Марк Гроссман - Камень-обманка

• Название: Камень-обманка
• Автор: Марк Гроссман
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1978

Роман повествует о бурных событиях, происходивших в годы гражданской войны на Урале и в Сибири. Печатается в сокращенном варианте.

---

В редкие часы относительной свободы уходил в город и бесцельно бродил по его улицам, еще хранящим следы боев и пожаров. Однажды он вдруг ощутил, что его неодолимо тянет к зданию русского консульства, к этому крошечному кусочку земли, где еще, может быть, сохранились хоть какие-нибудь приметы его далекой и безвозвратно утерянной родины.

Консульство располагалось между монгольскими и китайскими кварталами, среди голой степи, обгоревшей и пропыленной. Теперь двухэтажный дом, флигели, казармы конвоя, службы, сараи были пусты и беззвучны, и лишь ветер иногда шелестел в черном прахе отпылавшей травы.

Потом Россохатский бродил возле дворца, в котором его когда-то принимал богдо-хан, и думал о том, что этот немолодой и привыкший к власти человек — «перевоплощение Будды» — ныне всего лишь пешка в дикой игре барона.

Чуть светлее стало на душе сотника в кумирне Майдари. Вероятно, самый красивый храм Урги — кумирня хранила под своим железным куполом тайны и сказки Азии, отзвуки древних обрядов и молитв. Впрочем, храм теперь тоже был пуст и беззвучен.

Бродя по городу и мучаясь от нелепости своего положения, Россохатский снова и снова со злобой вспоминал Унгерна, Сипайло, Резухина и корил себя за то, что оказался тряпкой и до сих пор не бежал от них.

Одно, кажется, он теперь решил твердо. Как только явится первая возможность, он уйдет в сотню, отвяжется наконец от злобы и сумасбродства барона.

Такой случай подошел довольно скоро.

При штабе дивизии, под началом Хашки Яко, служили около семидесяти японцев. После того, как Унгерн застрелил у себя в комнате капитана Дзудзуки, японцы стали шептаться по углам, и косые взгляды наемников красноречиво свидетельствовали об их чувствах.

Никто до сих пор не мог понять толком, что делают иноземцы в Азиатской дивизии. Назывались они «комендантская рота», но охраной и порядком не занимались, томились от безделья и глотали саке. В полках полагали, что самураи выполняют обязанности инструкторов, офицеры поумнее считали, что это символические войска, подчеркивающие союз Унгерна с Японией, а были и такие, кто утверждал: «рота» занята выполнением специальных заданий, разведкой и диверсиями.

Островные солдаты грабили и насиловали ничуть не хуже казаков, но в бой не рвались. Барон называл своих союзников «япошами» и «япошками», однако исправно платил им деньги и, при случае, не прочь был заявить о значении священного союза со Страной Восходящего Солнца. И те, и другие отлично понимали бутафорию слов.

Сипайло доложил Унгерну о волнениях в «комендантской роте», вызванных смертью Дзудзуки. Генерал, без долгих размышлений, приказал выпороть первых попавшихся под руку союзников. Затем крикнул Россохатского и велел ему вступить в командование «ротой».

Это был не лучший вариант для Андрея. Он ни слова не понимал по-японски, совершенно не представлял себе, что будет делать на новой службе. Сотник с грехом пополам различал лица капитанов Багабаяси и Цзюбо, поручиков Китагова и Танцзима, но не более того.

Наглая, обленившаяся «рота» вызывала у Андрея глубокое отвращение, и все-таки он собрался уйти туда без колебаний. Это было, кажется, лучше, чем ежедневный риск унижений и соседство с Унгерном.

Внезапно сотника вызвал к себе Сипайло.

Собираясь к начальнику «Бюро политического розыска», Андрей мучительно морщил брови и тер виски жесткими, давно загрубевшими пальцами.

«Неужели донесли?.. Кто? Еремеев?.. — думал он, шагая по битому стеклу, усеявшему улицу. — Тогда всё… Не вырваться…»

И он отчетливо представил себе тот, недавний случай, за который мог теперь заплатить жизнью.

Дом с надворными постройками, где Россохатский занимал комнату, находился неподалеку от штаба, и Андрей, в случае нужды, мог быстро оказаться на службе. Это, в свою очередь, позволяло ему отлучаться на короткое время из штаба и наведывать коня.

Как-то вечером, это было во вторник двенадцатого апреля, Россохатский отправился в сарай, где стоял Зефир.

Жеребец, увидев хозяина, тихо заржал, и Андрей долго гладил его по атласной дымчатой коже, почесывал за ушами, трепал гриву.

Потом, обнаружив, что кормушка пуста, по приставной лестнице поднялся на чердак.

В подкровелье густо пахло сеном, и этот запах, с детства знакомый Андрею и любимый им, горько напомнил ту жизнь, которую уже никогда не доведется увидеть снова.

