Владимир Маканин - На первом дыхании (сборник)

• Название: На первом дыхании (сборник)
• Автор: Владимир Маканин
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-699-35666-9

В новый сборник признанного мастера русской прозы Владимира Маканина «На первом дыхании» вошли рассказы и повести: «На первом дыхании», «Повесть о старом поселке», «Валечка Чекина», «Старые книги», «Погоня».

Два центральных героя этих повестей и рассказов — Ключарев и Светик — очень разные. Он — инженер в НИИ, она — фарцовщик и спекулянт. Но сама жизнь крутит и вертит обоих в водовороте встреч и расставаний, заставляет каждый день отвечать на вопрос: «А зачем я, собственно, живу?», и мириться с собственной нищетой — материальной и духовной. Владимир Маканин умеет так рассказать о повседневности, что она расцвечивается всеми цветами переживаний: от сумрачных до самых ярких.

Отдельное удовольствие получат те читатели, которые помнят, с каким трудом в советское время доставались мировые бестселлеры вроде «Анжелики», сапоги, капроновые колготы и торт «Прага»: Маканин описывает ушедшую эпоху во всей полноте и точности, как будто ты путешествуешь на машине времени и видишь все своими глазами!

---

— Я тебе как-нибудь покажу его фотографию, — очень серьезно пообещала она.

Я лежал и смотрел в потолок. Постелено мне было на полу. Теплый матрас. Теплое одеяло. Теплая комната. То, что надо.

Но поначалу я заныл.

— Холодно будет. Замерзну я здесь, — ныл я, целясь в кровать, где лежала она.

— Только не дурить, — сказала она жестко. — А то выставлю.

— А ты подумай получше. Я жду любимую из больницы. Ты ждешь мужа из тюри. Мы ждем оба. Чего ж нам не любить друг друга?

— Отстань. Никого я не жду.

— Как это не ждешь?

— А вот не жду. Если полюблю кого-нибудь, выйду замуж.

И она замолчала. Ушла в мечты. В то мягкое и облачное, которое есть у каждого. Которое мечталось и уже замечталось до дыр, и все равно оно мягкое и свое.

Я погасил свет. Зина скоро уснула, а мне не спалось. Я привстал и на цыпочках подошел к ней. «Зина, — позвал я и еще раз: — Зина». Она спала. При бледном свете окна (уличных фонарей) я смотрел на ее лицо. На меня сошла некая чистота, чуть ли не благодать. Такое у нее было лицо — не лицо, а чудо. Лицо святой, хотя она не была святой.

* * *

Она была замечательный человек. Иногда она вылавливала меня на улице. Я хотел еще побродить в сумерки, пошляться или поразмышлять, а она говорила:

— Пора домой.

Или:

— Снег выпал, а ты расхристанный ходишь. А ну, застегнись!

И мне нравился ее голос.

Подруга, у которой мы жили, работала весь месяц в ночную смену. Но несколько раз я ее видел. Лет сорок. Здоровенная. Если Зина была как кубик, то подруга была как шкаф. Она тоже относилась ко мне хорошо. Кормила и не гнала на ночь глядя. Ее муж тоже сидел. Они и подружились с Зиной, когда носили передачи в Бутырку. (Мужья в то время были под следствием и сидели где-то там рядышком.)

* * *

— Сегодня мы будем смотреть фотки! — объявила как-то Зина. В руках у нее были два громадных альбома. Долгая и счастливая жизнь прямых, а также боковых родичей, запечатленная в особенные минуты их бытия. Зина специально для меня привезла эти пудовые альбомы из дома — из того поселка, где я так отменно перетрусил.

— Дедушке привет передала? — спросил я, принимая альбом, от которого у меня едва не прогнулись в обратную сторону колени.

— Конечно, — сказала она серьезно, она не всегда понимала шутки. — И тебе большой привет тоже.

Мы поужинали. Посмотрели фотографии. Легли спать. Лежали и болтали — я на полу, она на кровати. Она спрашивала о здоровье Гальки. Я говорил, что Галька поправляется. А Зина интересовалась нашей будущей жизнью. Как и что.

Мы засыпали. Кислый запах бродил по всей коммунальной квартире, отстаиваясь и густея за ночь. Где-то постукивала швейная машина. Это напомнило мне барак. И детство. И железные скобы, чтоб очищать ботинки от грязи. И затхлость, и вековых старух, которые забыли все и умеют лишь одно — принимать роды.

— Ты спишь? — спрашивала Зина.

И это не было намеком, ни даже тенью на какой-то намек.

Она именно спрашивала, сплю ли я.

И я — на той же чистой и нехитрой ноте — отвечал:

— Засыпаю.

Глава 10

На рынке я видел мужа Гальки — думаю, что он тоже меня засек в толпе. Но мы не попались друг другу. Не встретились. Через два или три базарных ряда я видел на его лице застывшее кисловато-недовольное выражение. Кисловато-недовольные лица были у всех. Фруктов не было.

Перебой был уже третий день. Я торчал часа два и хорошо промерз. Но я достал.

Какой-то шпендрик (он оказался мужичком лет пятидесяти) поманил меня. Пока я к нему не приблизился, я думал, что это пацаненок. Он сказал, что сегодня прибудет посылка. С проводником. Курский вокзал.

Он назвал цену, и я чуть не присел.

— Креста на тебе нет, родимый, — вырвалось у меня со злобным шипеньем.

Он только осклабился:

— Какой уж тут крест…

— А не мерзлые?

— Ну что ты!

