Феликс Аксельруд - Испанский сон

• Название: Испанский сон
• Автор: Феликс Аксельруд
• Жанр: Эротика

Роман не относится к какому-то определенному жанру. В нем примерно в равной степени присутствуют приключения, эротика и философия. Действие происходит в разных странах и временах, в городе и деревне, в офисах, катакомбах и высоких слоях атмосферы. Развитие сюжетных линий происходит по тем же законам, что и в любом другом романе. Задачей автора было, чтобы почти каждый читатель, в меру своего вкуса и интеллекта, нашел в нем что-то интересное для себя.

---

Однако долго нельзя… Опять кнопка холда.

— Борис Эдуардович! Вы здесь?

— Куда я денусь…

Голос добрый изо всех сил, но Филипп слышит легкую досаду. Обыгрывает тебя сопляк, Эскуратов… лучше уж давай по-приличному, пока совсем не прижали.

— Извините еще раз. — Филипп слегка оживлен. — Хороший человек позвонил… правда, не тот, которого ждал… пришлось уговорить, чтоб попозже… Вам, кстати, никогда не кажется, что вся эта техника просто издевается над людьми? Прежде без всяких хитростей: звонишь — занято, но он же не знает, что ты ему звонишь. А теперь тебя вызывают, и ты должен: прерваться… взять линию… сообразить, кто важней… и как не обидеть человека… Не дозвонится по каналам — значит, по сотовому достанет, по пейджеру… А вы говорите — пятница, вечер… Ну, как тут уйдешь? Столько еще звонков…

Филипп блаженствовал. Уже ясно было, что он победил и ничего не запросит. Ему удалось первым начать ахинею. Да не просто, а какую! Каждой фразой этой ахинеи Филипп интеллигентно напоминал собеседнику: быстрее колись, а то у меня и без тебя дел по горло. Вместе с тем, красиво связал со своим бизнесом — вышутил слегка, с элементом житейской философии. Мускулы невзначай показал — не думай, Эскуратов, что на лоха нарвался. Классная ахинея. И, между прочим, еще один холд в запасе — позвонил-то другой, не ожидаемый! Удачная импровизация, надо будет запомнить…

Чем достигается успех — власть, деньги, влияние на людей? Мозгами? Трудом? Как бы не так. Использованием ситуаций — вот чем, наверно. А уж здесь в каждой игре свои правила. Гонсалес — что поделаешь, не рыбак! — будет вкалывать, Пепе и Цыпленок Манолито будут вкалывать, мозгами и трудом зарабатывать деньги, а он, Филипп, этой ахинеей — полуискусством, полуозарением… полувраньем, в конце концов! — может, за минуту заработал больше денег, чем за месяц все они вместе взятые. Такова жизнь… Пора бы, однако, сдаваться Эскуратову. Пора, пора просить о встрече самому, раз уж не вышло заставить Филиппа. Просто неприлично столько тянуть в ожидании верного мата.

Что ж. Так и есть.

— Да-а, — звучит глубокомысленно, — вы правы… Значит, в субботу тоже работаем?

Молодец. Хоть и сдается, но красиво. С достоинством.

— Если надо, то и в воскресенье, Борис Эдуардович…

— Есть один… человек, который может нам помочь. Но вот беда, завтра вечером он улетает.

Он хотел сказать «хороший человек», машинально отметил Филипп. Я и тут отметился первым — впрочем, без умысла. Не к добру это. Если игра ведется с обеих сторон по одним правилам — то есть, он прекрасно понимает, что никаких звонков не было, и Филипп до разговора был на месте, и вдобавок это сверхплановое браконьерство с «хорошим человеком» — он может по мелочи озлиться и потом подставить Филиппу подножку на переговорах. А такого не надо бы.

— Вот как. Хм…

— Поэтому возник вариант — устроить встречу завтра днем. Предварительная договоренность на нашей стороне достигнута.

— Ага, — протянул Филипп, как бы соображая, сверяясь с завтрашними планами. Теперь уж пошли паузы прямо-таки золотые. Очень точно нужно держать — не меньше, но и никак не дольше, чем полагается.

Собеседник солидарно молчал — как-то незаметно, между прочим, начиная отыгрываться.

— Пожалуй, — сказал Филипп и вдруг вспомнил про бумажки Эстебана. Нужно иметь время их посмотреть. Если хорошо работать, утра хватит. Значит, не соглашаться на утро. — Э-э… вот только… Вас не затруднит, если я сейчас улажу одну встречу, а потом перезвоню? Во сколько вам предпочтительней?

— Можно вместе пообедать. Даже, я бы сказал, будет привычней для нашего товарища… Устроит в три?

— О, тогда мне не нужно ничего улаживать. Мое дело до обеда.

— Ну и ладненько. Ресторан «Славянской», три часа.

Филипп усмехнулся про себя. Хитрый жук. Какой-нибудь «Амбассадор» или «У Пиросмани» небось сразу наведет знатока на размышления: один хороший человек в таких местах за своего, а другой нежелателен… Значит, можно уже угадать какой-то расклад. Правда, Филипп — если и знаток, то скорее со знаком минус. Но Эскуратов-то этого не знает; Эскуратов только что прокололся, недооценил противника — теперь уж страхуется как положено. «Славянская» — отличный ход: дорогое и престижное место, само по себе известно чье давно и прочно, но абсолютно нейтральное в смысле посещения ресторана хорошими людьми извне.

