Поль Зюмтор - Повседневная жизнь Голландии во времена Рембрандта

• Название: Повседневная жизнь Голландии во времена Рембрандта
• Автор: Поль Зюмтор
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Культурология
• Год: 2000
• ISBN: 5-235-02413-3

Книга Поля Зюмтора посвящена исторической эпохе, которая по праву считается голландским «золотым веком». Это было время, когда торговля, промышленность, сельское хозяйство, наука в Голландии бурно развивались, а искусство, в частности живопись, радостно запечатлевало все проявления «голландского чуда» в его повседневности. Автору удалось создать замечательное, подробнейшее полотно обычной жизни людей разных сословий и состояний. Читатель узнает, как отвоевывали у моря земли, торговали, лечились, выращивали цветы, стряпали, устраивали генеральные уборки, женились, пускали в рост деньги, воспитывали детей и в какого бога верили голландцы, жившие в далеком XVII веке.

---

Помимо больницы в Амстердаме имелось несколько сиротских приютов и дом престарелых, где содержалось до 400 бедных старушек. В 1613 году был основан «Приют милосердия», где находили пристанище отверженные, жившие подаянием. Чтобы попасть туда, требовалось прожить в городе несколько лет и иметь тому соответствующее подтверждение. Но и нуждающимся странникам приют выдавал денежные пособия. Начальник (прево) и служащие, приданные этому заведению, обходили город, подбирая нищих. Впоследствии приют стал заниматься еще и беспризорниками, поступавшими в огромном количестве, а также отвечать за проведение похорон на казенный счет.

Управление всеми этими благотворительными учреждениями препоручалось городом комитетам, в которые входили уважаемые граждане, мужчины и женщины, считавшие такое дело богоугодным. Если на уровне простых служителей руководство богаделен оставляло желать лучшего, то высокопоставленные шефы, напротив, выполняли свои обязанности с безукоризненной точностью. Финансирование этих заведений осуществлялось за счет доходов от бывших церковных владений, к которым добавлялись, особенно во второй половине века, различные фонды и пожертвования. Сбор средств в пользу бедных проводился по домам раз в месяц и каждое воскресенье в церкви. В определенных местах города устанавливались ящики для пожертвований. Муниципалитет отводил в пользу приютов средства от различных налогов — на импортное зерно, на аукционы, на банкеты, на пышные похороны. Наконец, периодически проводились благотворительные лотереи, весьма почитаемые в обществе. Случалось, первый же лот приносил тысячу гульденов, когда билет продавался за 2 штёйвера.{192}

К концу века благотворительные учреждения уже не справлялись со своими обязанностями из-за все возраставшей массы нуждавшихся, их финансирование было недостаточным. Изобретались временные полумеры, как то: установление специальных налогов, увеличение числа лотерей и высылка неимущих по месту рождения.

В начале века Амстердам располагал двумя приютами, каждый из которых служил одновременно и тюрьмой, и исправительным домом. Мужчины помещались в Распхёйс, женщины в Спинхёйс.{193} Фронтон первого украшала надпись по латыни, определявшая функции этого заведения: «Virtutis est domare quae cuncti pavent».{194} Воспитанники, направленные сюда решением суда, приговаривались к ручному труду, главным образом очистке от коры древесины, как правило, бразильской (отсюда и название: raspen означало строгать). Того, кто отказывался работать, нещадно пороли. Если он продолжал упорствовать, упрямца бросали в подвал, который через трубу медленно заполнялся водой; чтобы не утонуть, заключенный был вынужден постоянно качать насос, против желания приобщаясь к труду. Бродяги, воры, подонки всех мастей соседствовали в Распхёйсе с «трудными» подростками, заключенными сюда по желанию родителей. В Спинхёйсе (доме, где прядут) содержались проститутки, девушки, сбежавшие из-под родительского крова, женщины, заточенные собственными мужьями за недостойное поведение или пьянство. Наиболее состоятельные из этих дам могли за определенную плату поселяться в отдельных камерах.

