тот особенный пламень вдохновения, который помогает ей побеждать в любых словесных сражениях. Ох, уж эти шумные баталии! Как говорил один венгр у них в институте: это национальная особенность русских - кричать из ничего "во весь горло". Он тогда на него обижался, спорил: зачем из-за отдельных грубиянов обвинять нацию? А теперь сам не знал, куда спрятаться от крика, который преследовал людей всюду. Все устали от крика - и все кричат. Куда ни придешь - в магазин ли, в мастерскую, в поликлинику - везде на тебя кричат. Или на рядом стоящего. Один прямостоящий - на другого прямостоящего. Четвероногие, те однообразно и примитивно рычат, а двуногие - кричат, используя на всю катушку дарованную эволюцией вторую сигнальную систему. Подивиться можно разнообразию форм и выражений, которые один homo изливает на другого homo. А какое неисчерпаемое богатство тональностей! Ах, homo, ах, sapiens! Как велики твои возможности! И как стремительно ты прогрессируешь вслед за ростом производительных сил и сменой производственных отношений! В чем причина всеобщего ожесточения? Почему люди так легко срываются на крик?

- Бабушка Липа, почему?

- Надорвался народ, Егорушка. Подумай-ка, сколько можно камни на себе в гору таскать? И никакого просвету. То германская, то гражданская, то колхозы, то немцы пришли. А после них и вовсе разор.

- Я помню. Я бывал у тебя после войны. Вы еще все яблони повырубили тогда.

- А что делать было? Чуть не каждую веточку налогом обложили. Вот и получается: вокруг тьма - и в душах людских тьма. Надо бы им помогчи. Они и сами не рады.

Бабушка сокрушенно вздыхает. Ничто не смогло отучить ее от жалости. На все смотрит она с этой стороны. Он рассказал ей про Сизифа. Она и его пожалела.

- Экий бездольный! Неужто не могли другого наказания ему определить?

- Боги так наказали. Им не укажешь.

- Хоть и боги, а без ума. Что пользы мучить человека? Одна надсада и глумление. Нехорошо это.

Откуда брались силы у нее всех жалеть? Сама прожила трудную жизнь, столько близких пришлось похоронить, столько слез пролила - и над своим горем, и над чужим, а душа не очерствела, не иссохла, не остыла. Улыбнется тихо - и засияют глаза, засветятся мягким теплом. Словно сбросит с себя тяжкий груз долгих годов. Словно снова она та девушка, что стоит рядом с женихом на старинной фотографии, наклеенной на плотный картон. А вот такая же фотография, где снята она с дедушкой Иваном. Он тоже тут молод и совсем не похож на себя. Все они тогда были молоды. Братья - Иван да Илья. И Липа, Липушка, любовь их общая. Любовь-беда, любовь-кручина, любовь-напасть. Налетела, закружила, завертела. А сердце молодое, не знает, как из беды вырваться, как кольцо разомкнуть. Кто подскажет? Старики свое гнут: "В наше время за такие дела..." А их время ушло. И век ушел. Новый пришел, двадцатый. Его спросить? А он сам молод, еще моложе, чем они. Только на ноги становится, своего пути ищет. Старые люди ворчат. Старым не до перемен. Им бы кости погреть, на печи понежиться перед смертью. Устали они, смолоду с лихвой наворочались. А теперь молодой век не дает им покоя. Какой покой с молодыми? Они и сами-то не знают хорошенько, что они завтра учудят. Сегодня, гляди, он весел, а завтра слезы льет. Сегодня любит, а завтра нос воротит. Сегодня в землю уткнулся, а завтра взлетает в небо.

- Чего его туда понесло? Свалится ведь.

Свалился. Лежит, весь в ссадинах, вывалялся в грязи и - лужица крови.

- Что он, не знал, что на небе долго не удержишься? Разве что на один миг.

Кто взлетает, тот не думает о падении...

А мы с тобой? Мы с тобою, моя девочка со скрипкой? Разве мы по земле ходили? Ты сказала: "Вон видишь то облако? Бежим к нему." Я поднял тебя на руки и подкинул ему, оно подхватило тебя, окутало нежной дымкой. Я прыгнул следом, и мы понеслись. Мы не видели друг друга в белой пелене, было страшно и хорошо. Я слышал твое учащенное дыхание и сам задыхался от нежности, любви и тумана. А из просветов нам улыбались голубые тюльпаны на изогнутых лебединых стеблях. Я протянул руку, хотел сорвать для тебя один, но ты прошептала: "Не надо. Эти тюльпаны не стоят в вазах".

