Феликс Аксельруд - Испанский сон

• Название: Испанский сон
• Автор: Феликс Аксельруд
• Жанр: Эротика

Роман не относится к какому-то определенному жанру. В нем примерно в равной степени присутствуют приключения, эротика и философия. Действие происходит в разных странах и временах, в городе и деревне, в офисах, катакомбах и высоких слоях атмосферы. Развитие сюжетных линий происходит по тем же законам, что и в любом другом романе. Задачей автора было, чтобы почти каждый читатель, в меру своего вкуса и интеллекта, нашел в нем что-то интересное для себя.

---

Сидеть так пришлось минут двадцать, не меньше — видимо, они ждали, пока она вернется в дом. Потом их терпение кончилось. Раздались шаги на крыльце, дверь на кухню открылась. Она представляла себе, как они осматривают кухню, делают шаг к подвалу. Свет на кухне погас. Луч карманного фонаря слабо засиял над отверстием люка, снизился и превратился в слепящую точку. Она поспешно отвела взгляд. Все выходило наоборот: они ее видели, а она их — нет.

— Ну что, — сказал хриплый голос, — будешь сама вылазить или тебя вытащить?

Она промолчала, театрально хлюпая носом.

— Боится девочка, — сказал другой голос, веселый, и все трое дружно заржали.

— Последний раз говорю, — добавил хриплый, — выходи по-хорошему. Не выйдешь — потеряешь здоровье, точно тебе говорю.

— А-а-а! — завопила она, как резаная.

— Ори не ори, никто сюда придет, — рассудительно заметил голос, — сама понимаешь…

— Да че ты ее убалтываешь, — прозвучал третий голос, блатной, напряженный, и завизжал тонко, нараспев: — Тащи лом, братва! Ща я ей, бля, хребет переломаю… А ну вылазь, падла!

На лесенку ступила нога. Лесенка, к счастью, была устроена неудобно для нападающего. Трудно было спуститься по ней передом. Для них оставалось — или, рискуя, спускаться задом, или просто прыгать в подвал.

Она сидела неподвижно, опустив голову.

— Слышь, Толян, — сказал веселый голос, видно, меньше других желающий крови, — может, ну ее на х--? Обосралась уже как могла. Еще подцепим х--ню какую-нибудь…

Наступила недолгая тишина.

— Ну так че? — щелкнул блатной голос. — Зассали, братва?

— А давай мы ее зассым, — решил хриплый. — Ну-ка, Витек, посторонись…

Струя звонко ударила в земляной пол подвала, рассыпалась воронкой брызг.

— Свети лучше, а то никак не попаду…

Добавилось две струи. Три воронки из брызг, блестящих в направленном свете, наперегонки подбежали к ней и быстро взобрались по платью, вскочили на грудь, на плечо. Она бросила взгляд наверх, запоминая эту картину: злая звезда фонаря; три не ведающих, что творят, Царя-чужестранца; по сверкающей нити между нею и каждым из них.

…она следила, как рождается плоская, тонкая струйка… и, сложив из пальцев колечко, со смехом ловила в него струю… а потом осушала… волосами, губами, щекой…

Струи, одна за другой, бессильно опали. Отвернулся фонарь.

— Живи, сука, — разрешил хриплый голос.

— Мы добрые, — добавил веселый.

Блатной ничего не сказал.

Шаги донеслись с крыльца и удалились.

Первым движением было встать, освободиться от мокрого платья, быстрее наверх, в дом, умыться, согреться и думать дальше. Она подавила это движение. Завет приказывал ждать. Было нельзя выходить из подвала. Вдруг схитрили — вернутся. Вдруг передумают — вернутся. Было нельзя раздеваться. Если вернутся, обнаженное тело их возбудит. Вонючее мокрое платье — наверно, наоборот.

Первая волна опасности миновала. Сколько их было впереди… Все равно ждать; можно было позволить себе подумать о жизни.

Что делать?

И что же произошло?

Чтобы понять, что делать, рассудила она, нужно вначале понять, что произошло.

Она нарушила Завет уже тем, что стала самонадеянной и неосторожной. И в результате — Завет был нарушен много раз подряд.

Она не думала усердно и глубоко; бессмысленно истратила запас уверток — получи дискотеку.

Раз уж так, должна была ждать до конца, не уходить с дискотеки раньше времени. Не пожелала смешаться с толпой, отделилась — получи мотоцикл на дороге.

Не таилась задворками, не шла, как положено, наготове — получи!

Не таилась в собственном доме, проглядела просвет в занавесках — получи…

И опять не подумала глубоко. Как же — мелочь, собачий ошейник… Выходило, что кругом виновата она. Она глупо, последовательно, непростительно предала Царство.

Она согрешила.

Да, Он простил ее. Но сама она себя не простит.

Единственный шанс искупить грехи — воссоздать Царство таким, каким Оно было. Искупить не полностью — все равно она останется виноватой в предстоящей разлуке, в ужасе этих дней… Этого не избыть; но Царство должно быть воссоздано. Таково ее желание и, что гораздо важнее, таков ее долг.

Вот какая у нее теперь цель — Цель! — а Завет будет для того верным, испытанным средством. Так решила она, сидя в темном погребе, откуда нельзя было выйти, в обоссанном платье, которого нельзя было снять.

Придется учиться по-новому владеть собой. Запретить себе страдать по Царю, так как иначе она просто сойдет с ума и не сможет выполнить Цель. Не жалеть себя, так как она виновата во всем и недостойна жалости. И быть вдвойне умней и хитрей, потому что люди узнали о Царстве и будут теперь по-другому к ней относиться.

