Роланд Харингтон - Золотая кость, или Приключения янки в стране новых русских

• Название: Золотая кость, или Приключения янки в стране новых русских
• Автор: Роланд Харингтон
• Издательство: Новое литературное обозрения
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-86793-326-1

Захватывающий авантюрный роман с элементами игры, фантастики и эротики, повествующий о политических и любовных приключениях американского слависта в России. Действие происходит в многомерном художественном пространстве на протяжении пяти веков русской и мировой истории. Среди персонажей романа — реальные сегодняшние политические деятели, олигархи, киллеры, некроманты, прекрасные женщины и порочные дети, а также знаменитые завоеватели и правители от Ивана Грозного до Билла Клинтона.

Роланд Харингтон — американский славист русского происхождения, профессор Мадисонского университета, автор восемнадцати книг и более трехсот статей. В 1990 году удостоен приза Густава Фехнера за книгу «Венерические болезни в русском романе». Работал консультантом в трех администрациях, сопровождал Б. Клинтона и Дж. У. Буша на встречах в верхах с президентами России Б. Ельциным и В. Путиным. Р. Харингтон — член дирекции научного центра им. Президента Эндрью Джонсона, председатель американского общества почитателей Ивана Грозного, член Академии изящных искусств штата Иллинойс.

---

— До Бога высоко, до царя далеко, — согласился я, не ведая, что вякаю.

— Развели, понимаешь… Шейпинги, фаст-фуды, скейты… Бардак, а не государство. Люди совесть потеряли. Я бы их всех расстрелял!

— Ой бой!

— Телевизионщики болтают, что при старой власти все было плохо. Оскал Гусинского! Конечно, коммунисты были строги, но иначе с нами нельзя. А теперь пьем химию, едим химию, дышим химией. Кругом одна синтетика, понимаешь. Какую страну погубили!

— Мать мою!

— Раньше как было? Чистота и порядок. Мылом улицы мыли. Сапоги языками вылизывали. Бабы блюли себя. Европа нас уважала.

— Тьфу тебе!

— Бог все видит и шельму метит!

— Страшный суд — веселый суд.

— Иосиф Виссарионович Сталин. Фигура, конечно, неоднозначная…

Ведя задушевные политические разговоры, мы и моргнуть не успели, как приехали в матушку-Москву.

Так закончилось мое явление народу.

Глава восьмая

Мне снится сон, в котором я предстаю в образе моего предка Вольдемара фон Хакена

Когда я страдал в супругах, меня часто посещали сны антиматримониального содержания: Адам не женится на Еве, Наполеон не женится на Марии-Луизе, Джон не женится на Йоко. Нежелание Сузан вкусно или даже вообще готовить привело к тому, что ночные сюжеты обрели кулинарно-террористическую окраску. Вот пример. Иван Грозный в приступе паранойи провозглашает диктатуру закона, передает бразды правления Боярской думе и эмигрирует в Лондон, где открывает русский ресторан «Аленушка». Малюта Скуратов работает у него шеф-поваром, Симеон Бекбулатович метрдотелем. Официанты-опричники. Как можно представить, меню там интересное! Несмотря на гастрономические курьезы, Вильям Шекспир, Филип Марлоу и сэр Уолтер Рейли часто приходят в «Аленушку» на ленч. Прочие посетители жалуются хозяину на дым от трубки последнего, но Иван Васильевич не сердится на знаменитого путешественника! Однажды бывший самодержец сервирует Биллу, Филу и Уолту особенно вкусный обед…

¡Ay que Linda![150]

Пятница. Теплый июльский вечер. Меня зовут Вольдемар Конрадович фон Хакен. Верхом на вороном жеребце я возвращаюсь в усадьбу, трубя в серебряный рожок à la Roland de la chanson.[151] Рядом бежит верный Люпус — вылитый Белый клык из ненаписанного романа неродившегося Джека Лондона. На дворе стоит 17…й год, на троне сидит Екатерина Великая, и у меня чудесное настроение. Еще бы нет! Охота удалась — мне на славу, соседям на зависть. С турецкого седла, снятого мною в одном сражении с турецкого паши, свисают туши птиц и животных, убитых напердюк моими меткими выстрелами. Вкусный уикендовский обед гарантирован! И неудивительно: я самый большой белый охотник Клизменского уезда и, как таковой, герой многих лесных и полевых приключений.

В прошлом году я спас деревню Свидригайлово, столицу моего имения, от стаи волков, на бесчинства которой жаловалась вся округа. Дело было так. Захар Семеныч, староста Свидригайлова и толстейший ее кулак, давно уже привлекал к себе внимание хвостатых хищников. Узнав от своей агентуры, что на днях мироед прибавил в весе еще на пуд, звери устроили налет на деревню. С диким — в буквальном смысле слова — воем ворвались они в мирное селение, пожирая все на своем пути. Однако налетчики не на того наткнулись, ибо в момент вероломного нападения я проводил инспекцию деревенских оранжерей.

При виде серых супостатов я гикнул от храбрости и весь распетушился. Юркнув на центральную плясплощадь деревни, собрал мужиков, вооружил их вилками и косичками и выстроил в каре. Пока шли военные приготовления, посоветовал старосте, дрожавшему где-то в тылу, спрятаться в сарай.

