Дмитрий Бушуев - На кого похож Арлекин

• Название: На кого похож Арлекин
• Автор: Дмитрий Бушуев
• Жанр: Современные любовные романы

Первый гей-роман, написанный в СССР. Гей-«Лолита». Пронзительный роман о любви, о русском поэте, о России, о жизни, о девяностых и… об Арлекинах… Удивительно поэтичен, противоречив и неоднозначен, как и его главный герой, — Андрей Найтов.

Классика гей-литературы.

---

…В тот вечер я купил огромного зайца в магазине мягких игрушек, но как пришел домой — помню смутно. Заснул с бутылкой виски, а утром обнаружил, что вся постель залита терпким нектаром. Телефон отключен. На кухне до сих пор горит свет. По привычке зову Мура. Но Мура убили три дня назад. Мура убили? Почему? Зачем? Где Денис? Где я? Что со мной происходит? Почему так кидает мою маленькую лодку? Может быть, и меня за содомский грех Господь разума лишил? Может, мне в церковь надо срочно торопиться, на исповедь к о. Роману?

Но в церковь я не пошел, хотя из окон дома ясновидящей Алевтины были видны сверкающие луковицы храма преображения. Второй раз я навещал этот старинный дом со скрипучей деревянной лестницей — первый раз меня притащил сюда Рафик года два назад, а теперь вот я сам приполз с похмельной головой и бубновым интересом: Алевтина встретила меня как старого знакомого, заварила чай и, поправляя дрожащей рукой афроприческу выкрашенных седых волос, спросила: «Вы, кажется, Антон или Андрей? Вы, во всяком случае, тот поэт с глубокой лунной тайной?..» Я подивился ее памяти. На вид ей было лет семьдесят, а яркая губная помада и тяжелая штукатурка макияжа только подчеркивали ее прекрасную древность. Алевтина была похожа на живой труп, и в этой комнате с тиснеными розовыми обоями пахло старым человеком, как всегда пахнет в домах давно увядших красавиц. И еще лекарствами и свечами. Мне почему-то нравилась ее черепашья шея и выпученные глаза, придающие ее лицу постоянное выражение удивления или изумления; мне нравилась ее манера пить чай из блюдечка, ее способность легко уходить в прострацию — смотреть на собеседника и в то же время не видеть его; мне нравилась ее одышка и черный свитер крупной вязки с тяжелой брошью. Белый ара в подвесной медной клетке начал что-то говорить на невнятном языке и кивать головой, смешно расправляя хохолок. Алевтина поморщилась, набросила на клетку платок и сказала: «Он на итальянском бормочет. Мне его в незапамятные времена подруга детства из Италии привезла. Хотела бы я знать его комментарии. По-русски говорить отказывается. Иностранец, иностранец! Подозреваю, что он старше меня: Закурите? — дрожащей рукой она протянула мне деревянную коробку с сигаретами и сигарами. Я замешкался, но Алевтина настаивала: — Смелее, мой мальчик, возьмите хорошую сигару. Это бесплатно, с комплиментами:» Сигара оказалась сладкой и вонючей.

На стенах — множество обрамленных фотографий, но я не успеваю их рассмотреть — Алевтина приглашает меня в кабинет, чтобы приступить к сеансу. Окна здесь плотно занавешены тяжелыми бордовыми портьерами с позолоченными кистями; на круглом столе, накрытом такой же бордовой скатертью, — хрустальный шар, подсвеченный свечой. В полумраке этого театрика лицо Алевтины изменилось: теперь передо мной сидела властительная посредница на границе двух миров; свеча отражалась в ее глазах, очертания лица стали контрастными, она стала странно одухотворенной и почти нереальной. Люди всегда преображаются, выполняя свою, только им присущую функцию: Она опять поправила рукой прическу и приосанилась. Несколько минут мы сидели в молчании, и о том, что мы все еще находимся в горнем мире, напоминал только шум проезжавших за окном машин — когда шум был совсем близко, Алевтина морщилась и кусала губы: Вдруг ее лицо как бы просияло, она смотрела куда-то далеко-далеко, поверх моей головы. Я почувствовал дуновение летнего ветерка и в то же время был чрезвычайно взволнован. Пламя свечи замерцало как огненная бабочка. Алевтина глубоко вздохнула, спрятала под стол прыгающие руки и стала говорить:

