Евгения Марлитт - Вересковая принцесса

• Название: Вересковая принцесса
• Автор: Евгения Марлитт
• Жанр: Исторические любовные романы

«Эти записки я начала спустя два года после свадьбы. Рядом с моим письменным столом разместилась плетёная колыбелька, в которой среди подушек посапывал мой прекрасный светловолосый первенец. Я хотела записать мои переживания для этого маленького чудесного создания, на которое я всё время смотрела с удивлённым восхищением…»

---

Я вернулась и посмотрела на него.

— Я не ошибся — это ваш голос окликнул меня, когда я в ночь несчастья вернулся из долины Доротеи?

Я почувствовала, как моё лицо заливает краска, но без колебаний ответила:

— Да, это была я — я боялась… — и я замолчала, поскольку дверь открылась и вошёл старый Эрдман… С выражением глубочайшей досады господин Клаудиус указал ему на пачку писем, которые надо было отнести на почту. У Эрдмана в руках уже было одно письмо; он положил его на стол и стал засовывать деловую корреспонденцию в сумку.

— От фройляйн Шарлотты, — пояснил он, заметив, что его господин с неприятным удивлением разглядывает печать на письме.

— Отнесёте его на почту завтра утром, Эрдман, — коротко сказал господин Клаудиус и забрал письмо себе.

За это время я добралась до двери, и прежде чем он смог ещё раз окликнуть меня, я с лихорадочно бьющимся сердцем выскочила в коридор. Я перевела дыхание — сварливый старик появился как раз вовремя; ещё немного, я и бы призналась господину Клаудиусу, что в тот вечер сильно переживала за него… Как это получилось? Я совершенно потеряла почву под ногами… Старый господин с синими очками — это первое представление развеялось как дым, и изо всего, что произвело на меня впечатление при вступлении в новый мир, ничто не могло сравниться с импонирующей личностью «мелочного торговца».

27

Я побежала по лестнице в салон. Это были три большие, светлые комнаты, включая Шарлоттину. Двери между ними всегда стояли открытыми, и господин Клаудиус имел обыкновение, ведя беседу, прогуливаться туда-сюда по всем трём залам. Круг людей, собиравшихся здесь за чайным столом, был довольно узок. Периодически приходили пожилые господа, именуемые уважаемыми людьми, и друзья прежних лет. Мой отец — и, само собой разумеется, его «маргаритка», — а также юный Хелльдорф были постоянными гостями; приходила и Луиза, молодая сирота и молчаливая вышивальщица. Бухгалтер, напротив, попросил раз и навсегда освободить его от участия в чаепитиях — он-де стареет и боится ходить через сад холодными, туманными вечерами; в действительности же он откровенно сказал, что физиономия Клаудиусовского дома стала настолько сомнительной, что он «умывает руки» и не хочет участвовать в том, в чём сегодняшнему владельцу фирмы придётся когда-нибудь дать отчёт своим предкам.

Сегодня гости ещё не появились. Это был холодный ноябрьский вечер; тонкие струи дождя, превращавшегося у самой земли в облачка тумана, переплетались с первыми снежинками, а в переулках хозяйничал резкий, порывистый ветер. В салоне фройляйн Флиднер хлопотала у чайного стола. Пожилая дама была взволнована — фарфоровые чашки и блюдца дребезжали под её руками и никак не хотели становиться на места… Шарлотта наблюдала за ней со злобной улыбкой. Она расположилась в углу дивана, погружённая в блестящие зелёные волны рюшей и буфов шёлкового платья. Её импозантная красота не могла не привлечь к себе внимание — роскошные формы уютно разлеглись на тёплых, пышных подушках; но я невольно поёжилась, представив себе контраст между ноябрьской непогодой и обнажёнными плечами Шарлотты, прикрытыми лишь тонким кружевом.

— Я прошу вас, дражайшая Флиднер, будьте, ради бога, осторожны, — аффектированно воскликнула она, не изменив ни на йоту своего удобного положения. — Покойная фрау Клаудиус перевернулась бы в гробу, если бы узнала, как вы обращаетесь с её фарфоровыми сокровищами, напоминающими о днях рождения, семейных юбилеях и Бог ещё знает о чём… Дело не стоит и выеденного яйца, чего вы так волнуетесь?.. Что я могу сделать, если мне эта Луиза антипатична? И разве я виновата, что эта царевна Несмеяна всегда выглядит так, как будто она извиняется перед богом и людьми за то, что вообще осмеливается существовать?.. Девушка инстинктивно чувствует то, что я сейчас выскажу прямо: она не вписывается в салон с её учительскими манерами. Это всё чрезмерный дядин гуманизм — предоставить ей положение, которому она совершенно не соответствует… Ах боже мой, я тоже не чудовище — но это правда!.. Добрый вечер, принцессочка!

Она подала мне руку и притянула меня к себе на диван.

— Сидите спокойно, дитя, и не прыгайте, как птичка, по комнате! — сказала она повелительно. — Иначе дядя снова удружит мне соседку, которая приводит меня в отчаяние своими вечными батистовыми вышивками и грубым железным напёрстком на пальце!