Затем зачитал сочиненный мною тут же на площади приказ по армии.

Милые чудо-батраки! Клизменский волк вам не товарищ! Колите врага полуплотонгами. Под предлогом увода раненых не расстраивать ряда!

Секунда-другая — и на другом конце плясплощади показались волчьи разъезды. За ними шла масса неприятельской армии. При виде бородатой военщины враги на минуту смешались, но предводительствовавший ими свирепый самец с белым шрамом через морду поднял хвост трубой и вызывающе взвыл.

То был сигнал к атаке!

Особенно жаркий бой разгорелся на юго-западном направлении, у сарая, полном Захаром Семенычем и эвакуированного домашнего скота. Туда рвался отборный отряд противника, привлеченный жалобным мычанием старосты. Но атака захлебнулась, остановленная героической ротой плугоносцев. Наступил кульминационный момент сражения. С криком «За Родину, за Хакена!» я повел крестьян в контрнаступление. Неприятельский фронт был прорван. Враг завилял вспять. Я пристрелил одну половину хищников, а после того, как остальные взвыли о пощаде, приручил другую.

Славная деревня Свидригайлово, этот бриллиант в короне моей фортуны, была освобождена от зверских оккупантов.

Народ вернулся к мирной жизни, осыпая меня благословениями. Захар Семеныч поправился еще на центнер. На плясплощади пейзане праздновали победу парадом плугоносцев. Вожак разбитой стаи, тот самый свирепый самец со шрамом, из пленника стал питомцем и искренне ко мне привязался. Теперь он всюду ходил со мной, хотя все также был готов сожрать любого встречного — что иногда и делал. Я назвал его «Люпус», от латинского Lupus.[152]

Через пару месяцев я совершил новый подвиг, одолев матерого вепря, на которого наткнулся, гуляя по главной просеке леса как раз в компании с Люпусом. Огромная свинская особь была разительно похожа на Германа Геринга восемнадцатого века и вела себя соответственно.

При виде нас ham[153] злобно хрюкнул: убирайтесь, мол, с дороги!

Я холодно улыбнулся и пнул грубияна в копчик. Тот запел, как перепел, после чего расправа с ним была легка.

На следующий день я угощал друзей из душной Москвы и бледного Петербурга сочными отбивными на барском barbecue.[154] Друзья приехали в Свидригайлово, чтобы принять участие в важнейшем спортивном событии эпохи — чемпионате мира по игре «Всадник без головы». Я придумал эту версию конного поло как бы в честь будущего романа будущего Майн Рида.

Неудивительно, что каждый раз, когда я скакал по имению, мужики восхищенно кланялись мне в пояс, в колени, в ноги. Пока они били челом о тротуар (мои деревни необычайно благоустроены), их жены и дочери застенчиво, но заманчиво подсматривали за мной из-за избушечных штор. Еще бы нет, ведь я еще с раннего пуберитета отрастил себе неплохую губу — такую же, как у Брэда Питта в двадцать первом веке.

Неудивительно также, что деревенские барды слагали про меня былины и песни. Среди этих безымянных народных авторов выделялся дед Блатарь, старейшина (но не староста!) Свидригайлова. Оральные произведения барда — в подпитии он имел привычку декламировать, надрывая глотку, — многое сделали для того, чтобы окружить меня мифическим ореолом. В интерпретации песенника я представал героем похлеще Ильи Муравья, Добермана Никитича и Алеши Попсы…

Блатарь, этот Гомер или Оссиан Клизменского уезда, родился еще при царе Алексее Михайловиче. Дед искусства являл собой живой, вернее, полумертвый символ, связывающий современную Российскую империю с далекими временами бородатых бояр и суеверных смердов. Тогда страна и не подозревала, что придет великий Петр и заставит ее произвести великий скачок в эпоху развитого феодализма.

Бард чтил память своего ровесника и моего дедушки Гиацинта Нарциссовича, под началом которого служил на фрегате «Нимфа» коком. Когда я заходил к Блатарю в избушку, чтобы проведать его хорошенькую правнучку Настеньку, тот делился со мной воспоминаниями о Гиацинте. Песенник уважительно величал своего покойного командира «цветочком-воином».

— Нрав у них был крутой, одно слово — адмиральский! — говаривал Блатарь, настраивая гусли перед тем, как исполнить какой-нибудь новый народный хит.

Итак, в тот летний вечер я скакал по сельским просторам, весело обозревая мои владения, покрывавшие тысячи квадратных верст Клизменского уезда. Размер их был результатом картежного мастерства моего папана Конрада Гиацинтовича, который был азартен и везуч. Он положил за правило играть с соседями-помещиками не на деньги, а только на землю. В результате имение разрослось до размеров Лихтенштейна, а то и Люксембурга!

Я направился домой через осиновую рощу, в которой не был с тех пор, как вместе с Люпусом выследил здесь рысь — редкого в Клизменском уезде зверя, — которую поймал голыми руками, к вящему восхищению волка. Но когда я оказался среди осин, на меня нашла меланхолия. Признаться, я не люблю этого дерева. Его гибкий змеевидный ствол и бежевая кора оскорбляют мое эстетическое чувство. Не то что белая березка — женская ножка!

— Некрасивые растения, вас ждет рубка леса! — пригрозил я осинам и дал шпоры коню.