Марк Гроссман - Камень-обманка

• Название: Камень-обманка
• Автор: Марк Гроссман
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1978

Роман повествует о бурных событиях, происходивших в годы гражданской войны на Урале и в Сибири. Печатается в сокращенном варианте.

---

— Ну!

Мефодий, бормоча под нос ругательства, оделся, взял топор, лыжи и пошел к саням.

— Не «нукай» — и так еду!

Когда за ним захлопнулась дверь, артельщик повернулся к женщине.

— Ты, Катя, и ты, сотник, ступайте вверх по Шумаку. Полторы версты. Там — облепиха. Много… Метлу прихватите.

Кириллова кивнула.

— Я и старик — по орехи, — заключил Хабара.

— Куда? — удивился Россохатский. — Какие ж орехи теперь?

Таежник не ответил.

Пробираясь на лыжах по рваному берегу Шумака, Андрей смущенно поглядывал на Катю. И всё же не выдержал.

— Это что ж такое — облепиха?

— Ягода. Ветки густо облепляеть. Оттого и названа так.

— Чудно́ — то орехи, то ягода. Земля ж от мороза трещит!

— Придем — сам увидишь, — усмехнулась Кириллова. — У вас, на Урале, чать, нет ее, облепихи. Вот те и невнятно.

Вскоре Андрей увидел заросли высокого, почти в рост человека, кустарника. Деревца стеной темнели вдоль гладкого, кажется, песчаного берега.

Подойдя к ним вплотную, Россохатский радостно удивился: на темно-серых, местами черно-бурых морщинистых ветках густо лепились, похожие на кругленькие карамельки, желтые и оранжевые ягоды. Сотник пытался сорвать их, но кусты сильно кололись, и он лишь поранил пальцы.

— Мудрено! Как уцелела ягода? Морозы, да и охотников до нее тут тьма, надо полагать!

Катя объяснила:

— Сколь видела — ни птица, ни червяк ее не едять, можеть, оттого, что осенняя облепиха невкусна, горчить. Мороз прокалит — послаще ягода. Однако не взять ее птице зимой: крепка.

Распорядилась:

— Сруби две палки подлинней. Себе и мне. Покажу, как облепиху беруть.

Пока Россохатский ссекал и очищал от сучков елочки, Катя вымела со льда, под кустами, снег — и вернулась к началу чистой дорожки. Затем взяла у Андрея одну из палок и стала сбивать замерзшие, звеневшие, будто камешки, ягоды с кустов.

— Мороз, я поминала, сластит ягоду. Оттого и оставляют ее до крутых холодов, — говорила Кириллова, медленно продвигаясь вдоль зарослей. — Иные делають так: наломають или срежуть кусты в конце сентября, уложать их на жерди и ждуть зимы. Потом, как закуеть ягоду, ссыпають ветки на лед и обмолачивають. А мне жаль ломать, я всегда — как теперь.

Она работала споро, с обычным своим прилежанием, успевая сообщать, что готовят из облепихи у них, в Сибири, в Монголии и в иных пределах.

— Приправы али вина́ тут не сварить. А соку надавлю на все холода и чуток варенья сготовлю.

Андрей шел напротив Кати, сбивал облепиху палкой и думал о том, что жизнь безмерно сложна и умна и нежные ростки ее обладают чудовищной силой, которую почти невозможно убить. Все настоящее, жизнеспособное пробивается на поверхность, пьет влагу и лучи солнца и оставляет после себя потомство в свой срок.

Ему почему-то сделалось грустно, бог знает отчего, стало скучно и зябко.

Работали до вечера. Перед сумерками Россохатский отправился в зимовье за санями, а Катя стала веять ягоду на ветру. К приходу Андрея она управилась с этим и ссы́пала все, что собрали, в мешки.

Затем оба сложили груз в скачки́ и потащили к избе.

Хабара и Дин тоже только вернулись из леса. Артельщик запустил пальцы в мешок и, вытащив горсть ягод, довольно прищурился.

— Помозольтесь еще денек. Пока без вас управимся.

Наутро Андрей и Катя снова пошли к берегу и весь день сбивали и веяли облепиху.

Вечером, когда все поужинали, Гришка распорядился:

— Завтра — с нами, шишкарить станем.

Мефодий проворчал, зевая:

— Ягоды — вода, и только. Чё жилы рвать.

— Не ходи, — помрачнел Хабара. — Черта нянчи.

Одноглазый молча махнул рукой.

Вышли, как только развиднелось. По тайге, в кедрач, двигались неторопливо, в одну лыжню, изредка устраивая передышки. На одной из стоянок Катя тихо сказала Андрею:

— Блажить Григорий. Откуда им взяться-то, зимним орехам? Шишки до снега с кедров падають. А не ссыпятся случаем — птица поесть, зверь — тоже.

И все-таки Хабара оказался прав. Неподалеку от Шумака, на ровном месте, густо стояли кедры, одномерные и похожие друг на друга, будто рота солдат. Даже снизу различалось: на закованных стужей ветвях висят крупные коричневые шишки.

