Уилл Селф - Обезьяны

• Название: Обезьяны
• Автор: Уилл Селф
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2005
• ISBN: 5-94145-307-8

Уилл Селф (р. 1961) — журналист, бывший «ресторанный критик», обозреватель известных лондонских газет «Ивнинг стандард» и «Обсервер», автор романов «Кок'н'Булл» (Cock and Bull, 1992), «Обезьяны» (Great Apes, 1997), «Как живой мертвец» (How the Dead Live, 2000), «Дориан» (Dorian, 2002). Критики сравнивают его с Кафкой, Свифтом и Мартином Эмисом. Ирония и мрачный гротеск, натуралистичность и фантасмагоричность, вплетенные в ткань традиционного английского повествования, — такова визитная карточка Селфа-прозаика. В литературных кругах он имеет репутацию мастера эпатажа и язвительного насмешника, чья фантазия неудержима. Роман «Обезьяны» эту репутацию полностью подтверждает.

---

Он хотел увернуться от этого зверя, не видеть больше его гигантский слюнявый рот, его зубы, такие неимоверно длинные. Обернулся, прикинул, сможет ли открыть окно и спуститься в сад. Мысли неслись непоследовательно, но весьма прагматично, так что он сумел оценить, высоко ли придется прыгать. Тут зверь снова потянулся к нему, и Саймон не успел отреагировать — да он и не знал как.

До чего же быстро этот зверь передвигается! Вот он уже вытянулся во весь рост, взмахнул передними лапами, удерживается на двух задних.

— «Ааааа!» — вокализировала не на шутку перепуганная Сара; морда у Саймона такая бледная, вся шерсть в поту, хотя и не стоит дыбом, а свисает мокрыми клочьями с его ласковых лап, которые миг назад обнимали ее с бесконечной нежностью, а теперь в страхе отчаянно колотят по подоконнику. — Саймон! «Хуууу!» Покажи мне, любовь моя, что с тобой «ХУУУУУУ»?

Мысль об окне улетучилась, а о двери и речи быть не могло. Едва только Саймон осознал, что спал в одной постели с животным, как его парализовал неодолимый, цепенящий ужас — несмутный, шелковый, тревожный, с туками и стуками, отчетливыми, словно когти скребут по полу, по стене, зловещая птица, вылетевши из-за штор, что он задергивал утром, входит ему прямо в голову, чтобы остаться там навечно, голова его машет ушами, ибо прескверной гостье некуда девать крылья, а прямо перед ним — белый шимпанзе, на кровать к нему садится. Его телесная форма — вот чего Саймон не мог вынести. Чуждая, враждебная, чудовищная форма, которая в этот миг приходит в движение.

Сара же просто захотела — даже не захотела, это было веление инстинкта — приласкать его, обнять, пощупать, расправить его печальную, мятую шерсть, успокоить дрожащие лапы своего самца, которые дергались, но не показывали ничего вразумительного. Она подвинулась ближе, села на самый край гнезда, намереваясь обнять Саймона и приступить к экстренной чистке.

— Пошел прочь, пошелпрочь, пошелпрочь, пшел-прооооооочь!!! — Саймон ничком рухнул наземь, забился в угол. Над ним возвышалось чудище, его визуальный образ еще не отпечатался в глазах Саймона — художник чуял лишь жуткий звериный смрад, он заполонил ему ноздри, не давая воспринимать запах собственного пота, который, унюхай он его, обозначал бы лишь страх, жуткий страх.

Почему он так странно вокализирует? Сара, сама вне себя от ужаса, не могла ни на что решиться. Вожаче мой! У него какой-то жуткий припадок. И тотчас, даже несмотря на ступор, подумала: может, дело в этой чертовой наркоте? Все из-за экстази, так? Из-за дрянного кокаина? Из-за полбутылки Тленморанги», выпитой в глубинах «Силинка»? Сара не знала, как поступить, и тут поняла, что ей неудобно, — между бедер этаким воздушным шаром оказалась зажата ее же седалищная мозоль. Инстинктивно она переменила позу, закрыв мозоль лапой.

В общем, что именно она сделала, значения не имело, ибо в этот миг самец напал на нее.

— Тваюмаааааааааать! — заорал он во всю глотку, выскочил из-под подоконника и замахнулся на Сару. Она отпрянула, сжалась, ожидая, что когти вонзятся ей в морду, но ничего подобного не произошло. Саймон двигался как-то не так, что-то с ним было очень сильно не в порядке, — казалось, он разучился пользоваться лапами. Он даже не сумел правильно оценить расстояние от угла, где лежал, до края гнезда, где стояла Сара. Лапы молотили воздух, не доставая до морды. Она схватила его за плечо — мышцы расслаблены. Недолго думая, схватила и вторую его лапу, с легкостью. Пара смотрела друг на друга, разделенная непреодолимой пропастью, которая еще недавно была просто симпатичным половичком.

Саймон по-прежнему издавал странные, непонятные гортанные вокализации. Сара вытянула лапы самца по швам и решительно шагнула с края гнезда на пол.

— Саймон, любовь моя, Саймон, — застучала она по тыльной стороне его ладоней, покрытых такой милой, любимой шерстью, — что с тобой «грррннн», любовь моя «хуууу»? Что тебя так «грррнннн» напугало? Это же просто я, Сара.

