Марк Гроссман - Камень-обманка

• Название: Камень-обманка
• Автор: Марк Гроссман
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1978

Роман повествует о бурных событиях, происходивших в годы гражданской войны на Урале и в Сибири. Печатается в сокращенном варианте.

---

Барон ощутил грозный холод поражения и смерти. Выслушав агентов, доставивших разведданные, он заметался в палатке, хлестал палкой воздух, выкрикивал ругательства, перемешанные с молитвами.

Лазутчики не обманули Унгерна.

Двадцать седьмого июня корпус тремя колоннами перешел в наступление. Правая колонна, в составе 105-й стрелковой бригады и полка Рокоссовского, двинулась в район Будуна левым берегом Селенги. Средняя колонна, в ее рядах числились кубанцы, 103-я стрелковая бригада и красномонголы, выступила из Маймачена в Ургу. 2-я Сретенская кавбригада, она была левой колонной, устремилась по восточной дороге из Корнаковки в столицу страны. 104-я стрелковая бригада, составлявшая резерв Неймана, осталась в Кяхте.

Барон потемнел от предчувствия катастрофы. Он терял свое главное преимущество: у красных теперь тоже была многочисленная конница, и это не могло не сказаться на ходе боев.

Уже к концу суток Унгерн получил донесение полковника Нечаева: его отряд сбили с позиций кубанцы, и сотни в беспорядке откатывались на юг.

Красные быстро заходили в тыл барону.

Резухин топтался на левом берегу Селенги, в районе Ахай-Гуна, и красные могли разгромить дивизию порознь, навалившись всей массой на ее расчлененные полки.

Это было ясно всякому, кто хоть немного знал войну, и барон немедля повел бригаду в Амур-Бейсе, чтобы соединиться с Резухиным. Но для этого надлежало форсировать Селенгу.

Пока Унгерн выполнял маневр и переправлялся через реку, прошла почти неделя.

А в это время, шестого июля, красномонголы и сретенцы ворвались в Ургу. На следующий день в столицу вошли кубанцы и конники Сухэ-Батора.

«Правительство независимой Монголии», назначенное Унгерном, бежало на юг.

В середине июля, как сообщали авиаразведка и перебежчики, 1-й и 4-й полки под командой барона приводили себя в порядок на левом берегу Селенги, юго-западнее куре Ахай-Гун. В самом куре расположились остатки бригады Резухина.

Восемнадцатого июля сюда вышли конный полк Рокоссовского, отряд Щетинкина, 105-я стрелковая бригада и красномонголы.

И все-таки Унгерн надеялся, что справится с противником, уступавшим ему в саблях, штыках и технике. Но случилось, по мнению барона, нечто противоестественное. Вблизи Ван-Курена русские и красномонголы атаковали его казаков, оседлавших неприступную возвышенность Туху-Нарасу. Не взяв ее с ходу, они начали стягивать кольцо окружения, и уже двадцатого июля стало ясно, что белые погибнут в этой петле.

Унгерн приказал прорываться к Желтуре. Он бежал с поля боя в раскатах грома и вспышках грозы, под свирепым ливнем, оставив противнику почти все обозы.

Красные бросили в преследование все части, открыв собственный тыл. И генерал решил: это его последний козырь. Он повернул остатки бригад на север, надеясь поднять восстание среди забайкальского казачества и отплатить за поражение. Ординарцы повезли в полки приказ: быстро уничтожить учреждения и команды корпуса, захватить склады, и выйдя к железной дороге, взорвать ее.

Но одного, как оказалось впоследствии, не предусмотрел барон.

Комкор Экспедиционного Нейман в фантастически короткий срок успел сформировать из людей тыла пять резервных полков — чуть не три с половиной тысячи штыков и сабель, при орудиях и пулеметах — и перебросил в район Гусиного озера 232-й полк 26-й Златоустовской дивизии и 7-й Особый отряд.

Обе стороны понимали: наступили решающие дни.

Утром тридцать первого июля восемнадцать сотен Унгерна окружили и атаковали 3-й батальон златоустовцев возле дацана Гусиноозерского. На помощь красным уральцам подоспели свои, и завязался нещадный бой, исход которого заранее знали и красные, и белые.

Андрей предупредил своих казаков (их осталось семь душ, в том числе и раненые), чтоб не лезли на рожон, а думали о своих очагах и семьях. Оренбуржцы согласно покачали головами: понятно.

Сражение южнее Гусиного озера пятого августа двадцать первого года было последней схваткой Россохатского в этой войне.

ГЛАВА 5-я БЕГСТВО

— Ша-а-шки вон! — прохрипел Унгерн фон Штернберг и, не оглядываясь, бросил коня вперед. В следующее мгновение барон вырвал из кобуры наган и выстрелил куда-то туда, где были красные, летевшие навстречу в густом пересверке шашек.

