Элизабет Костова - Похищение лебедя

• Название: Похищение лебедя
• Автор: Элизабет Костова
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Триллер
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-069019-0, 978-5-271-34168-7

Знаменитый психиатр Эндрю Марлоу занимается одним из самых загадочных и безнадежных случаев в своей практике.

Его пациент — известный художник Роберт Оливер, попытавшийся прилюдно уничтожить шедевр музея «Метрополитен» — полотно «Леда».

Что толкнуло его на акт вандализма? Почему он заявил, что совершил его ради женщины? И что связывает его с одной из самых одаренных художниц XIX века — Беатрис де Клерваль, которая на взлете карьеры внезапно перестала писать картины?

Доктор Марлоу растерян — Оливер категорически отказывается говорить. Пытаясь выяснить причины странного поведения пациента, доктор Марлоу начинает знакомиться с людьми из его окружения и неожиданно для себя погружается в тайны прошлого — зловещие и завораживающие тайны искусства, страсти и преступления…

---

Я рано поднялся к себе в номер. Весь вечер был в моем распоряжении. Я подумывал связаться со старым другом Аланом Гликманом, школьным приятелем, с которым мы кое-как поддерживали связь, перезваниваясь пару раз в году. Я наслаждался его острым юмором, но предупредить его заранее не успел, и он мог оказаться занят. Кроме того, на краю моей кровати лежал конверт Мэри. Уйти и оставить его хотя бы на несколько часов было бы все равно, что оставить человека.

Я уселся, вскрыл конверт и вытащил пачку печатных листков и тонкую тетрадку с цветными репродукциями. Я откинулся на кровати с листками в руках. Дверь была заперта, шторы задвинуты, но в комнате ощущалось присутствие женщины, такое явственное, что можно было потрогать рукой.

Глава 63 МЭРИ

Фрэнк изловил меня за завтраком.

— Готова? — спросил он, удерживая на весу поднос с двумя тарелками кукурузных хлопьев, яичницей с беконом и тремя стаканами апельсинового сока.

Утром мы сами себя обслуживали — демократия. Я выбрала солнечный уголок и запивала яичницу кофе, а Роберта Оливера нигде не было видно. Может быть, он вообще не завтракал.

— К чему готова?

— К первому дню.

Он поставил свой поднос, не спросив, нужна ли мне компания.

— На здоровье, — сказала я. — Мне как раз недоставало общества в моем прекрасном одиночестве.

Он улыбнулся, видимо, оценив мою игривость. С чего я взяла, что он поймет сарказм? Волосы он с утра начесал на лоб двумя острыми прядями, оделся в неяркие джинсы и свитер, на ногах были линялые бейсбольные туфли, на шее нитка красных и синих бус. Он был по-мальчишески совершенен и знал об этом. Я представила его шестидесятипятилетним, сухопарым, с жилистыми руками, с узлами на пальцах и, может быть, с обвисшей под татуировкой кожей.

— Первый день будет долгим, — сказал он, — потому я и спрашиваю, готова ли ты. Я слышал, Роберт Оливер будет гонять нас часами. Он фанатик.

Я постаралась заняться своим кофе.

— Курс пейзажа — не футбольная тренировка.

— Ну, не знаю… — Фрэнк уписывал свой завтрак. — Я слыхал об этом парне. Он не умеет останавливаться. Он сделал себе имя как портретист, но сейчас всерьез занялся пейзажами. И проводит целые дни в поле, как скотина.

— Или как Моне, — вставила я и тут же пожалела об этом.

Фрэнк отвел взгляд, словно я в носу ковыряла.

— Моне, — промычал он с набитым ртом, и я расслышала в его голосе пренебрежение и даже недоумение. Мы закончили завтрак в не слишком дружелюбном молчании.

Со склона, на который привел нас Оливер, открывался широкий вид на океан и скалистый берег: это была территория заповедника, и я гадала, когда он успел найти такой великолепный вид. Роберт воткнул в землю ножки мольберта. Мы собрались вокруг, кто с вещами в руках, кто, бросив их на траву, и смотрели, как он делает учебный набросок, показывая, что сначала надо сосредоточиться на формах, не задумываясь пока, что за ними стоит, а потом прикинуть цвета.

— Нам понадобится сероватая грунтовка, — говорил он, — чтобы передать этот яркий холодный свет и более теплые коричневатые тона под стволы деревьев, траву и даже воду.

Вводную часть он в то утро свел к минимуму.

— Вы сложившиеся работающие художники, и я не вижу смысла много говорить — давайте просто выйдем в поле и посмотрим, что получится, а композицию станем обсуждать позже, когда появится предмет обсуждения.

Я, в общем-то, рада была выбраться под открытое небо. Мы проехали в эту часть парка, от стоянки прошли лесом, захватив с собой мольберты и краски, сандвичи и яблоки от щедрот администрации. Оставалось только надеяться, что днем не будет дождя.

