Эльмира Нетесова - Забытые смертью

• Название: Забытые смертью
• Автор: Эльмира Нетесова
• Издательство: ACT
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-17-023334-5

...Ссыльнопоселенцы. «Пестрая компания» блатных всех видов и «мастей» - от прожженных «воров в законе» до молоденьких парнишек, по глупости получивших «первую ходку». ... Страшный мир. Мир, в чем-то отчаянно жестокий, а в чем-то, возможно, и более честный и справедливый, чем мир ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ. По крайней мере ЗДЕСЬ «фартовый народ» обитает по СОБСТВЕННОМУ «закону» - и НЕ НАРУШАЕТ его. Слишком уж страшная кара ждет того, кто хоть в чем-то погрешил против всемогущего «закона» зоны...

---

Фермерша, приметив добросовестность, не докучала. Лишь однажды, в самом начале, показала на видневшуюся вдали, обнесенную колючей проволокой местность, длинные казармы из красного кирпича, высокие дымящиеся трубы. И сказала, что там умирают пленные. Если Егор будет плохо работать, она вернет его обратно.

Торшин старался не из-за страха. Иначе работать не умел. Здесь, он это понял, ему не суждено умереть от голода.

Егора очень интересовало, как идут дела на фронте. Но до него не доходили даже слухи.

«Как-то там Феня с детьми мается? Живы ли? Освободили деревню иль все под немцами живут?» — вздыхал Егор в неведении. Но и спросить ему было некого. Лишь немец-конюх, не знавший ни одного русского слова, бывал здесь. Привозил корм свиньям. Пел свои песни и редко обращал внимание на Егора.

Да и Торшину не до него было. Жил день ото дня, терял счет времени, дичал от одиночества. По-русски он разговаривал со свиньями, когда совсем невмоготу от тоски становилось, материл их солоно, забористо. Зная, что все равно никто ничего не поймет, не пожалуется фермерше.

Но однажды она привезла в свинарник двоих мужиков, которые должны были заколоть свиней. Отобрать самых крупных и жирных велела хозяйка. И приезжие при ней пометили намеченных под забой хрюшек.

Фермерша не захотела видеть, как мужики будут расправляться в загоне со свиньями, и уехала.

Приехавшие сели перекурить перед резней. Глядя на Егора, тихо переговаривались. Торшин не выдержал, подошел.

— Может, русские? — спросил неуверенно.

Мужики заулыбались:

— А мы тут как раз о тебе говорим. Кто ты? Русский или ихний?

Разговорились. И мужики рассказали Егору, что война откатилась на запад. Что бои теперь ведутся за пределами страны. Что в России уже нет оккупированных сел. И люди в эту весну уже посеют первый мирный хлеб.

— А мы-то как же? О нас хоть вспомнят? Затребуют? Воротят домой? — спросил Егор, дрожа.

— Конечно! Не имеют прав держать нас. Вот только когда это будет? Да и узнаем ли мы о том? — засомневался один из мужиков.

В эту ночь Торшин не спал. От мужиков узнал, что много пленных в лагерях умерло от голода, болезней, пыток, мук. Многих живьем сожгли в крематориях. повезло выжить лишь тем, кого, подобно им, купили немцы. А еще таким, кто научился есть трупы.

Егор вернулся из плена лишь через три года после Победы.

Торшин возвращался в село поздней ночью. С рюкзаком за плечами, в выцветшей гимнастерке и рыжих от пыли сапогах. Он не стал дожидаться утра и торопился знакомой ухабистой дорогой. Как дорога была она ему, как понятна!

Ни одного письма за все годы войны и плена не получил Егор из дома. Сам писал. Но дошли ль они, попали в руки Фене? Жива ли жена? Ведь из плена, да и потом с фермы не сообщал о себе ни строчкой. Может, замуж вышла? — закрадывался страх.

Знакомая улица Березняков… Сколько раз она снилась Егору на чужбине — не счесть! Темно в окнах. Спят люди. Торшин свернул к своему дому.

Открыл калитку. И тихо накинул на нее крючок за собой. Стукнул в окно. Прислушался. Вошел на крыльцо. Постучал в дверь погромче.

Из сеней услышал голос Фени:

— Кто?

— Открой, Фень, это я — Егор!

В сенцах ахнуло. Зашарили руки по запору — дрожат, трудно справиться, отодвинуть. Но вот дверь распахнулась. Жена в одной рубашке стояла, не веря своим глазам.

— Егорушка! Ты ли? Живой! — кинулась на шею, припала к груди.

Торшин, бережно придержав жену, вошел в дом.

— Мама, кто к нам? — послышалось из комнаты.

— Отец вернулся! Твой панка, сынок! — ответила Феня вмиг помолодевшим голосом.

— Папка! — рванулся из комнаты мальчуган. И подскочил к Егору, теплый от сна, родной и незнакомый. Совсем большой. И все же еще ребенок.

Феня лампу зажгла. Оглядела мужа с ног до головы. И предложила, улыбаясь:

— Раздевайся! Дома ты. Умойся с дороги.

Славик ни на шаг не отходил от Егора. Он разглядывал его, засыпал вопросами.

Феня слушала их, изредка спрашивая мужа о плене, освобождении, дороге домой.

Три дня осматривался Егор в селе. А на четвертый к нему приехали из Смоленска двое людей в кожанках. Торшин уже собирался на работу, когда они вошли в дом без стука и приглашения.

— Сам захотел вернуться или убедили? Где был в плену? Как попал туда? Где работал в Германии? С кем общался? Имел ли там друзей, знакомых? — сыпались вопросы горохом.

