Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

• Название: Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)
• Автор: Александр Гольденвейзер
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-8159-0273-X

Александр Борисович Гольденвейзер (1875–1961), народный артист СССР, доктор искусствоведения, пианист и композитор, более 50 лет (с 1906) профессор Московской консерватории.

В 1896 году счастливый случай привел еще студента А. Б. Гольденвейзера в дом Л. H.Толстого. Толстой относился к даровитому пианисту с большим доверием и нередко открывал душу, делился своими мыслями, чувствами, переживаниями, подчас интимного свойства. Он знал, что Гольденвейзер любит его искренней, горячей любовью, что на него можно положиться как на преданного друга.

Уникальная по продолжительности создания книга поражает — как и сам Толстой — своим разнообразием и даже пестротой: значительные суждения Толстого по острейшим социальным, литературным и философским вопросам соседствуют со смешными мелочами быта, яркими характеристиками самых разных посетителей Ясной Поляны и дикими перепалками жены Софьи Андреевны с дочерью Александрой Львовной.

«Записывал я главным образом слова Льва Николаевича, а частью и события его личной жизни, стараясь избежать отбора только того, что казалось мне с той или иной точки зрения значительным или интересным, и не заботясь о ка- ком‑либо плане или даже связности отдельных записей между собою».

Текст печатается полностью по первому изданию в двух томах Комитета имени Л. Н. Толстого по оказанию помощи голодающим:

Москва, «Кооперативное издательство» и издательство «Голос Толстого», 1922, с включением прямо в текст (в скобках) пояснений автора из его замечаний к этому изданию; часть купюр издания 1922 года восстановлена по однотомному изданию «Худлита» 1959 года (кроме записей за 1910 год, так как они не были тогда переизданы)

---

Пришла Татьяна Львовна.

Не помню, по какому поводу, Л. Н. сказал:

— Автор этой книги о Конго очень остроумно говорит, что антропофагия есть высшее проявление филантропии. Там описаны удивительные подробности: какие части тела считаются вкуснее, женщины вкуснее мужчин. Это ужасно! А, разумеется, дети вкуснее всего. Он рассказывает, что когда один путешественник погиб в Африке, а другой, его друг, приехал и попросил кого‑то из жителей указать ему его могилу, то тот показал ему на свой живот и сказал: «Вот его могила».

Л. Н. захотел поиграть в винт. Решили позвать Софью Андреевну. Екатерина Васильевна пошла за ней и, вернувшись, сказала, что она придет немного позже. Пока сели играть: Л.H., Татьяна Львовна, Александра Львовна и я. Играли «с пересадкой». После четырех игр пришла Софья Андреевна и села вместо Александры Львовны.

Я сдал как‑то очень скоро и сейчас же назначил игру.

Татьяна Львовна заметила:

— Вот что значит пианист: как у него хорошо руки устроены.

— Не руки, а у него мозги хорошо устроены, — сказал Л. Н.

Среди игры я спросил, который час, собираясь ехать домой. Л. Н. сказал:

— Когда будет без десяти минут одиннадцать, я вас отпущу.

Я уехал в десять минут двенадцатого.

При прощании Л. Н. еще раз просил меня передать Владимиру Григорьевичу все то, что он мне сказал после чтения письма.

12 августа. Днем в Телятенках были Александра Львовна и Варвара Михайловна. Они привезли небольшое письмо Л. Н. к Владимиру Григорьевичу:

«Пишу на листочке, потому что пишу в лесу на прогулке. И с вчерашнего вечера и с нынешнего утра думаю о вашем вчерашнем письме. Два главные чувства вызвало во мне это ваше письмо: отвращение к тем проявлениям грубой корысти и бесчувственности, которые я или не видел, или видел и забыл, — и огорчение и раскаяние в том, что я сделал вам больно своим письмом, в котором выражал сожаление о сделанном. Вывод же, какой я сделал из письма, тот, что Павел Иванович был не прав и я, согласившись с ним, и что я вполне одобряю вашу деятельность, но своей деятельностью все‑таки недоволен: чувствую, что можно было поступить лучше, хотя и не знаю — как. Теперь же не раскаиваюсь в том, что сделал, т. е. в том, что написал то завещание, которое написано, и могу быть только благодарен вам за то участие, которое вы приняли в этом деле.

Нынче скажу обо всем Тане, и это будет мне очень приятно. Лев Толстой. 12 августа 1910 г.»

Александра Львовна говорит, что Л. Н. рассказал все Татьяне Львовне.

Он спросил ее:

— Можешь ты держать секрет от своего мужа?

Впрочем, рассказавши ей все, он сказал, что пошутил и вполне уверен в Михаиле Сергеевиче. Татьяна Львовна сказала, что все‑таки мужу не скажет. Она очень хорошо все приняла и, говоря потом с Александрой Львовной, нисколько не выражала обиды на то, что не она в завещании первая, и советовала Александре Львовне сделать на ее (Татьяны Львовны) имя завещание, на что Александра Львовна сказала ей, что это уже сделано. Александра Львовна взяла вчерашнее письмо Владимира Григорьевича, чтобы прочесть его Татьяне Львовне.

Л. Н. чувствует себя нынче лучше и гулял, так что они собираются в субботу ехать. Софья Андреевна сказала, что поедет их провожать от Засеки до Щекина. Она, по — видимому, подозревает, не подсядет ли в Щекине Чертков.

Вечером, когда я приехал в Ясную, все сидели еще за обеденным столом и разговаривали. Были Николаев и Ге.