«Эк глупо-то как… — подумал он, тут же натягивая потихоньку повод. — Это лишь в беллетристике генералы да командующие впереди лавы скачут…»

И удрученно вздохнул: «Времена… в бога мать…»

Сегодня красные настигли его, появившись сразу с востока, севера и юга. Берегом озера быстро шли конники Рокоссовского и Щетинкина, влезавшие всегда в самое опасное дело, и бежать некуда, надо принимать бой.

Генерал бросил озлобленный взгляд на свои сотни: ему казалось, казаки топчутся на месте.

Андрей Россохатский не торопился в атаку. Он несильно ткнул своего жеребца шпорами, ослабил повод, и Зефир, поекивая селезенкой, вяло понес хозяина по пыли и жаре в мешанину боя.

Без труда поспевая за командующим, сотник бормотал про себя ругательства, впрочем, без особого зла. Он, будто в скучной молитве, поносил судьбу, Азию, невезение, ни в чем не повинного Зефира, норовившего с рыси перекинуться на шаг.

Андрей был уверен, что все пропало, если Унгерн — начальник Азиатской конной дивизии, хан и чин-ван Монголии — сам ведет остатки полков в атаку.

От сотни Россохатского мало что сохранилось, и он шел в дело, как и другие офицеры, в кучке со всеми, будто рядовой казак.

На левом фланге, особняком и без особой прыти двигался отряд Сундуй-Гуна. Малорослые азиатские лошадки перебирали ногами, как заводные игрушки, и Андрею казалось, что и жизнь не настоящая, и бой глуп и безнадежен, будто посредственная пьеса. И, кажется, именно в этот миг сотник понял, что никакой лихостью и самопожертвованием дела не поправишь, — и черт с ним, с этим делом! И голову уже саднила одна-единственная мысль: надо спасать шкуру. Одно, скажем, помереть старику-полковнику, и совсем другое — отдать богу душу в двадцать пять лет. Никакого резону!

Унгерн, скакавший впереди, рванул повод и поднял жеребца в стойку. Конь барона затанцевал на месте, пропуская в атаку забайкальцев и чахар князя Баяр-Гуна, хмурых, злых и растерянных после пленения и смерти своего командира.

Барон был невысок и худощав, и конь нес его без заметных усилий. Обычно злые и холодные глаза Унгерна сейчас туманились от душевной усталости, а рыжеватые брови он сдвинул к переносью.

Потомок тевтонских рыцарей, доброволец русско-японской войны, пьяница, храбрец и дебошир — барон Роман Унгерн фон Штернберг люто ненавидел, кажется, весь мир. Он поклонялся одной только монархии, и была злоба ко всему, что против короны, и бога, и слуг его на этой земле.

Андрей бросил последний взгляд на барона, окруженного офицерами и ординарцами, и проскакал мимо. И тотчас понял: теперь никакие команды ничего не могут изменить, каждый сам себе спасение и ангел.

Прямо навстречу Россохатскому кучкой летели три конника, и сотник, метнув взгляд на их лица, убедился: люди Чойбалсана. Узкие темные глаза всадников резали его ненавистью.

У одного из цириков была отличная строевая лошадь — только мускулы и кости. Вороная глянцевая кожа вспотела, но, даже покрытая пылью, казалась празднично красивой.

«Отнял, мерзавец, у офицера… — подумал сотник. — Ну, вот я тебя!».

Перед самой сшибкой монгол поднял коня в стойку и, опуская на передние ноги, занес клинок над головой Андрея. Россохатский выбросил навстречу цирику свою шашку.

Они долго кружили друг за другом, лязгали оружием, и Андрею наконец удалось резким ударом задеть монгола в плечо. Раненый выпал из седла, но еще несколько мгновений волочился за конем: нога запуталась в стремени.

Внезапно сотник ощутил, что смертельно устал, что всем существом его владеет странное равнодушие — и к собственной судьбе, и к исходу боя, ко всему на свете. Но тут же эта мгновенная слабость прошла, и он снова весь внутренне подобрался: сбоку мелкой рысью, даже будто бы трусцой, точно примериваясь, двигался чубатый здоровенный казачина в фуражке с красным околышем.

Все, что было потом, почти совсем выветрилось из головы Андрея. Он в кого-то стрелял, снова рубился, а затем с удивлением обнаружил, что скачет на крайнем пределе, уходя от погони. Ему казалось: слышит хриплое дыхание у себя на затылке, и оно хлещет его страхом, жестким, как плетка.

…Придя окончательно в чувство, Андрей заставил себя тщательно оглядеться, осмотрел наган и заполнил пустые гнезда патронами. Он ехал в совершенном одиночестве по бурой пади, на которой изредка темнели островки деревьев, ошпаренных зноем.

Внезапно за спиной раздалось ржанье, и Россохатский кинул пальцы на эфес шашки. Но тревога оказалась напрасной: с востока его догоняла, храпя и оголяя зубы, вороная сухопарая кобылка. Она бежала за ним одна, без седока, все дергала губами, точно обожгла их в лютом пекле боя. Чудилось, лошадь болезненно хохочет и захлебывается смехом.