— М-да, — проворчала Катя. — Осеклась я, значить.

Она бросила взгляд на вершины пятнадцатисаженных деревьев, обернулась к Хабаре.

— Как шишковать-то будем?

Это был не праздный вопрос. Оказалось, что в прошлые дни Хабара пытался бить шишки колотом и еще — бойком.

Но шишки не падали, будто их прибили гвоздями. Тогда таежник вырезал из елки-сушины боек — длинную палку с развилкой на тонком конце и пытался с ее помощью обрушить шишки. Но и тут без успеха.

Лезть на деревья опасались, да и не было «кошек», которыми пользуются сибиряки в таких случаях. И Хабара решил: остается один путь — рубить кедры и обирать их на земле.

Хабара и Россохатский вооружились топорами. Стволы деревьев зло и упрямо сопротивлялись ударам. К полдню свалили всего четыре кедра.

Шишки отдирали с трудом, и они трещали, точно живые существа, которым ломают кости.

— Теперь вижу, пошто цел урожай — заметила Катя, пытаясь вышелушить одну из шишек. — Крепче и кузнец не скуеть. Такое, чай, мишке по зубам. Однако он спить зимой, дедушка-то.

В избе добычу просушили, ссыпали в мешок и, выколотив палками орешки, провеяли их.

Готовясь ко сну, Катя поманила Андрея, усадила на свои нары, положила ему в ладошки горсть орехов.

— Пошелуши, голубчик. Здоровью прибавка.

Россохатский, измаявшись за день, спросил вяло:

— О чем ты?

— Вот те на́! Ничё ты о кедре не знаешь, выходить.

— Чего тут знать? — пожал плечами сотник.

— Ну, как же! Это ж такое дерево, что в рай только!

— Перестань, право. Там и яблок довольно.

Кириллова не обратила внимания на иронию, покачала головой.

— Сливочки из орехов — разве лишь маслу ровня. Первая еда от устали, от хвори, от чахотки, скажем.

Удерживая Андрея при себе, поясняла не торопясь:

— В миске из кедра молоко не киснеть, и всякая гадость: комар, моль, клещи — запаха его, как огня боятся. Верно говорю.

Однако, заметив, как Андрей то и дело роняет голову, усмехнулась.

— Иди спи, чё уж там…

Утром Хабара, взяв в помощники Россохатского и Дина, занялся жильем. Лежанки покрыли лапником и сеном, замазали глиной щели в печи и трубе, проконопатили дверь, нарубили дров. Катя чисто выскребла полы, вымыла стол.

Затем несколько дней никто не знал, чем заняться, — кто спал, кто без слов валялся на сене.

Кате огородили досками уголок в избе, и женщина возилась там с мужскими рубашками, латая их по мере возможности.

За окнами вихрило, и от этой волчьей погоды на душе ныла тоска. Андрею казалось: ничто так не утомляет, как безделье. И тошно жить, и умирать, само собой, не находка.

Внезапно за окном стихло, природа замертвела — ни голосу, ни жизни, над головой стало синё, и только дым, неохотно вылезавший из трубы, пачкал небо.

Тогда Хабара собрал артель у огня, сказал, разминая затекшие руки:

— Пора и за дело, господа нищебродье. Петухов за кукареканье кормять.

— Какое там дело? — мрачно полюбопытствовал Дикой.

— А то не знаешь! Али ты сюда шишковать шел?

— Не мели, Гришка! — усмехнулся одноглазый. — Выглянь в окно. Кто в такую пору золотишко ищет?

— Не золото — Чашу, — уточнил Хабара.

— А-а, перестань! Чё в чужом огороде капусту садить. Уцелеть бы — и то ладно.

— Какая чаша? Кого говоришь? — нахмурилась Катя, снова услышав упоминание о легенде. Таежница, кажется, лишь теперь поняла, зачем тащились сюда сибиряки и Дикой.

— Ну, мне не более вас надо, — поспешил прекратить разговор артельщик.

Все переглянулись. Дикой почесал затылок, проворчал равнодушно:

— Чего ее, Чашу, кучкой искать. Вразбежку — вернее.

И всё продолжалось, как прежде. Только Дин и Хабара изредка уходили в тайгу. Но никто не слышал их выстрелов.

Мефодий целыми днями лудил бока, иногда сползая с нар, заглядывал в окно, затянутое пузырем изюбря. Ничего не видя, вздыхал и скреб грудь черными обломанными ногтями.

— Баньку бы истопить, — предложил однажды артельщик, похрустывая пальцами. — А то Дикой до костей ненароком дочешется. Мохом оброс.

В крохотной баньке-дымнике имелось подобие печки и камни-голыши, с помощью которых прежние обитатели зимовья нагоняли пар.

Вся клетушка, сверху донизу, была завалена сеном; рядом с ней горбилось прясло. Видно, люди, жившие здесь, имели лошадь и рассчитывали вернуться на Шу-мак.

Андрей, обнаружив сено еще до сбора облепихи, чрезвычайно обрадовался находке. Теперь он перетащил сухую, уже утерявшую запах траву на чердак избы.