Мигель Унамуно - О трагическом чувстве жизни

• Название: О трагическом чувстве жизни
• Автор: Мигель Унамуно
• Жанр: Религиоведение

Miguel de Unamuno

Del sentimiento trágico de la vida en los hombres y en pueblos. Madrid, 1913.

La agonia del cristianismo, Madrid, 1925

МИГЕЛЬ ДЕ УНАМУНО

О ТРАГИЧЕСКОМ ЧУВСТВЕ ЖИЗНИ У ЛЮДЕЙ И НАРОДОВ

АГОНИЯ ХРИСТИАНСТВА

Перевод с испанского, вступительная статья и комментарии Е.В. Гараджа

---

Вот передо мной какая-то бесформенная масса; она кажется чем-то вроде животного, хотя члены его неразличимы; я вижу только два глаза, два глаза, которые глядят на меня человеческим взором, взором, какой может быть только у существа мне подобного, взором, который просит меня о сострадании, и я слышу его дыхание. Из этого я и заключаю, что у этой бесформенной массы есть сознание. Именно так глядит на верующего звездное небо, - взором сверхчеловеческим, божественным, который требует от него высшего сострадания и высшей любви, и в ночной тишине верующий человек слышит дыхание Бога, который прикасается к сердцевине его сердца и открывается ему. Это Вселенная, которая живет, любит и просит любви.

От любви к преходящим благам, приобретая и теряя которые мы не испытываем к ним никакой привязанности, мы переходим к любви к вещам более постоянным, которые нельзя прибрать к рукам; от любви к благам мы переходим к любви к Благу; от красивых вещей - к Красоте; от истинного - к Истине; от любви к удовольствиям - к любви к Счастью и, наконец, к любви к самой Любви. Человек выходит из самого себя, дабы еще более углубиться в свое высшее Я; наше индивидуальное сознание выходит из себя, дабы погрузиться в тотальное Сознание, частью которого оно является, но не раствориться в нем. Бог это не что иное, как Любовь, которая рождается из универсальной боли и становится сознанием.

На это нам скажут, что в своих рассуждениях мы вращаемся в замкнутом кругу и такой Бог не является объективным. И здесь было бы целесообразно предоставить слово разуму и исследовать вопрос о том, что значит существовать, что значит быть объективным.

Действительно, что значит существовать и что мы подразумеваем, когда говорим, что нечто существует? Существовать это значит делать что-либо внешним по отношению к нам, так чтобы оно предшествовало нашему восприятию и могло продолжать существовать вовне, когда нас не будет. Разве уверен я в том, что нечто предшествует мне или должно меня пережить? Может ли мое сознание знать, что существует что-либо за его пределами? Все, что я знаю или могу познать, находится в моем сознании. Поэтому давайте не будем путаться в неразрешимой проблеме какой-то иной объективности наших восприятий, кроме той, согласно которой существует только то, что творит, и существовать значит творить.

Здесь опять-таки скажут, что Бог это не более, чем идея Бога, которая творит в нас. А мы скажем, что Бог творит через свою идею, а скорее, в большинстве случаев - через самого себя. Нам опять-таки возразят, требуя доказательств объективной истины существования Бога. Ведь мы требуем знамений и склонны вслед за Пилатом спрашивать: «Что есть истина?»

Ведь, в действительности, он задал этот вопрос, чтобы, не дожидаясь ответа, умыть руки, чтобы оправдаться, после того как приговорил Христа к смерти. Вот так же и многие из нас спрашивают «Что есть истина?» не с тем, чтобы получить какой бы то ни было ответ на этот вопрос, а только лишь для того, чтобы снова умыть руки, совершив преступное попустительство убийству Бога своего собственного сознания и сознания других людей.

Что есть истина? Существует два рода истины: истина логическая, или объективная, противоположностью которой является заблуждение, и истина моральная, или субъективная, которой противопоставляется неправда. И в другом своем эссе я уже попытался показать, что заблуждение это дитя неправды .

Моральная истина, путь для достижения другой, тоже моральной, истины, заставляет нас совершенствовать науку, которая является прежде всего и главным образом школой честности и смирения. Действительно, наука учит нас подчинять свой разум истине, познавать вещи и судить о них в соответствии с тем, каковы они есть на самом деле; иначе говоря, в соответствии с тем, какими хотят быть сами вещи, а не какими мы хотим, чтоб они были. В научном исследовании именно сами данности реальности, восприятия, которые мы получаем от мира, являются тем, что в нашем уме оформляется в закон, а не мы сами являемся тем, что становится в нас математическими законами. И наука это самая строгая школа смирения и покорности, ибо учит нас смиряться перед фактом, даже самым, казалось бы, ничтожным. И она является преддверием религии; но внутри религии ее функция заканчивается.