— Одно из этих невыносимых зол вы можете легко устранить, — хладнокровно заметила фройляйн Флиднер. — Дайте Луизе один из ваших серебряных напёрстков — вы всё равно ими не пользуетесь…

— По крайней мере очень редко, — рассмеялась Шарлотта, играя перед глазами своими тонкими белыми пальцами. — И я знаю, почему… Вы видите эти ногти, добрая Флиднер?.. Они не очень маленькие, но красиво-розовые и безупречной формы — на каждом печать благородства — вы не находите? — Она выразительно приподняла верхнюю губу и обнажила в дерзкой улыбке ряд красивых зубов.

— Нет, я этого решительно не нахожу, — твёрдо возразила фройляйн Флиднер, и её щёки гневно покраснели. — Природа не ставит подобной печати на то, что чурается работы… И даже княжеское слово, которое нелепыми представлениями наделяется преобразующей силой причастия, — княжеское слово, по велению которого честная, здоровая красная кровь внезапно превращается в искусственную голубую, — даже это слово не имеет власти освобождать от труда, к которому призван род человеческий. Было бы дурно и не по-божески, если бы власть имущим и в самом деле было бы дано право благословлять лентяев… Только об одном я вам хочу напомнить, Шарлотта, — я до сих пор ни разу об этом не говорила, но ваше высокомерие уже не знает границ, оно с каждым часом становится всё более невыносимым, и я вам поэтому говорю: не забывайте, что вы приёмный ребёнок!

— Ах, это такое несчастное создание, которое ест хлеб из милости, не так ли, моя добрая Флиднер? — вскричала Шарлотта, и её блестящие глаза издевательски уставились в лицо пожилой дамы. — Да, представьте себе, меня это не волнует ни вот на столько, — она показала крошечный зазор между большим и указательным пальцем. — Хлеб из милости мне не горек, поскольку он мой по праву… Кстати, я сегодня написала Дагоберту, что вы стали играть за чаем первую скрипку, с тех пор как Экхоф впал в немилость… В вас появилась дерзость, моя хорошая!

Она замолчала и поглядела на дверь, на пороге которой бесшумно возник господин Клаудиус. Совершенно не смущаясь, она поднялась и поздоровалась с ним… Коротко ответив на её приветствие, он подошёл к столу и поднёс к свету печать письма, конфискованного в конторе.

— Как к тебе попала печать с этим гербом, Шарлотта? — спокойно, но довольно резко спросил он.

Она испугалась — я видела это по трепету её полуопущенных век, из-под которых она с наигранным равнодушием посмотрела на герб.

— Как она ко мне попала, дядя? — повторила она и шутливо пожала плечами. — Мне очень жаль, но я не могу тебе сказать!

— Что это значит?

— Я неясно выразилась, дядя Эрих? Тогда скажу так: в данный момент я не в состоянии сообщить тебе, как ко мне попала эта красивая печать… У меня тоже есть мои маленькие тайны, которыми кишит старый Клаудиусовский дом… Я её не украла; не купила; она не была мне подарена. — Она настолько далеко зашла в своей наглости, что, казалось, была готова играть с роковой тайной, как с мячом.

— Остаётся единственная возможность: ты её нашла, хотя я не могу себе представить где, — сказал он, неприятно поражённый её дерзостью. — Я не собираюсь напирать и дальше — храни свою тайну. Вместо этого я спрошу тебя серьёзно: как ты посмела использовать этот герб?

— Потому… потому что он мне нравится!

— Ах вот как — ну что ж, у тебя прекрасное представление о «твоём» и «моём»!.. Конечно, эта печать никому не принадлежит; даже у меня нет почтения перед воспетым в стихах ореолом подобного герба — я мог бы позволить тебе детское удовольствие и далее запечатывать твои письма этим коронованным орлом, не будь ты — Шарлотта; закоренелому игроку, которого хотят вылечить, не дают в руки карт… Отныне я раз и навсегда запрещаю тебе пользоваться найденной печатью!

— Дядя, я спрошу тебя, а имеешь ли ты на это право? — вскричала Шарлотта со страстью.

Меня трясло от страха и волнения — она вплотную подошла к тому, чтобы одним ударом разрубить узел.

Господин Клаудиус отступил на шаг и окинул её удивлённо-гордым взглядом.

— Ты решаешься высказать сомнение? — он был в гневе, но полностью владел собой. — В тот час, когда вы — ты и твой брат — на моих руках покинули дом мадам Годен, я получил это право. Я дал тебе имя Клаудиус, и ни один суд в мире не может ничего мне запретить, коль скоро ты его носишь… Неужели придёт такой момент, когда я пожалею, что защитил тебя и Дагоберта этим сокровищем моих предков? Мой брат нанёс ему ущерб, связав с ним эту бессмыслицу — он указал на печать; — по моей воле она никогда не воскреснет к жизни! — По Шарлоттиному лицу скользнула насмешливая, высокомерная улыбка; он увидел это и нахмурился. — По-детски слабая и хворая душа в таком сильном, здоровом теле! — сказал он, окинув взглядом крупную фигуру молодой девушки. — Ты жалуешься на надменное высокомерие дворянства и в то же время — как и тысячи других слабоумных душ — укрепляешь его своей жаждой вращаться в кругу знати, раболепной холопской покорностью; тебя же при этом только терпят… Я не принадлежу к тем фанатичным противникам дворянства, которые хотят столкнуть его с пьедестала, — но я утверждаю также и то место, на котором стою сам… Значение знати и без того изменилось — я не склоняю покорно перед нею голову и, следовательно, не покоряюсь ей. Воображаемая сила дворянства произрастает из вашей слабости — где нету поклонения, там нету и кумира.