Элизабет Костова - Похищение лебедя

• Название: Похищение лебедя
• Автор: Элизабет Костова
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Триллер
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-069019-0, 978-5-271-34168-7

Знаменитый психиатр Эндрю Марлоу занимается одним из самых загадочных и безнадежных случаев в своей практике.

Его пациент — известный художник Роберт Оливер, попытавшийся прилюдно уничтожить шедевр музея «Метрополитен» — полотно «Леда».

Что толкнуло его на акт вандализма? Почему он заявил, что совершил его ради женщины? И что связывает его с одной из самых одаренных художниц XIX века — Беатрис де Клерваль, которая на взлете карьеры внезапно перестала писать картины?

Доктор Марлоу растерян — Оливер категорически отказывается говорить. Пытаясь выяснить причины странного поведения пациента, доктор Марлоу начинает знакомиться с людьми из его окружения и неожиданно для себя погружается в тайны прошлого — зловещие и завораживающие тайны искусства, страсти и преступления…

---

— Да, мне сегодня сказали. Я и не знал, что он здесь. Дарбин сломала ногу в туристском походе, секретарша рассказывала, Дарбин говорит, что слышала, как хрустнула кость. Серьезный перелом, операция и все такое, вот директор и вызвонил своего приятеля Оливера. Представляешь? Я хочу сказать, повезло. Не Дарбин, конечно.

Передо мной словно прокручивался видеоролик: Роберт выходит с нами на пленэр, выбирает освещение, вид на голубые холмы, мимо которых я сегодня проезжала. Видно ли их с берега? Надо будет в первый же день заговорить с ним. «О, привет, вы меня, наверное, не помните, но…» И потом я буду целую неделю писать у него на глазах, он будет рядом, будет расхаживать от мольберта к мольберту. Я громко вздохнула.

Фрэнк удивился:

— Тебе не нравятся его работы? То есть он, конечно, академист и все такое, но, господи, как он пишет! Ты видела обложку «Арт ньюс» позапрошлого года?

Меня спас громкий звук гонга, звонившего за стеной — сигнал к ужину. Мне предстояло слышать этот звон два раза в день до конца недели, и этот звон, когда я его вспоминаю, до сих пор пробирает меня до костей. Народ начал подтягиваться к столам. Я держалась за спиной у Фрэнка, пока не увидела, что Роберт занял место за столом рядом со своей компанией, собираясь, очевидно, продолжить разговор. Тогда я оттеснила Фрэнка к самому дальнему столу, как можно дальше от Роберта и его блестящих коллег. Мы сели рядом и раскритиковали ужин, о котором только и можно было сказать, что это «здоровая пища». На закуску был клубничный пирог и кофе. Подавали студенты: по словам Фрэнка, занимавшиеся в той же мастерской, но еще не окончившие курса. Нам не приходилось стоять в очереди, симпатичные молодые люди ставили перед нами тарелки. Кто-то налил мне воды.

За едой Фрэнк беспрерывно толковал об учебе, о своих выставках, о талантливых друзьях, разъехавшихся из Саванны по большим городам.

— Джейсон уехал в Чикаго, я, может, навещу его следующим летом. Чикаго — это, ясное дело, почти так же здорово, как у нас.

И так далее. Убийственно скучно, но помогало мне скрыть смятение, и к тому времени, как подали клубничный пирог, я успокоилась: впереди целая ночь, отделяющая меня от узнавания или неузнавания Робертом Оливером. Я чувствовала плечом мускулистое плечо Фрэнка, его губы приблизились к моему уху, шепча: «Может, это начало? Моя комната в дальнем конце мужского общежития…» Во время десерта директор программы подошел к микрофону — директором оказался тот самый редковолосый мужчина с похожей на пулю головой — и сообщил нам, как он рад, что подобралась такая хорошая группа, какие мы все талантливые, как трудно было отказаться от множества других достойных кандидатур («…и других денег за курс», — шепнул мне Фрэнк).

Он закончил речь, все встали и несколько минут толкались у столов, хотя студенты уже бросились собирать тарелки. Женщина в бордовом платье и с крупными серьгами в ушах сказала нам с Фрэнком, что за конюшнями будет костер и что нам стоит задержаться.

— Это традиция первого вечера, — пояснила она, как будто сама уже много раз проходила эту мастерскую.

Мы вышли в темноту, я снова вдохнула запах океана, и над головой светились звезды, а когда мы обошли здание, фонтан искр уже вздымался вверх, к небу, и освещал лица. Я ничего не видела дальше круга деревьев, но мне послышался шум прибоя. Буклет уверял, что лагерь стоит у самого берега, завтра разведаю. На деревьях кое-где висели бумажные фонарики — мы словно попали на праздник.

Меня вдруг захлестнула надежда: все будет чудесно, и сотрется долгая скука работы младшего преподавателя в городском колледже и в районном центре, и моя работа сольется с моей тайной жизнью, где я пишу и рисую, и кончится моя тоска по общению с другими художниками — тоска, которая безмерно разрослась после окончания учебы. Здесь я всего за несколько дней научусь писать так, как мне и не снилось. И даже снисходительность Фрэнка не разгоняла этого внезапного прилива надежды.

— Массовое действо, — бросил он, и под этим предлогом уверенно взял меня за локоть и отвел от дымящего костра.