Ей вдруг нестерпимо захотелось наверх. Сладкий час, вот оно что; сладкий час не состоялся; тело начало ныть, желать Его ласк; Царевна жаждала ласки; грудь жаждала ласки; кожа жаждала ласки, а не мокрого холода вонючей чужой мочи.

Она тихонько заплакала и коснулась Царевны рукой.

Хватит ли сил, спросила себя она. Сколько препятствий.

И самое страшное — это. Ждущая ласки Царевна… Если сейчас поддаться искушению, она согрешит вновь. Еще раз предаст Царя, едва успев с Ним расстаться. Как же тогда — Цель?

Нет. Змей, не иначе, вселился в слабую руку. Прочь, сатана.

Когда же наверх?

Она загадала: сидит еще час. Примерно час; но не меньше. Затем поднимается. Таясь, как положено по Завету. Она осмотрит двор. Затем осмотрит дом. Войдет и приведет себя в порядок. Что-нибудь съест, чтобы были силы. Затем ляжет спать. Спать будет в койке за занавеской. А если приедут эти?.. У нее не останется сил сопротивляться. Тогда — пусть делают что хотят. Не убьют же, в конце концов. Ну, изобьют. Ну, трахнут. Уже все равно… Лишь бы подняться наутро. Что делать утром, решит сейчас.

Нужно, наверно, ехать в уезд. Нужно пересчитать деньги, нужно пойти к адвокату. Она ничего не смыслит в законах. «Растление несовершеннолетних». Почему во множественном числе? Она одна такая. Что такое растление вообще?

Сверху послышался треск приближающегося мотоцикла. Она инстинктивно сжалась в мокрый, дрожащий комок. Неужели еще раз?.. Треск замолчал. Мысли остановились. Никто не приходил.

Это же вовсе другой мотоцикл, догадалась она. Мотоцикл соседа напротив… Она и забыла. Как хорошо… Только бы не вернулись эти подонки. Нет, она так не должна. Не питай ни к кому ни гнева, ни жалости… Месть, честь… это не для нее. Лесть, слабо улыбнулась она сквозь слезы, это да. Если завтра встретит кого-нибудь из этих парней, должна виновато опустить глаза и сказать с идиотским починковским выговором: «Ну ты, это… извини, что так вышло… Это… спасибо хоть, не тронули… Дура была, ну че ты, это… зла не держи, лады?» — и ковырять при этом в носу, чтоб ему поменьше хотелось принять какое-нибудь еще извинение.

Итак, адвокат. Она не знала процесса: милиция, следствие… суд? прокуратура? Где держат людей во время следствия? Это называется КПЗ, да? Если они не вернутся… или даже если вернутся, но ей удастся начальный план… это, наверно, козырь перед любым судом: она девственница. Что за растление без этого акта? Она представила себе показания людей, которых — наперечет — запомнила в доме. Половина из них — хорошие люди. Неужели станут рассказывать? Как они вообще оказались здесь? Ну ясно: привел Семенов. Они же не знали, что там на самом деле. А он мог всякое им сказать. Может, думали, ее бьют, истязают, залепивши рот пластырем, как в фильме про садистов. А увидели… ясно что. Сегодня их впечатление сильно. Во всех семьях только об этом и говорят. Шепчутся, точней, от детей подальше. Назавтра ночная картина начнет бледнеть на свету, стираться их собственными будничными делами. Еще через пару дней им будет стыдно об этом говорить… Противно им будет. Тогда — не завтра! — она должна встретиться с ними. С каждым в отдельности. Может, они начнут ее жалеть. Ведь они с Отцом никому, никому не делали плохо! Какое им дело? Нет… так нельзя… только вред выйдет из этого… Ладно; другой вариант: она испорченная, плохая; это она совратила отца (сейчас об отце с маленькой буквы; сейчас у нее все равно что двое отцов — Один для Царства, другой для суда); ей, малолетке, ничего не будет… ну, в колонию определят… Нет, не годится. Взрослый мужик… Впрочем, ведь это она, она расстегнула брюки; она настояла, прямо-таки пристала к Нему… к нему. Кто-то же видел и это… Запомнить; постараться выяснить, кто.

Царь, мой Царь, когда же наверх, я устала… Встала в рост; разминаясь, стала ходить по подвалу: два шага вперед, поворот. Так же узники ходят в камерах. Отец… любимый Отец… Стоп, об этом нельзя. Адвокат. Как хорошо, что она девственна… нужна медицинская экспертиза, и чтобы все узнали ее результат. Может, тогда задумаются даже те, другие, к кому она не пойдет. Те, другие, их никогда не любили. Наверняка что-то подозревали — она чувствовала, что подозревали! — но поди докажи… Теперь они рады. Если первые откажутся от показаний, то вторые — сколько их? Раз… два, три… четыре, пять… всего пять? Ах да, еще эти двое: всего семь. Точно, семь. Многовато… Впрочем, шесть: она посчитала и участкового, а милиция, слышала где-то, не может быть свидетелем на суде. Шесть. Но ведь они не могли смотреть все вместе. Каждый видел что-то одно. Она припомнила ласки. Припомнила холодно, со стороны. Холодно — получилось! Она сумеет, сумеет! Она превзойдет свое тело — змея же превзошла! Значит, видели разное. Значит, будут по-разному объяснять! Значит, противоречат друг другу, врут? Нет, не пролезет… суть же не в том… не в деталях…