Виктор Ротов - Ближе к истине

• Название: Ближе к истине
• Автор: Виктор Ротов
• Издательство: Советская Кубань
• Жанр: Публицистика
• Год: 2000
• ISBN: 5-7221-0352-7

В данной книге широко представлена публицистика известного русского писателя Виктора Ротова. В основном — это реакция художника на события последних десяти лет. На так называемую «горбостройку» и на разрушительные, преступные реформы, которые разорили и унизили великую державу перед всем миром. Россия превратилась в экспериментальную площадку дерьмократического криминального разгула. Кончилось тем, что вседержавное пугало, воздвигнутое демократами над Россией, с позором ретировалось в небытие со слезами покаяния. Но нам- то от этого не легче. Мы ютимся теперь на развалинах Российского Дома. Демократы притащили нас на край пропасти. Еще одно усилие их, и мы полетели бы в бездну. Но… Благодарение Богу! Русский народ, похоже, изловчился, собрался с духом и выбирается из охлократической трясины.

Кто живет и мыслит, тот не может оставаться в стороне от этой ловко замаскированной схватки. Все, в ком совесть жива и не сломлен патриотический дух, подняли свой голос против русофобствующих прохиндеев. Поднимается могучая волна общественного самосознания, чтоб смести эту грязную прохиндиаду, пригвоздить к позорному столбу.

Сборник публицистических выступлений Виктора Ротова — своеобразный творческий отчет о своем отношении к этой прохиндиаде. Разбросанные по страницам периодических изданий в разное время, а теперь собранные под одной обложкой, бескомпромиссные статьи его, открывающие широкую панораму народной жизни в условиях так называемых реформ, целая галерея людей труда; годы военного времени и жизни в условиях послевоенной разрухи, выступления на общественно-политические темы — делают книгу яркой, острой и злободневной.

---

Прочитав слово «беспартийный», отец усмехнулся легонько, взглянул на меня:

— Вишь — беспартийный! Вроде упрека…

Мама недоуменно взглянула на него. А мы поняли друг друга с отцом. И это меня приподняло в собственных глазах.

Город медленно и трудно поднимался из руин. А Цемесская бухта, заваленная обломками разбитых и зато

нувших кораблей, нашпигованная минами, еще целых три года стояла мертвой. В нее не то чтобы суда боялись входить, по ней боялись ходить рыбаки на веслах. Водолазные боты пробирались к месту работы с опаской, рискуя каждый день и час взлететь на воздух.

Отец, уходя на работу, тайком, чтоб не тревожить лишний раз женщин, бросал мне прощальный взгляд. А наказ я помнил: «Смотри! Ты остаешься старшим мужчиной в семье…»

В 1948 году уже вовсю развернулись восстановительные работы. Вместе с заводами первостепенной важности начали восстановление Новорэса (Новороссийской электростанции). Без электричества, как и без воды, — ни туды и ни сюды. Но она тоже нашпигована минами. Особенно шахт — колодцы. Первыми понадобились водолазы. Ответственное правительственное задание. Отец включается в команду по разминированию Новорэса. Работали тщательно, как он рассказывал. И ничего. Обошлось. Получил Грамоту Краснодарского крайкома ВКП(б) и крайисполкома «За активное участие в успешном выполнении правительственного задания по вводу в эксплуатацию турбогенератора № 2 на Новороссийской электростанции».

Потом приступили к очистке бухты. Резали автогеном торчащие из воды остатки кораблей, «утюжили» бухту тральщиками, таскали по дну затопленную баржу. То и дело над бухтой вздымался высокий и широкий столп воды вперемешку в дымом.

Иногда отец брал меня с собой на работу. В первый раз надо было зайти к командиру части Ольховиченко. Мы довольно долго прождали в приемной. Отец почему-то нервничал, а я пытался представить себе командира, о котором дома часто говорили.

Из‑за стола встал невысокого роста, плотного телосложения человек, к моему удивлению без фуражки и в кителе нараспашку, под которым обычная, как у отца, тельняшка. Он вышел из‑за стола, подошел ко мне, ласково коснулся.

— Похож, похож!.. Будешь водолазом?

Я мотнул головой отрицательно.

— Тогда чего пришел?

— Посмотреть.

— Ну посмотри, посмотри. — Он что‑то сказал отцу, и мы вышли.

Контора войсковой части 72190 находилась тогда воз

ле бухты в устье речки Цемесс. Через дорогу от пристани. У пристани пришвартовано несколько вылинявших от солнца и старости бокастых ботов, оборудованных для водолазных работ: помпа — этакая тумбочка с большими колесами по бокам. На колесах — длинные ручки, чтоб крутить обеими руками; бухты резиновых шлангов, водолазные костюмы, разложенные на корме и носу сушиться; шлемы, сияющие медью, свинцовые нагрудные накладки (грузы), по форме напоминающие трехлитровые баллоны; парусиновые ботинки на толстой свинцовой подошве для устойчивости водолаза в воде. И много всякого разного оборудования, назначение которого я узнавал постепенно.

В маленькой низкой каюте с лавками вдоль стола отдыхали матросы. На столе пачка махры, пепельница из большой раковины, остатки еды, газеты. Отец сказал что-то кому‑то. Один из матросов пошел на корму, и вскоре там затарахтел мотор, взвился и заструился прерывисто дымок выхлопных газов. Ребята посматривали на меня благосклонно.

Один смуглолицый такой, ловкий, выпрыгнул на пристань, отдал концы, и наш ботик заскользил по гладкой, напитанной утренним солнцем воде.