Роберт Оливер стоял в кругу старших преподавателей и администраторов (я узнала женщину в бордовом платье) тоже поодаль от дымного круга, с бутылкой пива в руке. Бутылка отражала свет огня, светясь изнутри топазовым блеском. Он сейчас слушал директора. Я вспомнила его прием — а может, и не прием — слушать больше, чем говорить. Он каждого выслушивал, склонив набок голову, с видом пристального внимания, а потом поднимал глаза чуть вверх, будто слова говорящего были отпечатаны на небе. Он надел свитер с распустившимся в одном месте воротом; мне пришло в голову, что он разделяет мою страсть к обноскам.

Я подумывала вернуться к огню, выйти на свет костра и попробовать поймать его взгляд, но отбросила эту мысль. Завтрашнее смущение и так слишком близко. «О, да, я (не) помню вас». Интересно, станет ли он лгать? Фрэнк протягивал мне пиво.

— Или ты хочешь чего покрепче?

Я не хотела. Фрэнк уже прижимался к моему плечу под старым свитером, и после хорошего глотка пива ощущение его твердого плеча за моим стало не таким уж неприятным. Я видела силуэт головы Роберта на фоне звездного неба, его глаза на мгновение блеснули, отразив пламя костра, его жесткие волосы мятежно топорщились, а лицо было мягким и спокойным. Морщины на нем стали глубже, чем мне запомнилось, но ведь ему уже не меньше сорока: в углах губ пролегли тяжелые складки, пропадавшие при улыбке.

Я обернулась к Фрэнку, уже откровенно прижимавшемуся к моему свитеру.

— Пойду-ка я спать. — Я надеялась, что это прозвучало совершенно беззаботно. — Доброй ночи. Завтра большой день.

Я тут же пожалела о последних словах, для Фрэнка — Великого художника — этот день значил меньше, чем для меня, небесталанной заурядности, но ему незачем было об этом знать.

Фрэнк взглянул на меня поверх горлышка бутылки. Он был слишком молод, чтобы скрыть разочарование.

— Ну, давай. Спи крепко, ладно?

В длинном общежитии — еще одном перестроенном сарае, где студентки спали в крошечных отгороженных каморках, еще никого не было. Здесь нечего надеяться на одиночество, хоть нас и попытались разделить крепкими перегородками. В помещении еще держался легкий запах конюшни, приятно напомнивший мне три года, когда Маззи оплачивала нам с Мартой уроки верховой езды.

— Ты так замечательно держишься, — повторяла она мне после каждого занятия, как будто моя посадка в седле вполне оправдывала потраченное время и деньги.

Я зашла в холодный туалет в конце коридора, вернее, прохода между каморками, и закрылась в своей келье, чтобы разложить вещи. Здесь стоял письменный стол, достаточно большой для альбома, жесткий стул, крошечная тумбочка с зеркалом в раме и узкая кровать, застеленная узкими белыми простынями, да еще висела доска объявлений — пустая, только дырочки от кнопок. На окне были коричневые занавески.

Постояв минуту в растерянности, я закрыла занавески и расстегнула молнию спального мешка, превратив его в еще одно одеяло. Я рассовала по ящикам свои тряпки, положила альбомы и дневник на стол. Свитер повесила на дверь. Приготовила пижаму и книгу. Сквозь закрытое окно проникал шум веселья, голоса, далекий смех. «Зачем я ушла?» — удивилась я, но к моей меланхолии примешивалась солидная доля удовольствия. Мой грузовик стоял на стоянке неподалеку, а я устала от долгой поездки и засыпала на ходу. Встав перед зеркалом, я совершила вечерний ритуал, стянув через голову свитер. Под ним открылся тонкий кружевной лифчик. Потом я сняла и его, отложила в сторону и снова взглянула на себя. Автопортрет ню. Оторвав взгляд, я натянула сероватую пижаму и нырнула в постель, на холодную простыню, с книгой, которую собиралась прочесть: биографию Исаака Ньютона. Рука дотянулась до выключателя, а голова опустилась на подушку.

1879

Мой милый друг!

Твое письмо очень тронуло меня. Мне больно причинять тебе боль, которую я вижу между твоих отважных и самоотверженных строк. С тех самых пор, как я отправил тебе то письмо, я не перестаю раскаиваться, опасаясь, что оно не только наполнит твою память ужасными картинами — теми же, с которыми живу я, — но и покажется жалкой мольбой о сочувствии. Я всего лишь человек, и я люблю тебя, но клянусь, у меня этого и в мыслях не было. Этот стыд заставил меня радоваться, что ты рассказываешь о своем кошмаре, дорогая, несмотря на сдержанность твоего рассказа: он позволит мне в свой черед страдать за тебя, сожалея, что я стал причиной твоей бессонницы.

Если бы и в самом деле моя жена умирала на твоих любящих руках, она почувствовала бы себя в объятиях ангела или дочери, которой у нее не было. Уже теперь после твоего письма в моих воспоминаниях о том дне, непрестанно преследующих и мучающих меня, произошла странная перемена: до этого утра я остро желал, чтобы она, если уж ей суждено было умереть, умерла у меня на руках. Теперь же мне кажется, что если бы ей довелось умирать в нежных объятиях дочери или существа, наделенного твоей инстинктивной нежностью и отвагой, это стало бы еще большим утешением и для нее, и для меня. Благодарю тебя, мой ангел, что ты облегчила эту тяжесть и поделилась со мной своим великодушием. Я заставил себя уничтожить твое письмо, так что оно не станет уликой, свидетельствующей, что тебе известно это опасное прошлое. Надеюсь, что и ты уничтожишь оба моих: и это, и предыдущее.