Виктор Ротов - Заговор в золотой преисподней, или руководство к Действию (Историко-аналитический роман-документ)

• Название: Заговор в золотой преисподней, или руководство к Действию (Историко-аналитический роман-документ)
• Автор: Виктор Ротов
• Издательство: Советская Кубань
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-7221-0244-X

Роман не совсем обычный. Это историко-аналитический роман-документ — так автор обозначил жанр произведения. И это определение полностью себя оправдывает, поскольку действительно исследуется на основании документов эпоха правления последнего русского царя-самодержца Николая Второго. Придворная кутерьма тех времен, состояние русского общества, предреволюционная обстановка в России, дворцовые интриги Нового и Старого Двора, мистико-распутинская чертовщина, блеск и грязь правящей элиты, подоплека развязывания первой мировой войны, попытка расчленения России, наконец борьба евреев за равноправие и ликвидацию так называемой «черты оседлости»; взлет и гибель гениального реформатора П. А. Столыпина и пр. и пр. — все это историей спрессовано в коротком отрезке времени — чуть более десяти лет. И так густо, что для иного государства событий хватило бы на столетия. В этих событиях, как в зеркале, отражены судьбы народные.

Круто повернулась история государства, не сразу народы России разберутся в том, что произошло в то мрачное и яростное, как вспышка взрыва, десятилетие. Роман Виктора Ротова «Заговор в золотой преисподней» — одна из попыток разобраться в том, что произошло в те далекие годы. И что с нами происходит теперь при взгляде на себя в зеркало прошлого.

---

Распутин скривился страдальчески.

— Ну будя, будя тебе мордовать мою душу. И што ты за гнида такая кусучая, Симанович?! Нешто я против дела прибыльного. Но я знаю эту Хитровку. Погибель там одна для русского человека. А и другого приюта нет. Как же ее не закрыть? И закрыть как же? Вон и Бахрушин пишет самому Государю — негоже смрад разводить в центре стольного города…

— Ну… — Симанович вздернул плечами. — Тогда…

— Ладно, ладно. Отпишу я Маклакову. Снеси ему мое письмо, да на словах скажи, мол, поспешай выполнить. Не то любящему доложу. Это как же лишать народ последнего пристанища?!

А Симановичу и ненасытному легиону еврейской общины, стоящему за его спиной, только того и надо. Они эту записку, написанную полуграмотными каракулями, превратили в могущественное средство обогащения. Они это всегда умели и умеют делать. И никакие самые влиятельные люди, самые высокие инстанции, вплоть до Думы, не могли противостоять этой записке. И Хитровка «процветала» во всем своем ужасном великолепии до самой революции 1917 года.

«И только советская власть, — замечает Гиляровский, — одним постановлением Моссовета смахнула эту неизлечимую при старом строе язву, и в одну неделю в 1923 году очистила всю площадь с окружающими ее вековыми притонами; в несколько месяцев отделала под чистые квартиры недавние трущобы и заселила их рабочими и служащими. Главную же трущобу «Кулаковку» с ее подземными притонами в «Сухом овраге», по Свиньинскому переулку и огромным «Утюгом» срыла до основания и заново застроила. Приличные дома. Чистые внугри и снаружи… Нет больше заткнутых бумагой или тряпками, или просто разбитых окон, из которых валит пар и несется пьяный гул».

Потом, видно, по иронии судьбы, в районе Хитровки и на Старой площади разместятся центральные органы КПСС. И место из трущобного превратилось в фешенебельное. Вычищенное и вылизанное до блеска. Внешне. По внутреннему же духу каким‑то образом сохранившее «славные» традиции духа Хитровки — кто кого сгреб, тот того и…

Так что Хитровка как была самым туманным местом в Москве, так и осталась.

Получив желанную записку от Распутина и отправив ее Маклакову, Симанович тотчас позвонил Витте, имевшему вес в Государственном Совете и в Думе. В записке значилось: «Милай дарагой министр Маклаков прими и помаги нашему другу. Григорий».

Маклаков, только что сменивший на посту министра внутренних дел опального Макарова и еще не вникший путем в дела, лихорадочно соображал, как ему поступить с этой грозной запиской. С одной стороны, он был обязан своим высоким назначением, больше чем кому‑либо другому, именно могущественному старцу; с другой — он понимал, что начинать на новом посту с удовлетворения его запросов — значит в самом начале подорвать свой авторитет в высших патриотических кругах придворного общества и государственного аппарата. Критика Распутина к тому времени достигла высшего предела. Но не следовало забывать, что, откажи он Распутину, сейчас же навлечет на себя гнев Императрицы, а там и самого Императора.

Такой ход его мыслей знали наперед Симанович и Витте, которого Симанович подключил к делу. Витте порекомендовал Симановичу пригласить и Гинцбурга. Потому что все равно нужен будет человек для практического воплощения идеи. Нужно лее кого‑то посылать в Москву в качестве лоббиста в Думе. Чтоб «замылить», затянуть на неопределенный срок решение вопроса о ликвидации Хитровки, на которую положил свой глаз вездесущий Симанович.

Симанович немедленно позвонил Гинцбургу и через час они собрались у Витте, зная, что Маклаков, которому уже вручена записка Распутина, ломает голову над ней и сейчас будет звонить сюда, Витте, чтоб посоветоваться. И точно. Раздался телефонный звонок. Графа Витте просит к телефону министр внутренних дел. Витте, поднимаясь с кресла, бросил многозначительный, победный взгляд на Симановича, — мол, ага! Что я говорил?!