Сено на чердаке громоздилось почти до самой крыши. Сотник стал загребать его в охапку, с наслаждением вдыхая аромат сохлого разнотравья, ломкого от мороза.

Прижав копешку к груди, он вдруг замер и тревожно прислушался.

У задней стены чердака кто-то вздохнул и стал сыпать скороговоркой невнятные оборванные фразы, без адреса и смысла.

— Кто тут? — почему-то шепотом спросил Россохатский.

Никакого ответа.

Андрей, поеживаясь, спустился вниз, положил сено в кормушку и, сняв со стены фонарь, снова полез в подкровелье.

Чиркнув спичкой, поджег фитиль, спросил еще раз:

— Кто?

И опять — молчание.

«Какой-нибудь коновод или ординарец хватил лишку и отсыпается, хоронясь от начальства», — подумал Россохатский.

— Замерзнешь, вылезай, дурак! — громко сказал Андрей и, не дождавшись ответа, стал понемногу отгребать копну к чердачной двери.

Внезапно сено перед ним взбугрилось, осыпалось, и Россохатский, посветив фонарем, увидел незнакомого странного человека. Неизвестный стоял перед офицером на четвереньках и покачивался, точно творил замысловатую восточную молитву. У человека были ввалившиеся бездонные глаза, на лбу темнела тряпка, покрытая запекшейся кровью. Одет он был совсем непонятно: светлый летний пиджак, измятая фетровая шляпа и валенки.

«Бежал от преследования… — догадался Андрей. — Выскочил из дома в том, что попало под руку…»

В правом кулаке незнакомец что-то держал. Андрей подумал сначала, что это камень, но, приглядевшись, понял: хлеб. Раненый сильно сжимал черствый кусок пальцами, точно хотел бросить им в Россохатского.

Глаза незнакомца были наполнены страхом и злобой, и все же Андрею показалось: человек не в себе и не понимает, где он и что с ним.

И словно в подтверждение этого раненый закричал:

— Уйдите! Уйдите, говорю… или не отвечаю за себя!

Андрей пожал плечами, будто хотел сказать, чтоб беглец не занимался глупостями.

— Можете встать? — спросил он.

Раненый молчал, в упор глядел на офицера, не меняя своей неудобной позы.

— Кто вы? — спросил Андрей.

Незнакомец несколько секунд разглядывал Россохатского и вдруг сказал почти осознанно:

— Прочь!.. Голова разламывается…

Он попытался подняться, но упал навзничь и затих.

— Кругом люди, вас схватят, — проворчал Андрей, помогая неизвестному сесть. — Кто вы такой?

Возможно, человек почувствовал в голосе офицера добрые нотки и выдохнул устало:

— Учитель. Из поселка Мандал.

— Коммунист? — спросил Андрей, с пристальным интересом вглядываясь в лицо пожилого человека.

— Да! — закричал раненый. — И вон отсюда, пока вас…

— Вы бредите, — пытаясь его успокоить, перебил Андрей. — Не бойтесь, мой отец тоже учитель и тоже русский человек. Я не сделаю вам зла.

«Для чего это говорю? — тут же подумал Россохатский. — Господи, как все мутно…»

— Подождите, сейчас приду. Принесу что-нибудь поесть и укрыться.

Вернувшись вновь на чердак, Россохатский увидел: учитель лежит у самой двери, и в руке у него по-прежнему зажат кусок хлеба. Раненый, вероятно, пытался скрыться, но у него не хватило сил, и он впал в беспамятство.

Андрей оттащил его подальше от двери, положил рядом флягу с водой, кусок холодного мяса и бутылку водки. Потом забросал раненого сеном и ушел.

Уже спустившись вниз, вспомнил, что собирался принести какую-нибудь одежду, да вот… «Ладно, в другой раз» — подумал он.

С тех пор, всякое утро, поднимаясь за сеном для коня, Россохатский оставлял в углу воду и котелок с едой.

Однажды, когда он спускался с чердака, его увидел Еремеев, прибежавший за Андреем. Россохатского срочно требовал Унгерн. Сотник направился в штаб, а генеральский адъютант задержался у сарая.

Через сутки, забравшись на чердак, Андрей тихо позвал незнакомца. Никто не отвечал. Россохатский разворошил остатки сена: человек исчез. Может, он окреп и постарался выбраться из Урги.

Теперь, шагая к Сипайло, сотник думал о том, что он скажет начальнику «Бюро политического розыска», если тому, действительно, стало известно о случае на чердаке. И, ощущая холодок в груди, понял: оправдаться не сможет, и это — конец.

Сипайло долго, молча разглядывал Россохатского, тер лысину и, вдруг побагровев, процедил сквозь зубы:

— Я не забыл Урал, вольнопер[26]. Барон зря тебя взял к себе. И у япошек делать нечего. Ты не наш. Иди, помни: буду приглядывать за тобой.