Мигель Унамуно - О трагическом чувстве жизни

• Название: О трагическом чувстве жизни
• Автор: Мигель Унамуно
• Жанр: Религиоведение

Miguel de Unamuno

Del sentimiento trágico de la vida en los hombres y en pueblos. Madrid, 1913.

La agonia del cristianismo, Madrid, 1925

МИГЕЛЬ ДЕ УНАМУНО

О ТРАГИЧЕСКОМ ЧУВСТВЕ ЖИЗНИ У ЛЮДЕЙ И НАРОДОВ

АГОНИЯ ХРИСТИАНСТВА

Перевод с испанского, вступительная статья и комментарии Е.В. Гараджа

---

Дон Кихот странствовал в одиночестве, один со своим Санчо, один со своим одиночеством. Не странствуем ли в одиночестве и мы, влюбленные в него, сочиняя себе какую-то кихотическую Испанию, которая существует только в нашем воображении?

Давайте еще раз зададим себе вопрос: что оставил после себя Культуре Дон Кихот? И я скажу в ответ: он оставил после себя кихотизм, а это совсем не мало! Он оставил нам целый метод, целую эпистемологию, целую эстетику, целую логику, целую этику, а главное целую религию, то есть целую экономику вечно- го и божественного, целую надежду на то, что с точки зрения разума является абсурдным.

За что сражался Дон Кихот? Он сражался за Дульсинею, за царство славы, за жизнь, за вечное продолжение жизни. Он сражался не за Исиду, которая есть вечная плоть; не за Беатриче, которая есть теология; не за Маргариту, которая есть народ; не за Елену, которая есть культура. Он вступил в бой за Дульсинею, и добился ее, ибо она и есть жизнь.

И величие его в том, что он был осмеян и побежден, ибо, будучи побежденным, он был победителем: он властвовал над миром, предоставляя ему смеяться над собой.

А сегодня? Сегодня он чувствует свою собственную комичность и тщетность своих усилий перед лицом мира; он смотрит на себя со стороны - культура научила его объективироваться, то есть отчуждаться вместо того, чтобы самоуглубляться, - и, увидев себя со стороны, он смеется над самим собой, но горьким смехом. Быть может, теперь самым трагическим персонажем будет внутренний Моргат, который, как Пульчи{289}, умрет, лопнув от смеха, но только от смеха над самим собой. Е ridera in eterno, будет смеяться вечно, сказал о Моргате ангел Гавриил. Не слышится ли вам смех Божий?

Дон Кихот мертвый, умирая, осознал свою собственную комичность и оплакал свои грехи, но Дон Кихот бессмертный, осознав свою комичность, не отрицая ее, одержал победу над нею.

И Дон Кихот не сдается, ибо он не пессимист, и продолжает сражаться. Он не пессимист, ведь пессимизм - дитя тщеславия, что-то вроде моды, чистейший снобизм, а в Дон Кихоте нет ни суетности, ни тщеславия, он не был современником какой бы то ни было современности - а тем более модернистом, - и не знает, что такое сноб, ведь в старом, христианском, испанском языке и слова-то такого нет. Дон Кихот не пессимист, ведь поскольку он не знает, что такое joie de vivre{290}, он не знает и ее противоположности. Неведом ему также и весь этот футуристический вздор. Хоть и было у него приключение с Клавиленьо{291}, однако ж он не дожил до аэроплана, который, похоже, у многих безумцев отбил охоту подняться в небо. Появление Дон Кихота произошло не во времена житейской скуки, той, что обычно оборачивается столь характерной топофобией{292}, которой страдают многие современные души, всю жизнь торопясь с места на место, но не из любви к тому месту, куда они направляются, а из ненависти к тому, которое они покидают, так что жизнь свою они проводят в непрестанном бегстве отовсюду. Что является одной из форм проявления отчаяния.

Но Дон Кихот уже слышит свой собственный смех, он слышит божественный смех, а так как он не пессимист, так как он верит в вечную жизнь, он должен, яростно атакуя современную научную инквизиторскую ортодоксию, сражаться за новое и невозможное Средневековье, дуалистическое, противоречивое и страстное. Подобно новому Савонароле{293}, этому итальянскому Кихоту конца XV столетия, сражается он против Нового времени, у истоков которого стоит Макьявелли и которому суждено закончиться комически. Он сражается против рационализма, унаследованного от XVIII в. Мир в сознании, союз между разумом и верой, - слава Богу и провидению, - невозможен. Мир должен измениться, как того хочет Дон Кихот, и постоялые дворы должны стать замками, он будет сражаться с миром и будет как бы побежден, но на самом деле он победит, выставив себя на посмешище. И победит он, смеясь над самим собой и заставив других смеяться над собой.

«Разум говорит, а чувство точит», - сказал Петрарка; но и разум тоже точит, он подтачивает нам сердцевину сердца. В нем много света, но нет тепла. «Света, света, больше света!» - такие слова, говорят, произнес умирающий Гете. Нет, тепла, тепла, больше тепла, ибо умираем мы от холода, а не от мрака. Ночь не убивает; убивает лед. И надо освободить заколдованную принцессу и разгромить балаганчик Маэсе Педро{294}.

