Евгения Марлитт - Вересковая принцесса

• Название: Вересковая принцесса
• Автор: Евгения Марлитт
• Жанр: Исторические любовные романы

«Эти записки я начала спустя два года после свадьбы. Рядом с моим письменным столом разместилась плетёная колыбелька, в которой среди подушек посапывал мой прекрасный светловолосый первенец. Я хотела записать мои переживания для этого маленького чудесного создания, на которое я всё время смотрела с удивлённым восхищением…»

---

Я покачала головой.

— Нет? — спросил он, глубоко выдохнув, и его погасший взгляд озарился светом. — За моим лбом пылает огонь — я знаю о нём и всегда его подавлял; но только не сегодня — когда я услышал ваш крик и увидел кровь на вашем бледном личике. — Он поднялся и стал мерить шагами комнату, словно ещё раз прогоняя ужасное впечатление.

Его взгляд скользнул по потолку и старомодной люстре.

— Недобрый старый дом! — сказал он, останавливаясь. — Над этими стенами тяготеет проклятие… Теперь я могу понять, как появилась «Услада Каролины» — я понимаю старого Эберхарда Клаудиуса… Моя красавица прабабушка увядала в этих стенах, как цветок — для какой-нибудь простой домохозяйки со спокойным сердцем, у которой здесь было бы достаточно дел, это была бы тихая, мирная обитель, но для обожаемой, боготворимой женщины старый дом всегда источал опасность.

Этот взволнованный голос проник в самые глубины моего сердца. Таким голосом он, видимо, говорил и с той неверной — так как же это было возможно, что она всё-таки покинула его?..

— Ваша невинная детская душа заставляла вас инстинктивно содрогаться перед холодным, тёмным домом, — продолжал он, снова садясь возле меня.

— Да, так было сначала, — живо перебила я его, — когда я только приехала с пустоши и любую незнакомую комнату держала за темницу — это было очень по-ребячески… В Диркхофе тоже не очень светло — там много старых, слепых стёкол, сквозь которые едва проглядывает свет, и в проходе холодно и сумрачно, даже если над пустошью вовсю сияет солнце… Нет, теперь он мне нравится, старый дом, я смотрю на него совершенно другими глазами, и с тех пор как я прочитала об Аугсбурге и Фуггерах[15], мне всё время кажется, что дамы с вуалью вот-вот сойдут со своих картин и встретятся мне в коридоре или на лестнице.

— Ах, это поэзия, которой вересковая принцесса озарила и свою пустынную, бедную родину! Вы смогли бы с этой поэзией выдержать в старом торговом доме и не сбежать в «Усладу Каролины»?

— Нет, я не сбегу — мне здесь хорошо и уютно… Разве у красавицы прабабушки не было в главном доме никого, кто был бы ей дорог?

Что я такого сказала, что он отпрянул и, словно окаменев, уставился на меня?..

Тут открылась дверь, и вошла фройляйн Флиднер с прибывшим по вызову домашним врачом, а следом за ними мой отец. Вначале он очень испугался за моё состояние, но врач заверил его, что нет ни малейшего повода для беспокойства. Один из моих локонов состригли, затем была наложена маленькая повязка; мне только нельзя было выходить на холодный ночной воздух. Впервые я заснула в главном доме под охраной фройляйн Флиднер, и сквозь мои лихорадочно-лёгкие сны двигалась маленькая фигурка: она носила надо лбом кружевную вуаль, как хозяйки дома Клаудиусов прежних времён, и ходила по коридорам и широкой лестнице; но её ножки не касались холодного пола — он был весь усыпан цветами из сада, и эта маленькая фигурка — я знала это с чувством неописуемого счастья — была я…

28

На следующее утро, когда моей кровати коснулся бледный, холодный солнечный луч, ощущение блаженства развеялось как дым. Меня охватил стыд, хотя я и не понимала, почему… Фройляйн Флиднер энергично протестовала, но все её уговоры были напрасны — я выскочила из кровати, дрожащими руками натянула на себя одежду и помчалась в «Усладу Каролины» — я сбежала из главного дома…

Но от острого взгляда, под которым я когда-то беззащитно дрожала, я уже сбежать не могла… Удивительно, но господин Клаудиус, который до того дня реагировал на моё отчуждённое поведение со спокойствием и сдержанностью, теперь ни на йоту не отступал от занятой в тот вечер позиции. Он тогда поддерживающе обнял меня, а теперь казалось, что это случилось очень давно — вечность назад. Я избегала его взгляда, опускала глаза, когда он со мной заговаривал, упорно молчала в его присутствии — но всё это не оказывало на него никакого действия: он разговаривал со мной неизменно мягким тоном, и его ясный лоб ни разу не нахмурился. Он железной хваткой держал меня, не касаясь и пальцем, и своё заявление, что он сумеет защитить меня, воплощал неустанно. Он чаще бывал в обсерватории, чем в своей конторе; чаепития в главном доме прекратились — зато господин Клаудиус часто сидел за нашим чайным столиком в библиотеке, и пока зимний ветер завывал за стенами дома и надувал зелёные шторы на окнах, мой отец выступал со своим знаменитыми докладами перед двумя своими соседями по столу. Господин Клаудиус слушал с неослабевающим вниманием; лишь иногда с его губ срывалось замечание — и тогда оратор поражённо отшатывался, потому что это замечание было новым, оригинальным и базировалось на глубоких знаниях, которых он никак не мог предположить у «лавочника».