Л. Н. стал со мной играть в шахматы. Софья Андреевна и Николаев остались за обеденным столом. Они говорили о революционерах. Софья Андреевна сказала:

— Я ненавижу революционеров, мне противно все, что делается тайно. Сократ и Христос проповедовали открыто. Их казнили за это, но зато после смерти сделали богами (?!); а ничего не может быть хуже, когда делают тайком… Зачем я буду делать тайно, если я уверена, что я права? Что тайно, то гадко, — Софья Андреевна говорила все это с необыкновенным раздражением.

Л. Н. сказал мне тихо:

— Вы слышите? Она совсем больна, возбуждена ужасно.

Подошел Ге, стал смотреть на шахматы и сказал, что любит смотреть, что у Булыгина сам Булыгин играет с Salomon’oM. (Племянником того Salomon, о котором упоминалось раньше.)

Ге спросил Л.H.:

— А у вас тут маневры были? Брали Ясную Поляну?

Л. Н. рассказал ему о бывших у него солдатах и сказал:

— Может быть, они хотели мне приятное сказать, но они все говорили, что все с ненавистью относятся к службе и никто не верит, что их дело хорошее.

Кто‑то заметил, что это всегда было так. Л. Н. сказал:

— Нет, этого прежде не было: у солдат было сознание, что они несут царскую службу, а теперь этого, кажется, нет.

Ге рассказал, что в Швейцарии воинской повинности подлежат все, но всего на 65 дней; кроме того, если подлежащий повинности находится в другом кантоне, он не обязан являться; а если кто уклонился, то он платит штраф семь франков.

Ге много рассказывал про Швейцарию. Я не все время слушал, но ту часть разговора, которая происходила при мне, записал тут же.

Л. Н. полулежал на кушетке. Он сказал:

— Я жил там, и тогда еще любовался их порядками. Теперь я все забыл. Это замечательно: чем меньше государство, тем легче достигается в нем свобода.

— Швейцария — единственная страна, где нет земельной собственности, — заметил Ге.

— Та, та, та! Разве там нет помещиков? — спросил Л. Н.

— Сто десятин, больше едва ли кто имеет, — заметила Татьяна Львовна.

— Сто десятин в Швейцарии — крупное имение.

— Имение в Швейцарии — одна трата, — сказал Ге.

— Отчего?

— Да там самая меньшая плата рабочим пять франков в день; а какой‑нибудь садовник получает 80–90 сантимов за час.

— Чем достигается такая высокая плата?

— Близостью городов. Да там нет нужды…

— То‑то я и спрашиваю, — чем это достигается?

— Кто ж его знает?

— Это, Сергей Дмитриевич (обратился Л. Н. к Николаеву), — он под вас подбирается. Интересно, какую роль здесь играет земельная собственность?

— Вся Швейцария живет иностранцами, — заметила Татьяна Львовна.

— Это неверно. Ни в одной стране народ не производителен так, как в Швейцарии, — возразил Ге.

— И народ там высокочестный…

— Индустрия там всегда была. А иностранцы — обитатели отелей — это короста, которая в глубь страны не идет. Она играет минимальную роль.

— Коля (Оболенский) жил в доме, где много квартирантов, — сказала Татьяна Львовна. — Жильцы всех этажей ставили на ночь каждый свой кувшин на тротуар и клали на него соответствующую монету. Утром приезжает молочница, собирает деньги и наливает молоко. Как это упрощает! А у нас баба пойдет на рынок, молоко принесет с водой, а пятачок украдет.

— Я раз забыл где‑то зонтик, — рассказывал Ге. — Зашел на почту — там почта во всякой деревне — и написал в Цюрих в центральное депо найденных вещей, и через неделю я через почтальона получил зонтик и заплатил только 60 сентимов за доставку.

— А безработных там нету? — спросил Л. Н.

— Нет.

— Едва ли… — засомневался Л. Н.

— Да как же, когда там коммуна отвечает за всякого нищего, а для того, чтобы их не было, каждому после 57 лет дают двадцать франков в месяц. Если же он плохо живет, они поступают довольно жестоко. Если такой пенсионер пьянствует, они выставляют его и сдают с публичного торга. В «Опех» был такой случай. Кто берется за двадцать франков содержать его, тому они сдают его в кабалу. Впрочем, ему предоставляется возможность, если он будет жить хорошо, снова стать самостоятельным. Коммуна заботится о всех своих членах.

— Это превосходно, — сказал Л. Н. — Потом, помолчав, он сказал: — Я думаю, вы не правы, что приезд иностранцев не играет роли.

— Это только в центре, а в горах этого не заметно.

— Ну, мы это мало знаем. Интересно, как там распределение земли?

— Мелкое очень. Бывают виноградники, как эта комната.

— Говорят, в Китае то же самое, — сказал Л. Н.

— В Швейцарию отовсюду стремятся, но швейцарцы не хотят, чтобы к ним приставали, — боятся, что их развратят. Постоянно живущие иностранцы — их больное место. Их там 12 %, а в Женеве, например, 98 ООО иностранцев и только 50 ООО швейцарцев. А теперь многие живут, не делаясь швейцарскими гражданами, просто являются и живут. И неудивительно. Я плачу тридцать франков в год за свой клочок земли, а во Франции я за такой же платил бы 250 франков.

— А косвенные подати, обусловливающие существование государства?

— Да и косвенные налоги там невелики. В то время как во Франции сахар стоит один франк двадцать сантимов, в Женеве он стоит пятьдесят сантимов фунт. Спирт — совсем без пошлины, сигары тоже. Я не курю, а когда еду в Париж, всегда вожу Salomon’y сотню сигар, так как имею право беспошлинно провезти сто штук таких, за которые он в Париже заплатит гораздо дороже.