Я теперь вспоминала многое о нем, стоя рядом с его мольбертом, но не так близко, чтобы обращать на себя внимание. Я узнавала его страстный интерес к формам, его убедительный голос, призывавший нас забыть обо всем, кроме геометрии местности, пока не удастся правильно передать ее, его манеру откидываться, опираясь на каблуки, каждые несколько минут изучая свою работу, и снова склоняться к холсту. Я заметила, что Роберт никого не обделил вниманием: я сильнее прежнего ощутила в нем то легкое беззаботное радушие, будто мы собрались не в классе, а в столовой, и нас угощал гостеприимный хозяин. Устоять было невозможно, и студенты потянулись к нему, доверчиво обступили холст. Он показывал виды и формы, какие они могли принять на холсте, потом грубо набрасывал объем и накладывал цвет, густую жженую умбру, слой темно-коричневого. На склоне было достаточно ровных площадок, где шесть человек могли установить холсты и твердо встать перед ними, но мы потратили много времени в погоне за видами. Собственно, ошибиться было трудно — но и выбрать трудно, когда на 180 градусов перед глазами расстилались великолепные пейзажи. Я наконец остановилась на длинной полосе ельника, подступающего к берегу, к воде, за которой справа вдали виднелся остров Роше, а слева море сливалось с горизонтом. Композиции недоставало уравновешенности: мне пришлось на несколько градусов развернуть мольберт, чтобы захватить хвойную зелень и вдали слева, заняв этот край холста. Едва я выбрала место, Фрэнк установил свой мольберт рядом, ничуть не сомневаясь, что его общество мне польстит. Мне пришлись по душе несколько других студентов, моего возраста или старше. Рядом с ними, в основном женщинами, Фрэнк казался задавакой-мальчишкой, а две студентки, уже знакомые между собой по конференции в Санта-Фе, в машине завели со мной разговор. Я смотрела, как они устраиваются ниже по склону, обсуждая друг с другом палитры. Был еще немолодой застенчивый мужчина, о котором Фрэнк шепнул, что он в прошлом году выставлялся в Уильямс-колледже, тот расположился рядом с нами и начал набрасывать сразу красками, почти не воспользовавшись карандашом. Фрэнк, мало того, что воткнул ножки подставки совсем рядом со мной, но и развернул мольберт почти в ту же сторону. Я с раздражением заметила, что он будет писать очень похожий вид, что делает нас прямыми соперниками. Хорошо хоть он сразу увлекся работой и вряд ли стал бы надоедать мне: у него на палитре уже лежали несколько основных цветов, и он набрасывал углем далекий остров и линию берега на переднем плане. Он работал быстро и уверенно, худая спина ритмично и плавно двигалась под свитером.

Я отвернулась и начала готовить свою палитру: зеленый, жженая умбра, мягкий голубой с примесью серого, немного белого и черного. Я уже жалела, что не купила для этой конференции двух новых кистей: мои были превосходного качества, но такие старые, что из них лезли ворсинки. Преподавательский заработок оставлял немного денег на покупку качественных художественных принадлежностей. Много уходило на еду и квартиру, жизнь в Вашингтоне не дешевая, хотя я и нашла квартирку в районе, которого Маззи никак бы не одобрила и, к счастью, ни разу не видела. Просить у нее денег мне и в голову не приходило, чтобы она не разочаровалась в выбранной для меня карьере (но ведь в наше время многие, получившие художественное образование, работают юристами, милая? А ты всегда была такой спорщицей!). Я повторила свой ежедневный обет: работать, пока не наберется солидный портфолио, поучаствовать в нескольких выставках, накопить достаточно похвальных отзывов и получить настоящую преподавательскую работу. Я сердито глянула в спину Фрэнку. Пожалуй, Роберт Оливер мог бы мне чем-нибудь помочь, если я хорошо покажу себя в мастерской. Я украдкой взглянула на него и обнаружила, что он тоже с головой ушел в работу. С моего места не видно было его холста, но холст был большой, и Роберт уже начал заполнять его длинными мазками.

Цвет воды, конечно, менялся час от часу, и уловить его было трудно, и острый силуэт Иль-де-Роше оказался серьезным вызовом: у меня он получился слишком мягким, больше походил на крем или взбитые сливки, чем на светлые скалы, а деревня на самом берегу вышла просто расплывчатым пятном. Роберт давно уже работал над своим холстом, и я гадала, когда же он придет посмотреть на наши, и боялась этой минуты.

Наконец сделали перерыв. Роберт растянулся на земле, вытянув руки с большими развернутыми к небу ладонями над головой, и все остальные, каждый по своему, последовали его примеру: посматривали на небо, откладывали кисти, потягивались. Я понимала, что обедать придется быстро, и когда Роберт, выбрав солнечное место еще ниже по склону, достал из бумажного пакета свой ленч, все мы собрались вокруг него со своими сандвичами. Когда я присела рядом, он улыбнулся мне: не меня ли он искал взглядом за миг до того? Фрэнк завел с двумя приветливыми женщинами разговор об успехе своей выставки в Саванне, а Роберт повернулся ко мне, чтобы спросить, как идет мой пейзаж.

— Довольно туго, — ответила я, и он почему-то усмехнулся. — Я хочу сказать, — приободрившись, продолжала я, — вы когда нибудь пробовали десерт под названием «плавучий остров»?