Наше соглашение по поводу моей работы для фирмы тоже вступило в силу. Задания я получала от фройляйн Флиднер, готовые пакеты отдавала тоже ей — и была очень удивлена, когда оказалось, что письмом можно зарабатывать такие огромные суммы; денежных затруднений у меня больше не было — даже кое-что ещё и оставалось.

Какая перемена! Я чувствовала себя крепко-накрепко привязанной к другой душе, но больше не завидовала птицам, которые вольно летали над пустошью — мне хотелось, ликуя, кричать всем ветрам, что я пленница… Я бы с радостью и в самом деле разбила себе голову о деревья, чтобы ещё раз блаженно почувствовать, как за меня страдает другая душа! Ради него одного я забыла и себя, и весь мир, и то, что у меня на совести два греха — ложь и молчаливое соучастие в тайне. Но я спускалась с небес на землю, когда моего слуха касался голос Шарлотты или перед моими глазами появлялась её мощная фигура — хотя сейчас она замкнулась в гордом молчании. На следующий день после того бурного вечера она заявилась ко мне в комнату.

— Я не собираюсь касаться вас кончиком пальца! — горько бросила она мне с порога. — Я лишь хочу помириться с вами, принцессочка! Простите меня за то, что я вам сделала! — Тронутая, я подбежала к ней и взяла её за руку.

— Вы видели, как я вчера довела до белого каления нашего тирана? Он проиграл!.. Я хожу по этому лавочному дому с замкнутыми устами и с тяжестью в сердце — каждый кусок, который я ем, разжигает во мне ярость и возмущение; но я держусь — я должна беречь наше бесценное сокровище в письменном столе, пока не вернётся Дагоберт!.. О как я возликую, когда навсегда захлопну за собой двери этой лавки и вступлю в родительский дом! — Во время этой бурной речи я робко отпустила её руку и попятилась назад. С этого момента мы редко виделись наедине; только когда я в дворцовом экипаже возвращалась от принцессы, Шарлотта выходила во двор и провожала меня по саду, я должна была всё ей рассказывать и обо всём докладывать…

…Вскоре после визита в Клаудиусовский дом принцесса Маргарет тяжело заболела нервной болезнью и была вынуждена покинуть К. для прохождения курса лечения. Во время её отсутствия я, конечно же, при дворе не появлялась; но теперь я должна была там бывать дважды в неделю — и это были единственные моменты, когда господин Клаудиус ходил по дому с холодным и мрачным лицом.

Вот так, в счастье и сжимающем сердце страхе, во внутренней борьбе и блаженном покое протекала неделя за неделей, а затем пришли последние дни января, а с ними и Дагоберт… Меня охватил неописуемый ужас, когда я узнала, что господин лейтенант прибыл со всеми пожитками — грозный момент приближался во всей своей кошмарной угрозе, и мне хотелось зажмурить глаза, чтобы спрятаться от него; но я сказала себе, что предпочту один освобождающий, болезненный шаг мучительным колебаниям между страхом и надеждой. Я наконец освобожусь от своего злосчастного соучастия, я смогу заговорить и покаяться в своём легкомыслии. Это были тяжёлые для меня дни — к тому же мой отец вдруг ужасно изменился. Его поведение напомнило мне то время, когда шла речь о приобретении монет: он не ел, а по ночам я слышала, как он без устали ходит по комнате. На него со всех сторон хлынул поток писем, и при каждом новом письме, которое он вскрывал торопливыми руками, по его осунувшемуся лицу разливалась краснота. Он постоянно что-то писал, но не в своей рукописи о сокровищах «Услады Каролины» — она сиротливо лежала на его столе… Я напряжённо вслушивалась в его бормотание, с которым он часто вышагивал по комнате, но не могла понять ни слова, а спрашивать не решалась, чтобы не беспокоить его ещё больше.

Я никогда не забуду тот момент, когда его старательно сохраняемое внешнее спокойствие наконец взорвалось! Это случилось в один из тех хмурых зимних дней, которые свинцом ложатся на землю и на человеческие души. После обеда отец удалился в свою комнату и прихватил только что пришедшие газеты. Уже через несколько минут я услышала, как он вскочил, с грохотом захлопнул за собой дверь и побежал наверх в библиотеку. Я со страхом помчалась за ним.