— О’кей, — сказал Филипп. — Возможно, я буду со своим компаньоном.

— Со Вальдемаром Эдуардовичем?

— Да, с ним.

— Очень хорошо. — Эскуратов заторопился. Для него, сообразил Филипп, настал час быстрых действий, чтобы человек, улетающий завтра вечером, не нарушил предварительную договоренность и действительно почтил своим присутствием назначенное место.

* * *

Дорогая! После Вашего последнего письма я так же переполнен эмоциями, как и Вы… впрочем, почему после последнего? после любого из Ваших писем! Я просто в очередной раз хочу сказать, что каждое последующее Ваше письмо привязывает меня к Вам все больше и больше.

Сегодня я поступлю нестандартно: я опущу свою обычную, свою слишком длинную увертюру. Причина очень проста. С Вами, как я вижу, подобные вещи бывают едва ли не постоянно: такое произошло несколько дней назад — я имею в виду случай с пятном, — а еще раньше случилось при мысли об определенном слове. В общем, Ваше письмо подействовало на меня так, что при одной мысли о нем я начинаю возбуждаться. Не скрою, раньше я лучше владел собой. (Это не значит, что происходящее мне не нравится!) Я был, как бы это сказать, хозяином своего возбуждения — во всяком случае, процедуры эрекции. Сейчас все не так. Описанные Вами образы действуют на меня непосредственно. И субъективно — то есть на основе моего собственного духовного опыта.

Все же какую-то, пусть минимальную, увертюру я выдержать в состоянии. Итак: не доводилось ли Вам смотреть «Ад» (по Данте), фильм Питера Гринуэя? Сам по себе фильм… ну, не важно; речь пойдет лишь об одной из его знаковых фигур — об образе копошащихся обнаженных тел, там и сям проявляющемся по ходу фильма. Этот сюрреалистический образ, по идее, эмоционально един с Вашими карпами: и то и другое — в первую очередь квинтэссенция коллективных страданий, невыносимых и нескончаемых. (Соображение, что персонажи Гринуэя смертно грешны, карпы же предельно невинны, является именно соображением; оно имеет моральную природу и проявляется заведомо позже, да и слабее эмоции.) И действительно, до вчерашнего дня копошащаяся толпа неизменно заставляла меня содрогнуться. Возможно, это содрогание уже несло в себе эротический эмбрион, хотя, просматривая и вспоминая фильм, я не чувствовал — или мне казалось, что не чувствовал — ничего, кроме жалости, смешанной с отвращением. Это было сродни Вашему детскому плачу. И вдруг!.. Бадья с карпами — по ходу чтения мною Вашего письма — конечно же, моментально заставила меня вспомнить о гринуэевской толпе… но вместо содрогания, отвращения и т.п. я почему-то ощутил приятную тяжесть начальной эрекции. Удивительно. Ваш опыт заставил мое воображение полностью переменить эмоции, вызываемые во мне Гринуэем (читай — бадьей с карпами). Вот сегодняшний маршрут этих эмоций: бадья — куча-мала нагих грешников — куча-мала нагих абстрактных тел — куча-мала нагих детишек… и мой член начинает оживать.

И далее: нагой ангелочек — может быть, один из все той же кучи — делает на меня пи-пи. Я поднимаю голову и вижу над собой завораживающий свод Вашей обнаженной промежности. Мой член поднимается неуправляемыми толчками, в такт сердцебиению; мне остается только освободить ему пространство («молния», пуговицы — не все ли сейчас равно…); вот он радостно, неуемно выпрыгивает из разверстого гульфика и, раскачиваясь, вздымается над ним на манер готового к старту воздушного шара. Старт! Будь он и впрямь воздушным шаром, этой энергии хватило бы, чтоб улететь в стратосферу. Но это всего лишь половой член. «Половой член» — не правда ли, гнусное словосочетание? «Половой» — вызывает омонимическую (онанистическую!) ассоциацию с тем полом, который тут внизу подо мной и на который бросают окурки… обнаруживает якобы низменную и грязную природу оного (онаноного…) члена; кажется, и впрямь, куда уж ему в стратосферу.

Ну, относительно низменной природы, может быть, и был бы смысл поговорить (например, в предположении, что я адепт какого-нибудь фаллического культа); что же касается стратосферы, то говорить точно не о чем. Ибо я крепко держу свой член в кулаке; я не дам ему добраться не то что до стратосферы, но даже до клавиатуры моего компьютера, управляемой на этот раз одной левой. Методом исключения несложно установить, что моим членом сейчас распоряжается кулак именно правой руки; так как мне еще далеко до Скрябина, из этого все с той же безупречной логикой следует, что качество письма будет относительно хуже, но качество оргазма — лучше несравненно. Впрочем, сегодня письмо не имеет такого значения, как обычно. Сам по себе этот факт мне не очень-то по душе — я уже привык к определенной гармонии — но, учитывая особые обстоятельства (то есть особую, ментальную природу данной эрекции), я могу с этим как бы смириться. В виде исключения. Если такое начнет повторяться, мне нужно будет подумать. Вы поможете мне, дорогая?