Если существует истина логическая, которой противопоставляется заблуждение, и истина моральная, которой противопоставляется неправда, то существует также истина эстетическая, или правдоподобие, которому противопоставляется бессмыслица, и истина религиозная, или истина надежды, которой противопоставляется смятение абсолютной безнадежности. Ведь как эстетическое правдоподобие, требующее осмысленности выражения, не

является логической истиной, требующей рациональных доказательств, так и истина религиозная, истина веры, осуществление того, на что мы надеемся, не равнозначна истине моральной, но превосходит ее. Тот, кто утверждает свою веру на основе неуверенности, не говорит неправду и не может лгать.

Вера не только не-разумна, и даже не выше-разумна или ниже-разумна, она противо-разумна. Религиозная вера, я должен повторить это еще раз, уже не только иррациональна, но анти-рациональна. «Поэзия это иллюзия, предшествующая знанию; религиозность это иллюзия после знания. Поэзия и религиозность упраздняют vaudeville{198} мирской житейской мудрости. Всякий, кто не живет либо поэтически, либо религиозно, - глупец». Вот что говорит нам Киркегор (Afsluttende uvidenskabelig Efterskrift, гл. 4, разд. II, §2), тот самый человек, который сказал, что христианство - безнадежное дело. Так оно и есть, но только благодаря безнадежности этого дела можем мы обрести надежду, ту самую надежду, чья животворящая иллюзия превосходит всякое рациональное знание и говорит о том, что у нас всегда остается нечто несводимое к разуму. А об этом последнем, о разуме, можно сказать то, что сказано о Христе, а именно: кто не с ним, тот против него. Что неразумно, то противоразумно. Такова и наша надежда.

В итоге, таким путем мы всегда приходим к надежде.

Тайна любви, то есть тайна боли, имеет некую таинственную форму, этой формой является время. Вчера и завтра мы соединяем своею страстью в звенья единой цепи, и сегодня это, в сущности, не что иное, как стремление прежде превратиться в потом; настоящее есть не что иное, как стремление прошлого превратиться в будущее. Сегодня это точка, которая, не будучи четко определенной, исчезает, и тем не менее в этой точке обретается целая вечность, осуществление времени.

Все, что было, является таким, каким оно было, и уже не может быть иным, и все, что есть, может быть только таким, каково оно есть; возможное всегда остается отодвинутым в будущее, в единственное для нас царство свободы, в котором воображение, способность творческая и освободительная, плоть веры, движется в своей стихии.

Любовь глядит в будущее и всегда стремится к нему, ибо ее творчество есть творчество нашего бессмертия; любви свойственно надеяться, и она питается только надеждами. И как только любовь добивается осуществления своего страстного желания, она тотчас же с разочарованием обнаруживает, что подлинной целью ее является не то, к чему она стремилась, и что Бог оказался всего лишь приманкой, побуждающей к творчеству, что цель ее лежит дальше, и снова пускается в изнурительную погоню за своей целью, по пути иллюзий и разочарований, причиняемых жизнью. Она пускается в воспоминания и из воспоминаний своих неудавшихся надежд извлекает новые надежды. Способность к прозрению нашего будущего хранится в тайниках нашей памяти; из воспоминаний воображение выковывает наши надежды. И человечество подобно девушке, полной желаний, изголодавшейся по жизни и жаждущей любви, которая проводит дни свои, сотканные из грез, в ожидании и ждет в всегда, ждет не переставая вечного своего возлюбленного, которому она предназначена прежде всех прежде, задолго до самых давних своих воспоминаний, еще до колыбели, и который должен будет жить с нею и для нее, после всех потом, в будущем, простирающемся гораздо дальше всех самых отдаленных ее надежд, за могилой. И самым милосердным по отношению к этому кроткому влюбленному человечеству, как и по отношению к девушке, которая всегда ждет своего возлюбленного, будет пожелашние того, чтобы сладостные надежды весны его жизни зимой превратились в еще более сладостные воспоминания, порождающие новые надежды. Пусть с наступлением коротких зимних дней, когда так редко светит солнце, воспоминание надежд, которые не осуществились, напитает нас животворными соками безмятежного счастья, покорности судьбе, и да сохранят они чистоту свою тем, что не осуществились!

Любовь надеется, надеется всегда, никогда не уставая надеяться, и любовь к Богу, наша вера в Бога, есть прежде всего надежда на Него. Ибо Бог не умирает, и тот, кто надеется на Бога, будет жить вечно. И наша главная надежда, корень и ствол родословного древа всех наших надежд, это надежда на вечную жизнь.