После недолгого разговора по телефону Витте вернулся в кабинет, где его ждали Симанович и Гинцбург.

— Ну вот. Маклаков только что от Коковцева…

— И… — ерзнул в кресле Гинцбург.

— Тот, говорит, поморщился. Но сказал, что этот вопрос — исключительно компетенция министра внутренних дел и Попечительского совета. И, может быть, есть смысл подумать, куда перенести эту Хитровку, если ее невозможно ликвидировать. Думе же, конечно, надо проработать этот вопрос. Но это, сказал он, — Витте валено приосанился, — прерогатива московской Думы… Следовательно, господин Гинцбург, вам и карты в руки.

Расстались они все довольные друг другом.

Вскоре Витте получил с посыльным кругленькую сумму от Симановича. А Гинцбург отбыл в Москву с миссией лоббиста в Думе и с адресом в кармане некоего Михаила Исааковича, родственника Симановича по жене. Того самого дяди Миши, которого Симанович никак не мог припомнить, когда тот гости/, у Руфины.

Гинцбурга не надо было учить. Он сам хорошо знал, как и что надо делать. И когда вопрос с Хитровкой был «замылен» на очередном заседании московской Думы, так что ни пламенные речи русских патриотов, ни сиятельные москвичи не добились своего, он немедленно приступил к реализации плана «Хитровка плюс». Через подставное лицо, через буфетчика в «Каторге», он приобрел самый доходный дом Степанова и взял на учет все доходные и расходные статьи. Перешерстил съемщиков квартир, обслугу, подобрал верных ловких людей и пустил обновленный доходный дом на полный вперед.

Под конец своей полугодовой миссии ему захотелось немного расслабиться, развлечься, прежде чем отправиться восвояси домой. И тут ему услужливо предложили некую княжну. Хитрованскую раскрасавицу, о которой тут ходили легенды. Гинцбург навел нужные справки о ней и с удивлением обнаружил, что она на самом деле княжна. Незаконнорожденная Голощекина. Так гласила легенда Натальи Голощекиной. Высокородные родители ее подбросили на Хитровской площади к подъезду дома Румянцева, Так и стала она Натальей Румянцевой — Голощекиной. Ее вырастила толстая и грубая съемщица квартиры, где квартировали воры, разбойники, крупные грабители и аристократы — нищие. Когда тонконогая красивая девочка выросла, ее развратил некий Степка Махалкин. Потом он загремел в тюрьму, а красавица — «княжна» пошла, как говорится, «по рукам». Правда, ее держали только для высокопоставленных клиентов. И жила она в силу своей исключительной красоты и спроса на нее в благоустроенном, не как все, флигельке на втором этаже.

Целый месяц занимался с нею Гинцбург в шикарном нумере Славянского Базара, но пришло время возвращаться домой в Питер. И он заботливо передал из рук в руки красавицу — «княжну» своему протеже — подставному владельцу доходного дома Якову Ярошенко. С условием, что тот будет ее оберегать и опекать, не бескорыстно, конечно, а он, Гинцбург, будет наезжать к ней из столичного Петербурга. И чтоб все было чисто!..

Но случилось тар, что Ярошенко влюбился в «княжну». И потерял голову.

Сам он был сыном еврея — выкреста. По натуре робкий, тем не менее, в деле ушлый, он в полгода разбогател и стал подумывать, как бы ему умыкнуть «княжну» у Гинцбурга.

Толстая нудная жена его, вечно больная и раздраженная, припекла его своей непотребностью. Что называется, достала до самых печенок. И вот пришел день, когда, взвесив все «за» и «против», бывший Янкель Рубинштейн, а теперь Яков Ярошенко, владелец самого доходного дома на Хитровке, переступил порог заветного флигелька.

Наталья приняла благосклонно его ухаживания. И даже поклялась в любви вечной и бесконечной.

В тот вечер, когда она ему отдалась, было морозно, окна затянуло ледяным узором. Яков и княжна поднялись к ней на второй этаж крадучись, чтоб их не заметили. Закрыв за собой дверь, она резко обернулась, припала. Он почувствовал ее дурманящий запах. Включил свет. Осмотрелся. В комнате было два окна, выходивших во двор. Посредине круглый стол. И еще письменный столик у окна. Шкаф, оттоманка и туалетный столик возле нее. Два закругленных кресла, обитых темно — малиновым бархатом, и несколько такого же цвета стульев. Бедно, но уютно. Ничего! Это поправимо, подумал озабоченно Яков.

Наталья задернула занавески на окнах, сняла каракулевый сак, спрятала его в шкаф, и предложила Якову, переминавшемуся в прихожей, тоже раздеться. Сняла с себя черный вязаный платок и отколола темно — каштановые волосы. Они упали на плечи водопадом. Сама стройная, обтянутая черной шерстяной юбкой. К серым, сверкавшим блудливым светом глазам ее хорошо подходила шелковая бледно — золотистого цвета блуза с пышными рукавами. Белые лицо и шея притягивали взор. В мочках маленьких ушей — янтарные с золотом серьги. Она источала обещание радости и праздника.

Оживленная, радостная, подошла к туалетному столику, быстрым движением гребня поправила слегка волосы на голове, смочила одеколоном кончик пальца и мазнула за ушами. Улыбнулась летучей улыбкой, заметив, как любуется ею Яков, стоя в нерешительности за спинкой кресла.