Клаус-Дитер Шруль - Сабах - утренняя заря

• Название: Сабах - утренняя заря
• Автор: Клаус-Дитер Шруль
• Издательство: Наука
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1986

Автор, врач из ГДР, на основании своих дневников не только рассказывает о трудовых буднях, заполненных самоотверженной борьбой с тропическими заболеваниями, но и органически связывает свой рассказ с повествованием об историческом прошлом Южного Йемена, с живым описанием картин быта, нравов и обычаев его народа.

---

Мухаммед подводит нас к одной из многочисленных, сложенных из камней могил. Это могила его отца. 14 октября 1963 г. он был в числе первых, кто отдал свою жизнь за свободу родины. Раджаб Галеб Лаббуза родился в 1918 г. Юношей он вместе с единомышленниками начал борьбу против имама Севера. После провозглашения на Севере республики, пройдя современную боевую подготовку, он в 1963 г. возвратился на родину. Как и тридцать его боевых товарищей, он погиб в горах Хабилейна. Участвовал в борьбе за национальное освобождение и его сын Мухаммед. Один из снимков был сделан после боя у могилы отца.

— Тогда у нас был на всех единственный автомат Калашникова, — рассказывает Мухаммед. — Его доверили мне, так как это было оружие отца. Следуя отцовскому завещанию, я не расставался с ним. После победы я передал фотографию в аденский Военный музей.

У могилы лежат свежие горные цветы, и мы тоже кладем свой небольшой букет к камням, в которых посвистывает неугомонный горячий ветер, и при этом нам невольно вспоминается старая партизанская песня бойцов Радфана:

Я народ.
Я нарастаю,
Как мощное землетрясение.
Мой гнев задушит пламя врагов.
Я народ.
Моя железная воля
Повергнет и самого сильного наземь.
Ничто не способно остановить
Мое движение вперед.
Я народ.

Помощь Салему

Когда я обхожу больных, Салем неизменно встречает меня словами: «Сабах аль-хэйр, рафик доктор! Кейф халяк?» («Доброе утро, товарищ доктор! Как дела?»)

Он молод, среднего телосложения, глаза карие, волосы темные. Деревушка, где он родился, расположена в горах Яфи. Здесь он три года проучился в школе. Умер его отец, и ему пришлось вместе с братьями взять на попечение трех женщин, оставшихся в доме после смерти отца. В 1972 г. Салем вступил в один из созданных в его области боевых отрядов и вскоре был направлен в район Сайвуна для борьбы с вооруженными бандами бывших султанов. В этих боях он проявил особую храбрость. При выполнении опасного боевого задания Салем получил ранение: у него были прострелены левое бедро и голень. Бедро быстро зажило, а вот голень пришлось ампутировать. В культе остались осколки, которые вызвали воспаление. Нужны были повторная ампутация и хороший протез. Тогда Салем смог бы обходиться без костылей. Поскольку в самом Адене изготовить протезы и ортопедическую обувь не было возможности, мы запросили разрешение на лечение в ГДР, после чего Салем ежедневно спрашивал меня, не пришел ли ответ. Все его надежды были теперь связаны с нашей страной, о которой он слышал много добрых слов. Ему очень хотелось расстаться с костылями и вернуться в родную деревню, где его ждала невеста Хамама. Он часто мне о ней рассказывает. Хамама по-прежнему живет с матерью. Он, бывало, приходил в их дом повидаться с невестой. Помню, как в одну из пятниц Салем, возбужденный и счастливый, приковылял ко мне, опираясь на деревянные костыли. Хамама, оказывается, прислала, ему небольшую посылку — стакан горного меда, рис, немного жидкого масла и платок с чудесной вышивкой. Такие платки местные мужчины носят на голове для защиты от солнца.

Подходил к концу октябрь 1972 г. Уже три месяца Салем лежит в нашей больнице. Однажды в мой кабинет пришел уполномоченный министерства внутренних дел и попросил определить возраст Салема. Ведь oн, как и многие его соотечественники, не знает, сколько ему лет! Регистрировать дату рождения и смерти были не принято. Лишь в редких случаях кади в мечетях записывали дату рождения ребенка. Разве мог интересовать феодальных правителей возраст их подданных? Для них было важным одно: с какого момента и как долго они смогут на них работать! После захвата Адена англичане ввели регистрацию рождений и смертей, но до 1969 г. это никак не коснулось остальных районов страны. И только в 1969 г. был издан закон, предусматривавший обязательную регистрацию рождений и смертей по всей стране.[32]

Мне часто приходилось определять возраст пациентов. Им это требовалось для получения паспорта или при заполнении каких-нибудь документов. Установить возраст уже немолодых людей — задача не из легких. Только путем подробных расспросов, сопоставления фактов их личной жизни, скажем рождения детей, с историческими фактами мне удавалось ориентировочно определять год рождения. Во многих случаях я так записывал на бланке приблизительный возраст пациента: «не старше 40 лет» или «35–40 лет». Для установления возможного возраста были важны и его собственные показания. У немолодых женщин вопрос о возрасте встречал, как правило, полнейшее непонимание и вызывал смех. Зачастую до них даже не доходил смысл этого вопроса. Возраст, исчисляемый количеством прожитых лет? Они никогда над этим не задумывались! Выслушав объяснения медсестры, они обычно со смехом говорили, что один Аллах знает, сколько им лет, и этого вполне достаточно!