Делать было нечего. Мы отправились на Курский. Фрукты действительно были не мерзлые. Яблоки.

Я не поехал в больницу. Я поехал на следующий день, потому что мне нужно было раннее утро. Из-за карантина внутрь все еще не пускали. Я же хотел потолковать с врачом.

Я подстерег у входа.

— Самочувствие? — переспросил врач.

Он курил на ходу. Усы его заиндевели. Мороз. Но глядел он молодцом.

— Да, самочувствие. — Я заглядывал ему в зрачки. Я хотел бы заглянуть в душу. Я был уверен, что приступаю к длительному разговору.

— Хорошее. Можно сказать, замечательное самочувствие. Скоро выписывать ее будем.

— Как?

— А так. Выпишем, и все.

И он засмеялся. Двинулся к дверям. А я как бы обалдел. Я шел по улице как пьяный. Ну вот, думал я. Вот оно.

Я шел и шел. Тут я, видимо, и простыл. В рот надуло.

* * *

Помню, что я пришел к Бученкову. Меня вдруг осенило. Не может же Галька после больницы оставаться у мужа. Ее выпишут — и ведь куда-то мне надо ее поместить.

Кроме того, мне здорово хотелось поесть. Хотя бы хлебушка. Со всем этим я и пришел.

— Ты думаешь разместить ее у нас? — У Бученкова было очень скорбное лицо.

— Да. На пять-шесть дней. На сборы. То есть пока мы соберемся.

— А потом куда?

— А потом в степи.

Он набрал воздуху в грудь. Помолчал. И мужественно дал ответ:

— Хорошо. Согласен.

А я посоветовал. Расскажи теще правду, и она, быть может, поймет. Правду о нас с Галькой. Иногда лучше всего рассказать правду. Потому что всякий человек имеет свой тихий час. И в этот час она срабатывает. Правда.

— Объясни ей. Сам-то я где-нибудь перебьюсь. Но ведь Гальку пристроить некуда.

— Я поговорю с тещей, — мужественно подтвердил Бученков.

Теперь я хотел поесть, и желательно побыстрее, пока не нагрянули домашние Бученкова.

— Тебе кто-то звонил, — сообщил Андрюха. — Несколько раз.

— Кто?

— Не знаю. Мужской голос. Каждый день звонит.

— Кому это я нужен? — Я пожал плечами, гадать не стал.

Если это Еремеев, муж Гальки, — пожалуйста, я готов объясниться. Хотя, в общем, я могу уехать с Галькой и не давая ему объяснений. Это уж как получится. Мы ведь степняки. Мы такие — как будет, так и будет.

Как раз пришла теща — она была в магазине.

— Здрасьте, — сказал я.

— Здравствуйте.

Вернулась с гулянья и жена Андрея. С дитем. Коляска с грохотом осталась в коридоре.

— Здрасьте, — сказал я.

— Здравствуйте.

Она стала распеленывать дите, бросая на меня косые взгляды, — дескать, буду грудью кормить. Я спешно налил себе чаю. Сахар нашелся сам собой, в шкафу, в сахарнице. Спрятан не был.

— Извините. Я жду важного звонка, — сказал я, прихватил с собой стакан с чаем и хлеб — и зашлепал в коридор, где телефон.

И тут позвонили — я чуть не подавился глотком.

— Алло?

Это был не Еремеев, не Галькин муж. Это был всего лишь Сынуля.

— А-а, — сказал я. — Привет.

— Ты… ты… ты…

Он задыхался от злости.

— Родной мой, — спросил я, — что с тобой?

— Эти вещи… Сволочь… Вещи, которые…

Он ругался и плевался. Он крыл меня от и до. А ведь так нельзя. Это ж не телефонный разговор.

Я сказал:

— Если ты насчет шкафа и кухонных колонок — я верну, не трясись… Тебе их купить? Хоть завтра. Чего ты раскипятился?

— Я?.. Раскипятился?!

— Ну да.

— Сволочь! Свинья!.. А откуда взялась эта орда? Откуда?.. Эти… Эти…

— Разве они не люди?

И тут он прямо-таки зашипел. Змей Горыныч. Змея подколодная. Я даже покрутил и повертел в руках телефонную трубку — думал, что искажается звук, потому что шипенье было попросту нечеловеческое. Отбои. Из трубки посыпались короткие гудки. И несло злостью, которую он туда надышал за эти минуты.

* * *

Поразмыслив, я решил все-таки заглянуть в эту миленькую однокомнатную квартирку. Дело в том, что я сдал ее цыганам. Так что я немного беспокоился. Если уж по-честному.

Простившись с Бученковым, я помчался туда, прибыл и уже на лестничной клетке почуял что-то неладное. Дверь была приоткрыта. И сама собой ходила от ветерка. Туда-сюда.

— Добрый день, — сказал я, когда вошел.

Вошел — и на минуту потерял способность соображать. Квартира была пуста. Абсолютно пуста. Как пещера.

Посреди этой пустоты у окна стоял молодой человек, сокрушенный скорбью. Я его узнал.

— Валя, — сказал я ему, — как же так?

Валя молчал.

Все началось на Курском. Я там разговорился с пареньком; звали его Валентином, и он был цыганом. Он был оседлый. Паренек как паренек. Жил в Москве. Работал электриком.

— А это мои земляки приехали. — Он показал мне на кучку цыган в углу вокзала. Там пестрели платки и поблескивали серьги. Цыгане были очень живописны. Издали были как клумба. — Земляки, — сказал он озабоченно.