Но, Боже мой, если кто-то сочтет, что он осмеян и станет корчить из себя Кихота, то разве не будет это все тем же педантством? По словам Киркегора (Afsluttende uvidenska-belig Efterskrift, II, Afsnit II, гл.4, разд. II, В), сторонники обновления (Opvakte) хотят, чтобы жестокий мир смеялся над ними, дабы обрести уверенность в своем обновлении и пользоваться правом сетовать на жестокость мира.

Как же нам избежать и того, и другого педантства, или и той, и другой экзальтации, если естественный человек - не что иное, как миф, и все мы люди искусственные?

Романтизм! Да, может быть, отчасти подойдет и это слово. Оно служит нам вернее и лучше благодаря самому впечатлению, которое оно производит. Против него, против романтизма, недавно, главным образом во Франции, было спущено с цепи рационалистическое и классицисгское педантство. Но что если он, романтизм, это еще одно педантство, но только уже не рационалистическое, а сентименталистское ? Возможно. В этом мире культурный человек - либо дилетант, либо педант; так что выбирайте. Да, может быть, все они педанты - и Рене, и Адольф Оберман, и Ларра{295}... Но для нас главное - искать утешения в безутешности.

Философия Бергсона, которая является духовной реставрацией по сути мистического, средневекового, кихотического, называлась философией demi-mondaine. Уберите это demi и останется mondaine, светская. Светская, мирская философия, да, философия для мира, а не для философов, ведь и химия существует не для одних только химиков. Мир хочет быть обманутым - mundus vult decipi, - либо обманом дорациональным, каковым является поэзия, либо обманом послерациональным, каковым является религия. Еще Макьявелли сказал, что кто хочет обмануть, тот всегда найдет того, кто позволит себя обмануть. И блаженны те, кто остается в дураках! Француз, Жюль де Голтье, сказал, что привилегией его народа было n’etre pas dupe, не оставаться в дураках. Печальная привилегия!

Наука не дает Дон Кихоту того, чего он от нее требует. «Так пусть он этого не требует, - скажут мне. - Пусть смирится, пусть принимает истину и жизнь такими, как они есть!». Но он не принимает их такими, как они есть, и требует знамений и чудес, а Санчо, в свою очередь, тоже требует от него чудес и знамений. И дело не в том, что Дон Кихот не понимает того, что понимает тот, кто это говорит, тот, кто старается смириться и воспринимать жизнь и истину рационально. Нет, дело в том, что ему действительно нужно нечто большее. Это педантство? Кто знает!...

И в наш критический век Дон Кихот, который тоже заразился критицизмом, должен яростно атаковать самого себя, жертву интеллектуализма и сентиментализма, и чем более искренним хочет он быть, тем более манерным он кажется. Бедняга! Он хочет рационализировать иррациональное и иррационализировать рациональное - и впадает в глубокое отчаяние критического века, двумя самыми великими жертвами которого были Ницше и Толстой. И от горя он впадает в героическое неистовство, о котором говорил Джордано Бруно, этот Кихот мысли, сбежавший из монастыря и ставший будителем душ, которые спят, dormitantium animorum excubitor, как сказал о самом себе этот экс-доминиканец. «Героическая любовь, - писал он, - есть свойство высших натур, именуемых безумными - in-sane, - не потому, что они не умны - non sanno, - а потому, что они выше всякого ума - soprasanno».

Но Бруно верил в триумф своих доктрин, по крайней мере, на постаменте его статуи в Кампо дель Фьори, перед Ватиканом, написано, что век посвящает ее своему пророку, il secolo da lui divinato. Что же касается нашего Дон Кихота, воскресшего, внутреннего, сознающею свою собственную комичность, то он не верит в триумф своих доктрин в этом мире, ибо они не от мира сего. Триумфа не будет, и это к лучшему. И если бы Дон Кихота захотели сделать царем, он удалился бы на гору один, спасаясь бегством от толп царепоклонников и цареубийц, подобно тому как Христос удалился на гору один, когда, после чуда рыб и хлебов, хотели сделать Его царем{296}. Царскому титулу Он предпочел крест.

Итак, какова же новая миссия Дон Кихота сегодня, в этом мире? Вопиять в пустыне. Но пустыня слышит, даже если не слышат люди, однажды она преобразится в звучащую сельву, и этот одинокий голос, который сеется в пустыне, подобно семени, прорастет гигантским кедром, который на сотне тысяч языков будет петь вечную осанну Господу жизни и смерти.

Ну а пока, вы, бакалавры Карраско, приверженцы европеизаторского обновленчества, юноши, работающие на европейский манер, создавайте при помощи... научного метода и научной критики богатство, родину, искусство, науку, этику, создавайте, или, вернее, переводите, главным образом, Культуру, которую вы таким образом убиваете, на язык жизни и смерти. Ибо все это должно послужить продолжению нашей жизни!...