Он хныкал и скулил, как-то странно, очень низко, по-звериному. Глаза закатились, были видны только белки. Сару очень беспокоило, что шерсть у него не стоит дыбом и что его трясет, задние лапы дрожат, будто он танцует сидя. И вдруг, на какой-то миг, она ощутила, что его пальцы что-то сообщили ей, она распознала пару-другую знаков, исполненных нешимпанзеческого страха.

— Тварь, — выстучал Саймон ей по коже, — мерзкая тварь. — И тут же с ног до головы окатил ее — и себя — дерьмом.

Сознание рано или поздно справляется даже с самым ужасным шоком, ведь, будучи устройством по обеспечению равновесия и стабильности, оно со всей неизбежностью именно к этому и стремится. Поэтому-то Саймон Дайкс, художник, находясь в весьма подходящем положении — лежа на полу по уши в собственном дерьме, — медленно, но осознал, где он и какое действие только что совершил. И как только он это осознал, означенное действие немедленно совершилось снова.

«Скорая помощь» со спецназом подрулила к углу Маргревин-Роуд и изрыгнула из своих недр пять шимпанзе в ярко-синих куртках парамедиков. Пол перемахнул через решетчатую калитку и, излучая профессиональное безразличие, зачетверенькал к двери по дорожке, выложенной плиткой. Его внимание привлекли две детали: аккуратно расставленные вдоль дорожки горшки — справа травы, слева цветы[62] — и видавший виды плакат «Гринпис» на окне. Ага, тут явно занимались спасением китов, покуривая конопельку, подумал он, — похоже, здесь и в самом деле замешана наркота.

Медик даже не успел позвонить — дверь распахнулась, и перед Полом предстала молодая самка, чьи черты миг назад расплывались за толстым армированным стеклом. Пол краем глаза взглянул на лист вызова, зажатый в лапе.

— «Хуууу» Сара Пизенхьюм? — показал он.

— «Ух-ух-ух-ух» да, это я. — Ее пальцы дрожали. В глаза Полу даже не бросилось, а вломилось, что у самки в самом разгаре течка — ее набухшая седалищная мозоль переливалась нежнейшими оттенками розового, четко очерченные складки влажной кожи были прелестны, утончаясь ближе к промежности. Именно такие мозоли Пол и любил больше всего.

— И где же наш самец «хууууу»?

— «Ух-ух-ух-ух» в гнездальне.

— Как его обозначают «хууу»?

— Саймон, «ух-ух-ух» Саймон Дайкс.

Пол устремился вперед, самка попятилась, пропуская его в вестибюль и одновременно кланяясь — не по-настоящему, в пол-оборота, было ясно, что свою седалищную мозоль она подставляет инстинктивно, непреднамеренно. Пол на миг задумался, как быть; официально врачам «скорой» не запрещалось спариваться с клиентами на вызове, но в отделении считалось — особенно усердствовал в пропаганде этого подхода доктор Уотли, — что подобное поведение не вполне соответствует впечатлению, какое «Скорая помощь» призвана производить на больных и их групповых.

Подумав об этом, Пол протиснулся мимо кланяющейся самки, потрепав ее по загривку и поцеловав светлую шерсть у нее на голове. По коридору, видневшемуся за приоткрытой дверью в квартиру самки, расхаживала туда-сюда пожилая карликовая пони. Несчастное животное жалобно скулило и пускало слюну. Пол слышал, как самка успокаивает лошадку, громко причмокивая губами и ухая ей в нос.

У приоткрытой двери в гнездальню Пол остановился и поднял ухо. В щель между притолокой и дверью он видел часть туалетного столика с зеркалом. На зеркале, как на вешалке, болтались всевозможные бусы и цветные платки, а столик был заставлен разнообразными пыльными фарфоровыми фигурками, резными коробочками и прочими самочьими причиндалами. Был уже почти полдень, и на улице делалось все жарче и жарче, но медик невольно поежился — такая мертвая тишина стояла в квартире. Чувство тревоги усиливали запахи пони, экскрементов, духов, спермы и влагалищной смазки. Пол застыл в нерешительности — за дверью заскулили. Диспетчер показал, что шимпанзе слаб — означает ли это, что он вполне безопасен? Лучше все-таки не рисковать.

За задницей Пола появилась Белинда, врач обернулся и увидел, что ее сопровождает самый «крутой» самец в команде, Ал, со смирительной рубашкой в лапах.

— Успокаивающее прихватила «хуууу»? — забарабанил Пол пальцами по предплечью Белинды.

— Да, — отзначила она. Пол медленно распахнул дверь.

— «Хуууу?» Саймон, меня обозначают…

— «Ррррааааа!» — Обезьяний вопль заглушил негромкие вокализации Пола, а воздушная волна смела его жесты. Саймон на задних лапах возвышался на куче покрывал, наваленных посреди гнезда. Его шерсть не стояла дыбом, но он агрессивно сутулился, скалил зубы и рычал: «Ppppaa! pppaaa! рррааа?». Одной передней лапой он схватил простыню, другой — подушку и начал махать ими, угрожая Полу. Психиатр сделал шаг назад и наполовину спрятался за дверью. Пол не впервые сталкивался с психотиками и хорошо знал, что демонстрацию силы от ее реального применения отделяет тонкая граница — невидимый барьер, окружающий Саймона Дайкса, — и что ему не стоит ее переступать.