Феня сообразила вовремя. Мигом в правление колхоза кинулась. К председателю — со слезами. Он вместе с парторгом пришел. Очень вовремя. Торшину уже велели собраться.

— Куда это вы его? Не стоит. Егор нам здесь нужен! — заслонил собою Торшина председатель колхоза. Но его перебил парторг:

— Он нам очень полезен будет и в целях воспитательной работы с колхозниками. Уж он на собственной шее испытал, каковы они, эти капиталисты! Ведь со свиньями ему есть приходилось с одного корыта! По восемнадцать часов работал! А жил в свинарнике! Да о таком даже в книгах не прочтешь! Здесь же — вот он! Живой страдалец! Не коммунист! Но не сумели уговорить его остаться в Германии. Зато как запугивали человека! Ему есть что рассказать колхозникам, — сыпал парторг приезжим. И те согласились с доводами парторга. Оставили Егора дома, который долго не догадывался, что в тот день парторг колхоза сохранил свободу, а может, саму жизнь.

Егор не мог нарадоваться своему возвращению в семью.

Дети, знавшие о нем лишь по рассказам матери, не отходили ни на шаг. Засыпали, не отпуская отца. А Феня, отвыкшая за годы от мужа, и вовсе терялась. Первое время даже на вы называла. Да оно и понятно, столько лет прошло…

Егору она показала «похоронку», которая пришла на него в сорок третьем году.

— И ты поверила ей?

— Куда же деваться? Писем от тебя не стали получать именно с сорок третьего. Вот и поверила. Но вот к Сиденко полгода назад сын вернулся. Тоже из плена. Он без вести пропавшим был. Теперь на Колыме, — выдохнула тяжело и добавила: — А посадили за то, что не погиб, за выживание у врага. На десять лет. Вряд ли домой вернется. У немцев в плену — выжил. А у своих… Мать плачет, говорит — плохо во сне сына видит… Да и то, сказать надо правду, насквозь больным вернулся. Только-то и сил было домой дойти…

— Я все боялся, что ты замуж выйдешь, — признался Егор.

— Да что ты? И не думала о том! Какое замужество? Двое на моих руках остались. Да старики наши. Им тоже помогала. А и решись я на такое, за кого нынче выйдешь? В селе мужиков, смех сказать, на одной руке посчитать всех можно.

— А если б выбор был или предложения, значит, решилась бы? — задело его самолюбие.

— Да кто ж знает, Егор? Сам понимаешь, забот и работы хватает. А без мужика в доме хоть пропади! С одним хозяйством сколько сил надо. Не бабьих. Тебе ведомо. Еле справлялись, — ответила баба.

— Значит, подвернись мужик другой, вышла б замуж? Не стала б ждать? Получается, я — случайный?

— Отцы у детей случайными не бывают! Чего выставляешься здесь? Все жалуешься, как тебе пришлось. Отчего не спросишь, как мы выжили? Иль только свое болит? — внезапно вспыхнула Феня. И, успокоив детей, прибежавших на кухню, сказала, что они с отцом вовсе не ссорятся. Едва дети вышли, продолжила тихо, сквозь зубы: — Люди с войны возвращались посветлу. Открыто. А ты, как вор, ночью. Послушай, что о тебе в селе говорят. Намотался по немкам досыта. А когда надоел — выгнали. Никто не верит, что за три года после войны не мог домой письма прислать. Значит, не думал сам возвращаться. Тебя из Германии вытурили.

— Фенька! Опомнись, дура, что говоришь! Не то жалеть о том станешь! — предупредил Егор.

Годы разлуки с Егором не прошли для нее бесследно. Ведь тогда, до войны, она была совсем молодой. И, оставшись с двумя детьми в войну, она не только их сберегла, но и сама сумела выжить. Хотя было и голодно, и холодно. Случалось, оставались без хлеба и дров по нескольку дней. Сама бы ладно. А дети?..

Не сразу рассказала Егору, как выжила она в войну. Нет, не могли ей помочь родители Егора. Сами еле дотянули до освобождения деревни. И баба понемногу распродала в городе все свое приданое, что принесла в дом к мужу. На эти деньги жила семья. Когда получила похоронку, продала и вещи Егора, предпочтя кормить детей не памятью, а хлебом.

Торшина это покоробило. Ни одной рубашки не осталось, даже сапоги, полушубок и пальто отнесла на базар. Будто вымела его из дома.

— Не беда, Егорка, тряпки наживутся! Не в них главное. Важно, что в семье твоей все живы остались. А Фенька у тебя — золото, не баба. Она умудрилась в войну огород в лесу завести. Чтобы хоть какое-то подсобление иметь. И не только сама с детьми, а и нас кормила. Картоху, капусту, лук и морковку с лесу мы имели. Вдоволь. А уж на сахар да на мыло пришлось вещи продавать. Оно и масло детям нужно. А коров у нас на первом же году забрали. У всех. Увезли в Германию. В городе изредка масло было. Сколько стоило — вспомнить страшно. Но все ж дети твои — не заморенные. Не болели, как у других. Да и то сказать надо, старалась баба. На тебя уже похоронка пришла, а она все равно нас не забывала. Помогала как дочь. А что характер сменился у нее, дивиться нечему. Отвыкла баба от тебя, пережила много и выстрадала. Всюду сама. Вот и стала бедовой. От того худого нет. Ты — мужик. Обласкай, позаботься, согрей ее… Скорей оттает. Все бабы так-то. Война с них бабье вышибла. А ты — вороти его, — советовал старший Торшин сыну.