Отец, всегда монолитно спокойный, недоступный дома, здесь, на боте, оказался проще. Коротко, но мягко обращался к матросам и сам живо откликался на их голоса. И все у них получалось ладно. Время от времени он бросал на меня пытливый взгляд, слегка недовольный. Как будто я делал что‑то не то. А я просто стеснялся новых людей. Он, видно, понял это и стал потихоньку подключать меня к работе: переверни костюмы, пусть с другой стороны подсохнут; шлем к трапу подай; ботинки тоже к трапу…

С работы мы возвращались молча: устали. Я чувствовал, он искоса поглядывает на меня. «Устал?» — «Нет».

— Не страшно было?

— А почему должно быть страшно?

И тут он сказал мне как взрослому, даже как равному:

— Знаешь, есть мины, над которыми судно может пройти сто раз, а на сто первый…

С этого момента я почувствовал, что он как‑то изменился ко мне. Как бы впустил меня в себя. Даже стал брать меня с собой на охоту. Иногда советовался по какому‑нибудь делу, приводя меня в немалое смущение. И вообще старался во всем держать меня возле себя: катал ли,

отливал ли дробь, готовил ли заряды. В норд — ост (чертопхай, как принято было у нас называть этот сумасшедший ветер) и вьюгу мы с ним — настоящие мужчины — ходили по воду в колодец. В связке, чтоб нас не разметало ветром. Лазали на крышу, когда норд — остом подрывало кровлю. Много кое — чего делали…

И однажды я почувствовал, что могу кое о чем расспросить его. Больше всего, конечно, мне нетерпелось услышать о том, как он искал и нашел мины. Оказывается, он хорошо знал Богачека и Лишневского. Имена которых прогремели на всю страну. Только как же это случилось?! Его дотошно инструктировали перед спуском в воду, а сами…

От него я и услышал впервые: «Они будто испарились».

А пятьдесят четыре года спустя прочел эти же слова у Холостякова. Видно, он сказал их уже тогда. А потом в книге написал.

— …С первой у меня все получилось быстро и просто, — рассказывал отец не очень охотно. — И не было страха. К бую над миной мы подошли без мотора, тихо. Даже между собой переговаривались шепотом. Будто мина может на голос сработать. До смешного доходило: стою уже на трапе, Попов Сашка подает шлем и кричит шепотом Антипову: «На помпу! Слышь, Антипка!..» Говорю ему в полный голос: «Ты что, охрип?!» Он испуганно так палец к губам: «Тише ты!..»

Стравливаю воздух, спускаюсь на дно, поглядывая вверх. Вверху вода колеблется вроде жидкого стекла. Это успокаивает, напоминает — там земля, ребята, дом… На душе полный штиль. Значит, все обойдется добром.

Со второй было сложнее: то ли не в форме был, то ли предчувствие. Собираюсь в воду, а сам не могу сосредоточиться. И перед глазами шар с шипами. Какие в книжке по минному делу. Ты листал — знаешь. Видел же первую — вроде обрубка торпеды. Иду по дну, всматриваюсь. И жду этот шар с шипами. Увидел «чушку», обросшую водорослями, и не пойму сразу, что это. Заклинило в мозгах. Не к добру, думаю. Так бывает на охоте: целюсь в косого и уже знаю, что не попаду. Словом, — мондраже какое‑то внутри. Доложить наверх? Поднимут, другого пошлют. Начальство с нами, на борту. Потом думаю, если там ждет смерть, то не все ли равно кого. А сердце протяжно так щемит. Все, каюк тебе, Петрович. Подхожу через силу и забыл, что надо делать. Пот заливает глаза. С бровей стекает в глаза и щиплет. Кручу головой, чтоб

вытряхнуть из глаз пелену. И прихожу в себя, найтую ее, треклятую, автоматически, не своими руками. А сам жду — сейчас! Сейчас! Но… Готово. Даю сигнал на подъем. По аварийному режиму…

На этом рассказ его о том, как он стропил страшную Суджукскую мину, кончался. Я слышал его не один раз. В разные годы. И почти слово в слово. С незначительными вариациями. А под конец жизни, когда он уже, списанный со службы, но работавший еще на холодильном флоте, когда его уже мучило артериальное давление и за него контроль проходили здоровые ребята, чтоб его совсем не списали «по чистой»; когда я уже был семейным человеком и у меня было две дочери, и мы приехали семьей в гости из Сибири, где я работал после окончания института, оставшись как‑то наедине со мной, немного в подпитии, он повторил привычный свой рассказ о злополучной той мине и в конце вдруг добавил:

— Я все порывался Богачеку рассказать, как мне было не по себе второй‑то раз. О нехороших предчувствиях… Бог мой! Как меня коробило и крутило — рассказать, не рассказать?! А потом, когда рвануло… В общем, с тех пор не могу отделаться от чувства вины: надо было, наверное, рассказать. Может, Богачек и Лишневский осторожнее были бы. А?

Я успокоил его:

— Ты не виноват, папа. У минеров интуиция развита не хуже. Вспомни, что тогда одновременно взорвались и мины в море. В момент, когда над городом пролетал самолет — разведчик. Говорили же, что мины управлялись с того самолета…

— Да. Говорили. — Отец поднял рюмку. — Выпьем за светлую память о ребятах…

Потом мы вышли покурить.

Сентябрь 1995 года.

ЛЕТЧИК ЮРИЙ ЧЕПИГА

В нем одном совмещалось как бы два человека. Совершенно разных: один тихий, скромный, ну совсем обыкновенный; к тому же неудачник в жизни. Другой внутренне

взведенный, как пружина, нацеленный, загадочный в своей сосредоточенности и, получалось, сказочно везуч в бою.