Елена Ларичева - Тара

• Название: Тара
• Автор: Елена Ларичева
• Жанр: Фэнтези

Страшная беда нависла над эльфийским королевством Варандэ: оно вырождалось. Все реже на свет появлялись девочки. А дети, достигнув зрелого возраста, не взрослели, не хорошели, оставаясь страшнее орков. Недолго радовались родители юной принцессы Тювериэль. Их дочь, прожив на свете 130 лет, так и осталась недозрелкой. Приговор чародеев гласил: сослать уродливое дитя в приют под охрану бессловесных големов, дабы не оказывала она негативного влияния на подрастающих эльфят (не стеб!!!).

---

- Ты казашка или узбечка? - попробовала выяснить доярка.

- Не знаю.

Может, оно так и лучше: непонятное имя, чужая внешность. Теперь точно не найдут.

С печи вниз сиганул белый мохнатый котяра, заставив девочку от неожиданности вскрикнуть и поджать ноги на лавку.

2.

... Уговорить председателя оказалось несложно. Он пришел в Настасьину избу - невысокий, широкий в плечах, но узкий в талии, лысеющий, хотя ещё молодой, с умным серьёзным лицом...

Переступив порог избы, он как-то сразу заполнил собой всё помещение. Кивнув притихшей Настасье, он направился к Маше, вернее, теперь к Таре. Та сидела за столом у окна, сцепив в замок пальцы рук и неотрывно глядя на председателя.

- Валентин Игнатьевич, - подала голос Настасья. - Вы посмотрите, как её в детдоме уморили! А у нас откормится, работать будет, человеком станет на благо родине!

Председатель задумчиво потёр когда-то неправильно сросшийся, и поэтому кривоватый нос. Замершей на стуле Таре внезапно сделалось страшно. Вдруг он сейчас решит вернуть её в детдом?... Нельзя думать об этом. Смотреть в глаза, искренне, преданно, как смотрит на неё Куся. Только искренность сейчас, и ещё совсем чуть-чуть её волшебных сил помогут девочке удержаться здесь.

- Человеком она может стать в любом месте, а что я в районе скажу? - неожиданно ворчливо произнёс Валентин Игнатьевич, и Тара поняла, что победила. - Меня за беглянку по голове не погладят.

Он наклонился к Таре, приподнял её лицо за подбородок, посмотрел на свет. Девочка непроизвольно зажмурилась.

- Твоё счастье, что ты смесок, - пробормотал он. - Беленькая. Хоть сказать можно будет, что наши бабы нагуляли.

- Валентин Игнатьевич, - снова взяла слово Настасья. - Скажем нашим, что племянница моя двоюродная из города приехала. Кажется, у меня кто-то из родственников покойного Ильи в Средней Азии жил. Брат двоюродный Владлен. Так что даже врать не особо придётся.

- Согласен, - председатель, наконец, выпустил подбородок Тары из своих загрубевших шершавых пальцев.

За окном на кого-то залаяла Куся, долетела отдалённая ругань и возмущённое мычание коровы.

- Вот шалопаи! - отвлёкся на шум Валентин Игнатьевич. - Опять что-то не поделили!

Он вновь обернулся к Таре.

- Оставайся. Лишние рабочие руки нам пригодятся. Зима, говорят, ранняя будет. Готовиться к ней надо... Поживёшь пока здесь, у Тихоновой, потом решим. Изб пустых хватает.

Председатель поклонился Настасье, не встречаясь с ней взглядом, и вышел.

- А ты ему нравишься, - вырвалось у Тары.

- Глупости, - отмахнулась доярка. Ей-то снился агроном. Исключительно.

Девочка только улыбнулась, подперла голову кулаком и хитро посмотрела на свою благодетельницу.

- Что расселась, как чурка с глазьями? - непонятно отчего смутилась Настасья. - Раз остаться разрешили, значит, можно бездельничать? Вставай быстро, пошли, с колхозом буду знакомить. Не сегодня-завтра Валентин Игнатьевич тебе занятие найдёт. Уже всё знать должна!

Довольная Тара спрыгнула с высокой табуретки, готовая окунуться в новую жизнь.

- Знаешь, - на пороге остановилась доярка. - Мой брат, Арсений, все военные годы в детдоме провёл. Нас в эвакуацию везли. А он из вагона выскочил на станции и к отправлению так и не вернулся. Мать чуть с ума не сошла. После уже все детдома объехала в той области. Но нашла, вернула. Они теперь в городе живут. А я тут... Такие дела.

Она вышла на крыльцо, и вокруг хозяйки тут же запрыгала Куся, весело полаивая.

Тара на миг задержалась в избе. Вот откуда это сочувствие! Брат! Значит, знает, что она перенесла, будет защищать...

Только с наступлением ночи, забравшись на печку и уткнувшись лицом... чужим, незнакомым лицом в подушку, и отпустив суматошные события испарившегося дня, девочка позволила себе беззвучно расплакаться. Кто она теперь? Кем стала?