— …Я вижу мальчика лет десяти или двенадцати, в белой рубашке и темных брюках. Он говорит, что его зовут Никита. Он уже давно умер, но он ждет вас, ждет и немного сожалеет:

— Никита? Какой: ах, Никита: Это был мой друг в пионерском лагере, мы:

— Не перебивайте. Он сожалеет, что вы повзрослели. Но он до сих пор ждет вас, Андрей. Сейчас он улыбается и уходит. Это все: — она опустила голову, закашлялась и вытерла платком губы.

Следующий монолог был еще интереснее:

— Ваша матушка здесь. И еще какая-то полная пожилая женщина. Мама спрашивает, где ее обручальное кольцо: Постойте, постойте, еще она просит вас достать из шкафа плюшевого мишку, которого она вам подарила на день рождения. Четыре года вам тогда было, да?

Я киваю головой, не веря своим ушам. Алевтина продолжает:

— Мама вас напутствует — если в дальнюю дорогу собрались, то мишку плюшевого с собой возьмите: Еще она говорит, что здесь много цветов и странных животных: Кошку она любит: Женщина пожилая просит вас сжечь какие-то письма. Вижу старую калитку в сад, жасмин цветет, и дом такой интересный, с характером дом, вроде как, усадьба, но со следами запустения. Мальчик сидит на перилах беседки. То есть не умерший, совсем живой — свет вокруг него льется! Надо же, как отчетливо! — воскликнула Алевтина с дрожью в голосе. Мне ужасно хотелось обернуться, точно за моей спиной показывали интересное кино. Алевтина улыбнулась. — Какой симпатичный мальчик. Но мне очень тревожно, страх какой-то за него: — Усадебная летняя картинка почему-то быстро сменилась, и в разговор с медиумом вступили два арлекина, которых Алевтина называла «цветными клоунами». Они перебивали друг друга, кричали что-то невразумительное, и после безуспешных попыток войти с ними в нормальный диалог Алевтина гневно попросила их убраться в свои пределы, потому что клоуны устроили драку между собой и стали петь романс о хризантемах. Вдруг Алевтина поморщилась.

— Что случилось? — переспросил я с беспокойством.

— Да матом ругались. Бывает и такое. Хулиганы какие-то, — она рассмеялась, но я знал, что арлекины не одобряют мой визит. Однако, не замечал за ними сквернословия. Но что поделать? Арлекины! Я извинился за них перед Алевтиной — она вскинула в удивлении тонкие подведенные брови, поправила афроприческу и предложила посмотреть в «волшебный шар». Этот ритуал не был столь интересным и, наверное, мне нужно было вовремя отказаться, чтобы не тратить деньги понапрасну. В стеклянном шаре Алевтина увидела дерево, облака и птицу, предсказав мне «путешествие в тысячу миль, в котором я найду самого себя и заработаю много денег, написав несколько книг». Это была неплохая новость, а хорошие новости хорошо оплачиваются. Я расплатился щедро. Мы трогательно простились.

Выйдя во двор, я обернулся по неведомому приказу — она махала мне рукой из окна и посылала воздушный поцелуй. Дети играли в снежки, какие-то вечные старушки сплетничали у подъезда. Одна из них жаловалась: «Никакой жизни не стало. Я молока не могу купить, а эти в мерседесах разъезжают. Сталина надо возвратить. Зять пьянствует третий день, дети голодные:» Перейдя через дорогу, я зашел в Преображенский храм, поставил свечу Николаю Угоднику и иконе «Нечаянная радость» — хотя, уж какая там нечаянная радость, когда жизнь моя трещала по швам и земля уходила из-под ног. Да и не удивительно, что в церкви я почувствовал себя дурно (с князем тьмы у нас есть что-то общее — он ведь тоже возгордившийся ангел!). Службы дожидаться не стал, а прямиком в магазин, за бутылкой — в первый раз до дома не донес, откупорил прямо на улице и основательно подкрепился. Жить стало легче, и мир вокруг опять построился: кирпичик к кирпичику, без трещин.