Несколько случаев, взятых из криминальной хроники Амстердама, позволяют получить представление о том, с какими делами приходилось сталкиваться органам правосудия. Тринтье Питерс, служанка, была приговорена к смерти за убийство собственного ребенка; Лоренс Корнелисс, воспитанник Распхёйса, был повешен за взлом сейфа бальи в окрестностях суда, вынесшего приговор; Жан Франкхойс был приговорен к позорному столбу за двоеженство; такое же наказание получил Абрахам Фредериксен, служивший у гравировщика надписей на могильных плитах при монастырском кладбище, — за обворовывание трупов; солдат Эрнст Рип был приговорен к смертной казни за убийство товарища. Альберт Альбертс и его жена, скупщики краденого, были повешены за похищение из общей могилы головы и правой руки казненного — несомненно, их заподозрили в колдовстве. Перечень можно продолжать бесконечно. Убийство, кража, поджог и подделка не сходят со страниц судебных отчетов. Одна почтенная дама, Гриет Андриес, привлекалась к ответственности 32 раза. Уголовный кодекс был неумолим к нарушителям закона. Особенно сурово карались воровство, незаконное проникновение в чужой дом и подделка почерка. Наказания отличались жестокостью. Шестнадцатилетним мальчишкам клеймили лбы раскаленным железом; восьмидесятипятилетний капитан, виновный в убийстве, был сожжен заживо. Один рецидивист за год был 11 раз бит кнутом и пять раз клеймен железом. За последнюю четверть XVII века в Амстердаме вынесли 209 смертных приговоров.

Подобная жестокость объяснялась некоторой бесчувственностью, общей для всей Европы. Гроций оправдывал ее необходимостью запугать потенциальных преступников. Отсутствие единообразия в нидерландском уголовном кодексе еще ухудшало положение. Законы и обычаи отличались от провинции к провинции, если не от города к городу, и все попытки их унифицировать наталкивались на глухую враждебность местных судебных инстанций. В этом юридическом хаосе затерялось само определение преступления. Его критерием, оставленным на усмотрение служителей Фемиды, было решение, что «это не может остаться без возмездия в обществе, где властвует закон». Согласно такой формулировке богохульство или расчет фальшивыми деньгами были такими же неблаговидными поступками, как убийство или государственная измена.

Считалось, что признание подозреваемого является неопровержимым доказательством его вины. Естественно, что при допросе полиция пыталась ускорить процесс, вырвав его пытками, хотя это и было незаконно. Обвиняемого растягивали на дыбе, заставляли принимать вещества, вызывавшие отторжение, били кнутом, жгли… Подобные методы установления «истины» процветали по всей Европе. Голландские юристы различали пять степеней пытки; в более милосердной Фрисландии их было всего три. Эти классификации служили основой для определения размеров наказания, поскольку пытка часто предшествовала вынесению приговора, после того как помогла выбить признание на допросе.

Судьи, слывшие за утонченных и цивилизованных людей, без малейших угрызений совести или отвращения смотрели на работу палача, которая продолжалась порой столь долго, что слуги приносили им еду прямо в пыточный подвал, где «обрабатывался» очередной несчастный. Они лично выбирали вид наказания из привычного арсенала того времени, немыслимого и кровавого. Отрубали правые руки, носы, уши; жгли языки, выкалывали глаза, рвали щеки, клеймили плечи раскаленным железом. За малейшие проступки виновного выставляли к позорному столбу в деревянной колодке, из которой торчала только голова, с надписью или символом, определявшим преступление. Или же его водили по всему городу в оскорбительно нелепом одеянии.

Торговца вразнос, продававшего запрещенные книги, таскали по улицам в докторской шапочке и со связкой злополучного товара на шее. Мелкие воришки «прогуливались» по городу с украденными предметами на голове под присмотром двух сержантов. Позорный столб — эшафот перед городской ратушей — не уступал по комфорту пыточной скамье. Выставление на публичное обозрение было глубоким бесчестием, которое не пугало разве что самых пропащих.

Другие наказания носили социальный или экономический характер — лишение сословных прав, запрещение заниматься той или иной деятельностью, штрафы и пр. Изгнание позволяло под каким-либо предлогом избавиться от «опасных элементов». Их высылали на месяц, пожизненно или даже на сто лет и один день! Виновному в нанесении телесных повреждений запрещалось в течение одного года выходить из дома после восьми часов вечера или целых три года посещать трактиры. В годы большого строительства (возведение укреплений, разработка новых шахт в какой-нибудь дальней колонии) суды весьма охотно приговаривали провинившихся к «общественным работам».

Смертная казнь обычно совершалась через повешение, которому нередко предшествовали пытки. Часто петля заменялась более изощренной казнью. Приговоренного, привязав к стулу, обезглавливали ударом сабли, сжигали, топили в бочке или даже закапывали живьем. Иногда подобное проделывали уже с мертвым телом. Так, удачливых самоубийц привязывали к лошади, которая волочила их к виселице для торжественного повешения. Такие экзекуции представляли собой для горожан вполне заурядное развлечение, ничуть не считавшееся предосудительным.

Виселицы возвышались у всех ворот Амстердама. Подступы к большинству городов являли ту же картину: два мощных вертикальных столба высотой от четырех до пяти метров, стянутых сверху поперечной балкой, на которой свободно покачивалось полдюжины удавленников. К одной из опор приставлялась лесенка, позволявшая палачу крепить веревку и подтягивать узел.