Наконец пришел долгожданный ответ из ГДР. Этот день мало чем отличался от других. Я, как всегда, проводил обход больных, которые уже по выражению моего лица видели, какую весть я им принес — радостную или печальную. Я вошел в палату, где лежал Салем, и сразу направился к нему.

— Товарищ Салем Ахмед, — произнося его имя, я невольно улыбнулся, и на лицах остальных появилась улыбка, — вы поедете в ГДР.

Радость, осветившая его лицо, навсегда останется в моей памяти. Я хотел надеяться, что поездка будет успешной, и мысленно пожелал ему в эту минуту удачи — нельзя допустить, чтобы впереди Салема ждало разочарование!

Мне довелось увидеть его еще раз. Он был тепло одет — с расчетом на европейский климат: в шляпу, пальто, длинные теплые брюки и крепкие ботинки. Мы все так и покатились со смеху, когда он, обливаясь потом, предстал перед нами в своем новом наряде. Мой вопрос о перчатках вызвал у него удивление. Пришлось объяснять, почему они там необходимы.

Министр лично позаботился о его экипировке. Теперь он мог отправляться в страну своей надежды.

Ад-Дали — щит революции

Прошли июньские и августовские песчаные бури, спала давящая сентябрьская жара, когда воздух совершенно неподвижен. Октябрь — чудесный месяц, забываешь о недавних муках, словно их и в помине не было. Небо поражает необыкновенной голубизной; в воздухе ни песчинки; с моря дует свежий ветер — дыхание его ощутимо даже в городе; ночи прохладные. Кажется, что настает наша осень — долгожданная пора многоцветного листопада и последних прощальных цветов, но здесь, после того как с деревьев облетят листья, на тех же ветках начинает раскрываться множество новых уточек, поскольку в этих местах резкой границы между временами года не существует. Ночами мы подолгу сидим у моря. Лунный свет падает на лениво набегающие волны, аромат цветов опьяняет. На берегу сейчас почти не встретишь местных жителей, не увидишь сидящих с удочками рыбаков. Ведь теперь октябрь 1972 г., время, когда в изрезанном бесчисленными ущельям горном массиве на севере страны, в области Ад-Дали идут кровопролитные бои. Тишину вади не только там, но и в области Бейхан нарушают выстрелы. Йеменцы погибают, сражаясь против йеменцев. Тяжелые орудия превращают дома и целые поселки в груды развалин. Ад-Дали — «щит революции», как его называют в народе, олицетворяет непреклонную волю всех южнойеменцев защитить свою родину. В эти дни повсюду слышен только один лозунг: «Йемен, мы не пощадим жизни, чтобы тебя защитить!» Народ берется за оружие. Выдают его и нашим медсестрам. Прошло немногим более двух месяцев — и на границах вновь воцарился мир.

Министерство здравоохранения поручило мне сопровождать группу работавших в Адене граждан из ГДР в поездке по Ад-Дали. На этот раз разрешили взять с собой жен. До сих пор из-за напряженной обстановки они обычно оставались дома, когда их мужья на несколько дней уезжали по служебным делам. В сопровождении военного отряда вездеходы везут нас через Лахдж мимо Хабилейна на север. Не проходит и трех часов, дорога кончается, и путь наш теперь лежит по почти пересохшим вади в сторону чернеющих гор, где только изредка можно встретить кустарник.

Водители здесь превосходные: по песку или по бесконечным, будто выложенным мелкими камнями речным долинам они умудряются гнать со скоростью 90 километров в час. Поэтому лучше время от времени закрывать глаза. К тому же пыль и песок все равно не дают смотреть. От песка одежда становится серой. Колонна на огромной скорости движется вперед, а если сказать водителю «хади, хади!» («медленней, медленней!»), он только засмеется в ответ:

— Неужели я должен ехать тише других и позже всех добраться до места назначения? Нет, этого я не могу допустить!

Он с некоторой завистью поглядывает на груженные катом[33] машины, которые, выделывая невероятные зигзаги, на огромной скорости проносятся мимо, оставляя позади громадные облака пыли. А ведь у них там пассажиры. Но кат, как особо ценный продукт, должен быть доставлен на рынок в свежем виде. Если кому-то понадобится срочно попасть из одного пункта в другой, ему вполне можно порекомендовать данный вид транспорта, однако не мешало бы при этом подумать о завещании, а перед дорогой, подобно здешним водителям и пассажирам, сунуть себе за щеку немного ката.