…Падшие ангелы слетаются на свет моей настольной лампы, слышно шуршание крыльев. Крылья у черного ангела складываются как зонтик — ангел тяжело и с одышкой проваливается в кресло, протягивает ноги к камину, закуривает сигарету и ждет, когда я предложу ему выпить. Ангел был поразительно похож на нейрохирурга Бертенева — а может быть, это и был Игорь? Смутно помню. Но Дениса нет рядом, хотя я и прибивал гвоздями к стене его разорванную футболку, сентиментально сберегаемую как особый фетиш. Футболка до сих пор пахнет тобой, Денис.

На следующий день прискакал бельчонок — растерянный и взволнованный, сразу после допроса, устроенного ему Кареном. Мне кажется, кавказский сухофрукт испытывал сладкую боль в сердце, когда задавал Денису эротические драматизированные вопросы: «Обнимал ли тебя А. В.?», «дотрагивался ли до интимных частей?», «показывал ли какие-нибудь журналы или видео с сексуальными сценами?» «Мне без тебя неинтересно и скучно,» — сказал бельчонок, и в зелени его глаз мелькнуло то неуловимое, что понятно только любовникам. Так звезды срываются с неба в глубину чье-то души. Я вдруг понял, что наши отношения были музыкой — да, мы вместе сочинили нерукотворную симфонию. Может быть, и не жизнь праздновала, а смерть кружилась в вальсе с моими арлекинами. Но за маской любви всегда прячется смерть. Смерть любит любовников, потому что только в любви она осознает свою абсолютную самодостаточность. Любовь — не единство, а поединок, и Денис побеждал меня. Сейчас я не чувствую боль, боль моя уже перешла за границу бесчувствия — анестезия шока. Свободно, вольно или невольно скитаясь по времени, я опять оказываюсь в том доме, полном луны и старых игрушек, разбросанных на паркете. Пахнет яблоками и осенью. Акварельный кораблик плывет по стене. Стройный мальчик в вытертых джинсах, протяжная перекличка пароходов где-то вдалеке. Найтов, Найтов, почему так невыносимо повенчались счастье и грусть, боль и радость, слезы и смех? Чей костюм арлекина висит в полотняном шкафу? Хотел писать стихи кровью, а пишешь на зеркале губной помадой. Ты, вероятно, влюблен в любовь, жало в сердце. Да только дом тот огню предан — и отсюда, с планеты Лондон, не видно тех гефсиманских садов, не слышно соловьев в кладбищенской роще — туда не идут поезда, не летят самолеты, и даже письма не доходят в прошлое, только из прошлого иногда — засушенная ромашка между страниц семейной Библии. Связь односторонняя. Ромашка с Родины. Впрочем, это уже не важно. Но Арлекины, милые Арлекины не потерялись в огнях большого города, но даже разбогатели, купили «Мерседес» и ездят на премьеры в Квент-гарден. Порой я слышу за спиной звон серебряных колокольчиков, но боюсь обернуться. Всю ночь сегодня я пишу тебе письма и много курю. Длинные, звездные письма. Иногда черный кэб уносит меня в лабиринты Сохо, но я все время думаю о тебе (так повторяют про себя любимые стихи и молитвы). Да, я могу купить Адониса из экспорт-агентства, но, к сожалению, в мой груди бьется только одно оно, огромное, живое, горячее и безумное русское сердце. Сердце, вместившее так много. Сердце в шипах и розах, хоть и звучит пошло.