Вдруг те перемены, что произошли с ней, следствие неизвестной болезни? Не может человек во взрослом возрасте так поменяться! Но холодная, колючая уверенность в глубине Тары, где-то в области солнечного сплетенья, знала - так надо. Так правильно. Эта уверенность в сложные моменты превращалась в силу, отдавая дрожью вниз по позвоночнику, добегая до пяток. Эта же сила заставляла людей менять своё поведение. И от этого Таре тоже было страшно.

... Девочка постепенно прижилась в деревне. Со всеми бабами ходила колотить лён, участвовала в ремонте сельского клуба, в который по весне въехал на тракторе пьяный Лёнька Кожакин. И трактор разбил, и стену своротил, и сам чуть не убился. Теперь ещё и под суд пошел...

Клуб лето простоял открытым всем ветрам, пока местная молодёжь, пропадая со скуки, не поставила ультиматум председателю - или у нас в Красной Победе будет достойный клуб, как в соседнем колхозе, или переберёмся в город. Председатель покряхтел, помялся, но материалы на ремонт выделил.

За лето парни поменяли прогнившие, и поэтому так легко поддавшиеся напору трактора брёвна, постелили новые полы, чтобы танцевать можно было без устали. А женскому населению колхоза пришлось красить стены, вешать занавески. Тара вместе с Лёшкой, колхозным художником, рисовала плакаты. Вернее, Лёшка писал тексты, накидывал карандашом карикатуры и агит-рисунки, а Тара, которой было поручено самое ценное - кисточки и гуашь, старательно раскрашивала получившиеся картинки...

До исхода сентября удалось перезнакомиться со всеми деревенскими, наладить отношения, с кем-то из молодёжи даже подружиться. Вот только хромой цыган Яшка портил настроение. Он сторонился девочки, при встрече сплёвывал через левое плечо, а вслед ей творил крестные знамения. Над дедом посмеивались, признавали идеологическую незрелость калеки и даже разбирали на партсобрании. Яшка молчал, сердито сопел, но внятно объяснить причины неприязни не мог. Тара сама начала побаиваться покалеченного цыгана, обходить его стороной.

Но видно судьба ратовала за разговор между этими двумя. Момент такой наступил, когда хромой заявился среди дня в клуб вешать на лампочки плетёные абажуры.

Девочка, облюбовавшая это безлюдное в разгар рабочей смены место, сидела за печью, размышляла о себе, прислушивалась к своим чувствам, ставила опыты, пробуя новую силу. У неё стало получаться приподнимать с пола пылинки и мелкие клочки бумаги (а, может, она так махала руками, что поднимала ветер...), подманивать из норки мышонка (или он на крошки выбегал?)...

Заслышав тяжелые шаги и стук костыля, Тара встрепенулась, вжалась в угол между бревенчатой стеной и свежевыбеленной печкой. Не заметил бы, убрался бы восвояси. Но Яшка, пока не видя девочки, пододвинул табурет под первую лампу, помогая себе костылём, вскарабкался наверх и, в любой момент грозясь рухнуть вниз, принялся прилаживать к сиротливо болтающейся на проводе лампочке ажурную ивовую юбочку.

Только немалым трудом спустившись вниз и присев передохнуть, он заслышал шевеление за печью.

- Эй, кого нелёгкая носит, покажись! - одышливым голосом спросил он.

Тара поняла - прятаться смысла нет, и вышла. Дед Яшка брезгливо поморщился. Опять эта бесья выродка - белокурая, узкоглазая, грациозная, точно дикая кошка и опасная, как заползшая в ботинок змеюка.

Тёмное от загара круглое лицо Яшки сморщилось, точно цыган съел полведра клюквы. Убрав со лба нечёсаные седые патлы, он тяжело плюхнулся на скрипнувший стул, опёрся руками на костыль, словно приготовившись обороняться в случае чего. Чёрные цыгановы глаза упёрлись в сторону от Тары, в украшенный пёстрыми плакатами простенок между окнами.

- Почто заявилась, бесовка? Не будет тебе здесь поживы! - низким голосом забубнил он.

На его освещённый солнцем щеке Тара разглядела старый шрам - белёсый, выпуклый. Вокруг шрама собрались морщинки, и оттого лицо ненавистника казалось ещё более неприятным. Синюю засаленную рубашку украшали заплатки на локтях. На шее на чёрном шнурке висел деревянный крест.

- Бесово отродье, приживалка! - продолжал он.

- Я не бесовка, и не приживалка. Я работаю в колхозе! - не очень твёрдым голосом она принялась защищаться. - Кто дал вам право меня в чём-то обвинять?

- Бесовка! - гнул своё Яшка. - Они без креста, - махнул он в сторону окон, очевидно, подразумевая остальных колхозников, - они церковь порушили, святотатцы. Сено теперь хранят! - он аж пристукнул костылём от негодования. - Они не знают, кого к себе пустили! А цыган Яков знает. Дед крещёный, не партийный, не идейный. Дед видел, как ты сюда шла, и в тот же день иконы над всеми окнами и дверями повесил, кол осинов под калиткой зарыл. Ночью не сунешься, а днём у тебя сил не будет!

- Вы так уверены? - девочка чуть не задохнулась от возмущения. У этого суеверного глупого старика хватает наглости её обвинять. Прямо как у Жирной Зои! Точь в точь!