Сколько мы так летели? Один миг? Кто это может сказать? И что такое миг - единица времени или единица жизни? Единица покоя или единица движения? Мы вернулись на землю другими. Сквозь нас прошла высота, заоблачная высь. Мы ощутили ее как несказанное счастье. Уставшее облако пролилось на нас чистым дождем. Мы стояли, укрывшись одним плащом. Ты была так близко и руки твои лежали на моей груди. Они дрожали. Я прижался губами к твоим волосам... И больше уже ничего не помню. Я даже не знаю, посмел ли я тогда тебя поцеловать.

Дождь прошел. И весна прошла. И робость юношеская тоже. Навсегда? Теперь мне так просто поцеловать женщину. Как это горько! "Мама, она красивая?" - спрашивал я. "Очень, - отвечала мама. - Она похожа на фламандскую мадонну". И играла нам Грига. Только это у меня и осталось: когда я слышу Грига, передо мной встает виденье - юная девушка, золотоволосая, светлокожая, узколицая, вся светящаяся изнутри. Многие считали ее дурнушкой. Они не видели в ней этого света. Я видел. Я знал: это совершенство, это красота в чистом виде, это и есть - огонь, пылающий в сосуде. И загасил огонь.

Ей нужны были голубые тюльпаны, а они не растут на земле. И я поплыл за желтой шапочкой...

Теперь меня посадили в клетку, потому что я преступник, убийца. Я убил женщину. Судите меня, доктор.

- Я вам не судья. Моя обязанность - лечить людей.

- Лечить? Как вы будете лечить меня, не дав мне возможность искупить вину?

- А зачем? На Востоке, например, не признают искупления вины. Может, они правы? Ведь то, что сделано, то сделано. Вы можете вернуть молодость и красоту вашей фламандской мадонне?

Нет! Я уже ничего не могу исправить. Исхода нет. Даже смерть моя не искупит греха. Даже смерть моя ни к чему. Господи! Так на что я Тебе? На что мне эта белая клетка?!

- Успокойтесь. Это не клетка. Это обыкновенная комната.

Слепец! Он и сам сидит в такой же клетке, только не видит. Сколько я их понастроил, этих клеток, за свою жизнь! Больше не хочу. "Ваш проект отмечен поощрительной премией..." Поощрение - как плевок. Вручение обязательно публичное, при свидетелях, чтобы потом не отмыться.

- Майсурян, мне премия, а тебе... Не могу я больше, понимаешь?

- Чудак! Ну, что ты переживаешь? Нельзя же так себя изводить. Брось ты!

Майсурян еще и утешает меня. А сам... Ему-то больнее всех. Что он, не понимает, что он единственный, кто сумел вдохнуть жизнь в этот комод, который нам подсунули? У нас только видимость жизни. А его проект творение! Все так просто, он даже не вышел за пределы комода, ничего не приставлял к нему, ничего не нацеплял. Он нашел средство сформировать сам объем так, что исчезла тяжеловесность, неподвижность комода. Он у него весь взлетел, осветился идеей. А они будто не заметили. Все они заметили, все поняли! Но это же они довели архитектуру до агонии, из-за них она бьется в предсмертных судорогах, из-за них мечется от высотного дома-горы до унылых коробок, а им не стыдно - ни того, ни другого. Им оживлять старушку ни к чему. Они на этом только потеряют. Гнусный фарс, а не конкурс! И я полез туда же со своими дурацкими ящиками-балконами!

- Почему дурацкими? Ты расположил их очень удачно, так, что комод раскрылся, задвигался, в него вошел человек, он стал домом. И правильно дали тебе премию.

- Перестань. Ты знаешь, о чем я говорю. Знаешь, из-за чего я расстроен. А ты? Ты сам-то? Ты так рассчитывал на свой проект. Если бы его утвердили...

- Ты такой же наивный, как я. Зачем мы надеялись? Каждый раз надеемся. Никак не излечимся.

- Что сказала тебе Стелла?

- Что она скажет? Она женщина... Летом мы были в Ере

ване, там вся родня на меня набросилась. Что ты, говорит, за армянин, жить не умеешь, позоришь нас.

- Чем это? Ты что, воруешь или кутежи устраиваешь? Чего им надо?

- Как тебе объяснить? Нас у матери пятеро. Я хотел пойти работать, дядя сказал: есть талант - иди учись, я помогу. Теперь сестра учится, опять дядя помогает, не я. Дело не в деньгах, но у них свои понятия. Мама плачет: сын у нее несчастливый. Жалко ее.

- Сурен, ты что-то надумал. Я вижу по твоим глазам. Говори!

- Что ты за человек, Егор? Я еще ничего не надумал, а ты уже пытаешь.

- Говори!

- Понимаешь, мне предложили работу с реставрационной мастерской...

- Ты с ума сошел! Реставрировать чужие идеи? Тебе? Да пусть этим занимаются те, у кого нет своих.